О Жизни Преизбыточествующей - Арсеньев Николай Сергеевич - Страница 14

В христианском благовестил — мы также уже говорили об этом — величие Бога, слава Его и Его близость к нам соединились совершенно исключительным, несравнимым образом: Слово Божие стало плотью и обитало с нами.

В том сила молитвы, что она далекого — казалось бы — Бога делает близким, нас возвышает к Нему, а Его приближает. Молитва Господня говорит о «нашем Отце» — о том, что самое близкое для нас — «который на небесах», т. е. превознесен над всеми. Превознесен над всеми — и…. близкий, родной, так что мы можем называть Его Отцом, — более того, Который действительно есть наш Отец. Но осознаем мы это в молитве. В молитве соединяется безмерное преклонение перед Высшим и дерзновение, т. е. полное доверие и уверенность в ответе, стучание в двери милосердия Его. Кровоточивая женщина, схватившаяся за край Его одежды, вот — пример дерзновения, или слова прокаженного: «Господи, если хочешь, можешь меня очистить», или женщина, слезами своими омывшая Его ноги. Непосредственная, интимная, все превозмогающая близость ощущается в молитве, и вместе с тем это — власть Имеющий, Всеведущий, Всемогущий Царь и Господь. Часто в молитве — мы вцдим это на примере молитвы Господней — подчеркивается соединение этих двух моментов: Ты, который превыше всего, Ты снисходишь ко мне. В этом есть сладость и утешение молитвы, в этом, как правильно замечает Dr. Carrel этот знаменитый биолог и естествоиспытатель, ощущавший так сильно божественный задний фон нашего существования, проявляется основная философия, основная правда нашей жизни. Мы — творение, но сотворены с направленностью к Богу («Fecisti nos, Domine, ad te», говорит Августин), и в этой направленности нашей к Нему и в Его снисхождении к нам — смысл нашей жизни и смысл мира. В молитве дается нам ключ к тайне мира, и тайна эта — не холодное, подавляющее нас, безучастное Величие мирового процесса, а живой, любящий нас Бог, наш Отец, Который на небесах, открывшийся нам в Сыне любви Своей.

В том также характерная черта молитвы, что часто в ней прорывается туман недостойных, искажающих представлений о Боге, философских или мифологических заблуждений, и прорывается более чистое, более возвышенное представление о Нем — через мимолетный, краткосрочный подъем человека над своей сферой бытия и обычным своим религиозным миросозерцанием и через мимолетное, неясное, полуосознанное прикосновение свое к сфере бытия Божественного. Так напримр, стоики отождествляли божественное с безличным, холодным, и роковым, неизменным образом действующим законом мира, что печется о сохранении целого, но не интересуется ничем индивидуальным. И они восхваляли этот божественный миропорядок, полный красоты, гармонии, внутреннего равновесия, но безразличный к нашей судьбе и нашему страданию, миропорядок — повторяю —, который есть бесстрастный, холодный, неизменный закон, но за которым не стоит живая божественная Личность. Но вот, стоик Эпиктет: в молитве своей он на мгновение прорывается через затемняющее облако собственных философских предпосылок и склоняется в безмерном смирении перед волею Благого Отца. «Поступай со мною, как Ты хочешь. Я во всем согласен с Тобою. Я — Твой, я не отказываюсь ни от чего, что угодно Тебе. Веди меня, куда Ты хочешь». (кн. 2, гл. 16). — «Хочешь ли Ты, чтобы я продолжал жить? Или я больше не нужен Тебе?»…«Во всем принимаю Твою волю. Покуда я пребываю здесь на службе Твоей, какое положение хочешь Ты, чтобы я занимал?

Я во всем Тебе подчиняюсь, какое бы место Ты ни назначил мне, я предпочитаю лучше десять тысяч раз умереть, чем его покинуть». (Кн. 3. гл. 24).

Конечно можно сказать, что все эти слова, относящиеся как–будто к личному Богу, применены здесь образно, иносказательно. Но не в этом дело. Дело не в том, что именно теоретически думал в это время философ, а в том, что прорвалось в его душу и что вылилось невольно в его молитве вопреки этим его обычным философским мнениям и предпосылкам. Именно, тут прорвался наружу основной закон истинного молитвенного подъема: мое предстояние и склонение мое пред безмернопревосходящим и благим Господом, руководителем моим, которому я вверяю судьбу мою и радостно подчиняю волю мою. Через стоический пантеизм прорвались здесь тона, близкие к молитве Господней.

О глубинах жизни

Есть глубины, которых издалека изредка касается человек. Они запрятаны, или, вернее, они близко, но человек от них прячется и ищет, намеренно или бессознательно, всяких преград и средостений между собой и ими. Они его влекут вместе с тем; он знает, он чувствует, что есть какая–то основа, какой–то «задний фон», — более того, что–то подлинно существующее, что не преходит. Он не «знанием» знает, что это есть, но потому, что вся его жизнь опирается на это, поддерживается этим, пронизана бесчисленными встречами с этим. Радость и духовная «соль», т. е. смысл жизни, дается именно этими встречами. Ими определяется ценность жизни. Чем чаще ты встречаешься в глубинах своей души с этой превозмогающей Основой, тем чище, богаче и радостнее твое существо. «Кто верует в Меня, у того из чрева потекут реки воды живой», т. е. он становится чистым, незасоренным каналом, руслом, через которое текут бьющие из глубины воды Жизни. Чем более связи с этой бессмертной новой Жизнью — не со стихийным хаосом мятущихся сил, — тем глубже и подлиннее нравственная жизнь человека. Поэтому мы так часто ошибаемся в оценках людей: часто от нас бывает сокрыта эта внутренняя питающая связь. Она производит ту подлинность, ту ясную простоту, ту неизъяснимую, чистую детскость души (часто при очень большом уме и при большой внешней активности и всяких талантах), которую мы встречаем иногда у вполне взрослых, даже старых людей. Человек прикасается внутри своего «я» к источнику, который отнюдь не тождествен с его существом, а вытекает из иных — дивных, неисследованных глубин по ту сторону нашего «я» и всего нашего существования. «Восхождение в сердце своем положи» — так часто говорил, повторяя слова псалма, один из замечательных представителей этой глубины и чистоты духовной, принадлежавший к московскому высшему религиознокультурному слою конца 19–го века. От этого внутреннего «питания» души зависит вся ее судьба.

«Abyssus abyssum invocat» — «бездна бездну призывает голосом водопадов своих» — эти слова псалма часто употреблялись средневековыми мистиками для указания на эти встречи в глубине.

Прежде всего имеем искание встречи. Это искание встречи вдохновляет — часто бессознательно — очень многие проявления и виды человеческой деятельности, особенно на ее вершинах. Тут дело не в «романтических» теориях: элемент бесконечности, глубин, уходящих по ту сторону всего, что мы себе представляем, напр., как–то связан — большей частью бессознательно — с художественным творчеством человека в его наиболее динамических выражениях. В великом произведении искусства есть всегда какая–то напряженность, корнями своими уходящая в глуби. Недаром поэты и художники жалуются, что им не хватает средств для выражения того, что им предносится в художественном видении или ощущении. Они страдают от невозможности изобразить или как–то передать захватывающую их красоту. Художественное творчество есть и радость и трагедия, но оно еще больше: оно есть путь пионера — часто робкий и неумельый — в неведомую страну — неведомую страну начинающуюся тут рядом с ними.