Любовь и корона - Езерская Елена - Страница 38

Барон покачал головой, но, скорее, с растерянностью, чем с укоризной. Он уже давно считал Анну звездой и нигде не погнушался бы ее обществом.

– Начнем, пожалуй, – барон махнул рукой, разрешая начать показ.

– Сцена на балконе! – объявил Шуллер и бочком удалился из зала.

Он не мог оставаться здесь дольше – ему надо было немедленно предупредить Долгорукую. Ох, не случайно Никита гонял коня – в Петербург, точно в Петербург! Вот только кто навел? Кто мог проболтаться? Разве что Полина – ей он доверял все свои планы. Хотя вряд ли – от успеха этого дела зависело и ее будущее. Карл Модестович обещал ей, что после свержения барона он выговорит для нее у Долгорукой вольную и сделает своей женой. Он в красках расписывал ей волшебную картину будущего – как они уедут в милую его сердцу Курляндию и в прелестном особняке на два этажа будут жить припеваючи и растить кучу хорошеньких русоволосых детишек.

Полина была тщеславна и завистлива. Она видела, как высоко поднялась Анна, которую во всем считала соперницей. «Что ж, у нее – барон, а у меня будет управляющий», – решила Полина, даже не подозревая, что это не она, а Шуллер выбрал ее. Он давно держал на примете эту бойкую девчонку, для которой предлагать себя было так же естественно, как для Анны играть или петь. Управляющий жил с Полиной, не скрываясь, и в затеянной Долгорукой афере девушка играла не последнюю роль. Полина отвлекала слуг, пока Шуллер подбирал ключи к барской конторке в кабинете и выносил долговую расписку Корфа. Полина стала его верным и постоянным агентом – она слушала все разговоры дворовых, шпионила за Анной, и последнее делала с особенным рвением и удовольствием. Полина все время жила мечтами унизить Анну, раздавить ее, как змеюку, и самой воцариться королевой – на сцене и среди себе подобных. Шуллер всячески поддерживал ее настроение и извлекал из пособничества Полины немалую для себя выгоду. Нет, кто угодно, только не Полина! Разве что затеяла двойную игру, мечтая занять место Анны подле барона?

Управляющий быстро спешился и подбежал к крыльцу особняка Долгоруких, но путь ему неожиданно преградил, казалось, лениво и сонно сидевший на ступеньках кучер княгини Дмитрий.

– Доложи барыне, что я пришел за деньгами, – по дороге Карл Модестович решил убить двух зайцев сразу: предупредить княгиню и затребовать оставшуюся часть суммы, обещанной ему Долгорукой за украденный документ.

– Не доложу, – без страха сказал Дмитрий, грудью защищая проход в дом.

– Да как ты смеешь?! – закричал Шуллер, занося руку над Дмитрием. – Ты что себе позволяешь, рвань? Ты с кем это так разговариваешь?!

– Занята барыня, – тихо, но твердо повторил Дмитрий. – Ведено никого не пущать. У нее гость важный, дело серьезное.

– А я, значит, так, мальчик на побегушках? Может, она и денег мне отдавать не намерена?!

– Я за барыню не отвечаю. Хочешь видеть – жди здесь. Нет – проваливай!

– Ты кто? – полез в амбицию Карл Модестович. – Я – человек свободный. А ты вошь!

– А я вот сейчас Мирона с заднего двора покличу, и тогда мы посмотрим, кто тут вошь, – сплевывая, пригрозил Дмитрий.

Карл Модестович отступил. Ах ты, подлая баба, как документ ей был нужен, так почти на коленях приползла, дружбы хотела, ужом вертелась, горы сулила золотые, а теперь – и на порог не пускать, и денег не давать вздумала! Ладно, ладно, решил Карл Модестович, мы еще посмотрим, чья возьмет! Он вскочил на коня и, что есть силы, пришпорил его. От неожиданности Бурый взвился, да так что управляющий едва удержался в седле.

Вернувшись, он бросился разыскивать барона. Старый Корф сидел в библиотеке и сразу строго спросил его:

– Скажите, любезнейший, какими такими качествами очаровала вас ваша протеже?

Управляющий в растерянности замер на пороге – а что произошло здесь? По-видимому, его лицо выражало столь крайнее недоумение, что барон не стал выдерживать паузу и все объяснил.

– Должен вам сказать, Карл Модестович, что антрепренер вы никудышний! Представленная вами девица – бездарна и беспомощна. Она и двух строчек запомнить не может, и к тому же – глухая, суфлеры измучались ей реплики подавать…

– Может, растерялась – первый раз все-таки большая роль? – осмелился предположить управляющий, отирая со лба вдруг высыпавшую испарину. – Ну и память короткая, девичья…

– Да нет в ней ничего девичьего – грубость и пошлость наблюдаю! А взгляд ее и подавно лишен наивности, – рассердился барон. – Над нею вся труппа смеялась! Я видел марионеток, которые играли лучше нее.

– Иван Иванович, – предположил Шулер, – скорее всего, Полина занервничала…

– Занервничала? Да это я занервничал, пока она, как попугай, повторяла за всеми слова! Я готов был от негодования разломать тот балкон, на котором она, с позволения сказать, играла!

– Неужели вы не дали ей даже шанса оправдаться?

– Мы не в суде, любезнейший Карл Модестович! Мы в театре, а на сцене есть только один закон: или ты живешь тем, что играешь, или ты не актер!

– Но…

– Никаких «но», – отрезал барон, переводя дыхание, – я вашу девушку из Джульетт уволил. И благодарите Анну. Она заступилась за нее передо мной, и я поэтому позволил сей бездарности играть служанку Джульетты. Роль как раз по ней, и, надеюсь, хотя бы это она умеет делать по-настоящему?

Карл Модестович промолчал, но зубами скрипнул – что это сегодня, ни один не пощадит, не пожалеет? А самолюбие у него, между прочим, не резиновое!

– А теперь, – вздохнул Корф, – узнали ли вы что-нибудь о Долгорукой? Или просто прогуляться ездили?

– К сожалению, ничего мне узнать не удалось. Княгиня кого-то принимала, и все слуги были заняты, но дайте мне время…

– Нет у меня этого времени. Карл Модестович, – неожиданно тихо сказал барон. – И вели запрягать – я еду к соседям!

– Как прикажете, – управляющий замялся, – а не позволите ли самому вас отвезти, дело-то уж больно важное, может, понадобится чего?

– Хорошо, – кивнул устало барон, – я сейчас же выйду..

Карл Модестович почувствовал, как колени у него надломились, и вот так, на ватных, полусогнутых ногах, он с обреченным видом отправился выполнять указания Корфа. Карл Модестович шел и проклинал судьбу-злодейку, княгиню-обманщицу, барона-самодура и треклятую русскую жизнь, в которой никогда нет места планам! Что ни придумаешь – все к черту! Ничего загадывать нельзя – обязательно какая-нибудь мелочь переплюнет ночи раздумий и тщательно собранные конструкции. Не страна – карточный домик, чуть задел – рухнуло все, что с таким трудом копилось и подготавливалось годами. И зачем он только приехал сюда, в этот медвежий край?!

Здесь даже конюх – и тот умничает!

Куда это годится?! Прагматичному человеку серьезного дела не сделать! Ну ничего-ничего! Я еще наведу у Корфов порядок, я всем им небо в овчинку устрою – вспомнят они меня! И княгиню эту лживую проучу – стану сам себе королем со своим поместьем в Курляндии, посмотрим тогда, кто знатнее и богаче. А я уже кое-что накопил, сейчас чуть-чуть еще доложу – куплю себе титул и имение, и только меня и видели!..

Карл Модестович и не заметил, как замечтался. Ему грезилось, что он – не он, то есть он, но он – хозяин, а этот старый павлин Корф – у него на посылках.

– Явился, Иван! Где носило тебя столько времени, я уже лишнего жду целых две минуты!

– Извинения прошу, Карл Модестович, был на кухне, не сразу расслышал…

– Так ты еще и глухой?! И бегаешь слишком медленно. Ступай-ка, Иван, почисти мои сапоги. А затем на конюшню, стойла неделю как грязные.

– Но ведь, я управляющий. А конюшни… Это же могут и крепостные…

– Хватит ныть! Я не понимаю, зачем мне управляющий, которому я плачу за безделье!..

– Я нанял вас управляющим, считая, что немцы – аккуратный и исполнительный народ! – раздался рядом с ним недовольный голос барона.

Карл Модестович вздрогнул и очнулся. Он стоял у крыльца, а коляска двигалась по кругу вслед за впряженной в нее серой в яблоках, которая мирно то тут, то там покусывала траву на дворе.