Осада Азова - Мирошниченко Григорий Ильич - Страница 28

Суд начался, и пристыженные бабы азовские узнали, для какой такой цели привезли в крепость и в чем тяжелая вина полячек. Иные из казачек крестились, приговаривая:

– Творец, нечистая сила, бес попутал, чуть из-за проклятых полячек крепость не снесли, мужиков своих не побили насмерть…

Узнали бабы, что Ядвига Жебжибовская распускала для смуты да для ссоры слухи, будто донские и запорожские казаки за хорошую цену не только Азов сдадут, а, изменив царю русскому, Польше во всем передадутся или туркам.

– А и ложь же! – закричали бабы и казаки.

Есаулы зачитали письма персидской вязи, турецкой, польской.

Из писем стало ясно, что поляки хотят распространиться по всей Руси, насадить всюду свою веру. Турки свое гнут – взять Азов. А полячки-лазутчицы, свои черные дела делая, и тем, и другим на руку играли…

Бабы первыми стали кричать:

– Сажать их на кол! На кол сажать!

Смага Чершенский подтвердил, что был в Астрахани, видел Жебжибовскую и получил от нее наказ установить связь с Мариной Куницкой, которой поручалось, не мешкая, отравить ядом всех знатных донских атаманов, дабы оставить войско без вожаков…

Загудело Судейское поле, заволновалось…

– На кол блудню! На кол! Блудню на кол! На кол!

Бабы ринулись к столу, вцепились в волосы лазутчицам. Перевернули стол, чернильницы опрокинули, скатерти сорвали, есаулов едва не побили и сказали главному судье:

– Теперь нам все ясно! Измена на Дону зародилась. Не посадишь лазутчиц на кол – бороду вырвем. А мы вам, казаки-атаманы, всегда будем верные женки. На кол чужих баб сажайте. За землю русскую не только вы, а и мы в ответе.

Еле оторвали казачек от пленниц.

Черкашенин сказал:

– Бабоньки! Не лиходействуйте, не шумите так, голова кругом идет!

– Пойдет! – закричали бабы. – Где яд, который у Марины в склянке сохраняется? Подавайте яд!

Аким Тетеря принес яд в склянке.

Варвара взяла склянку, подошла к Марине и сказала:

– Прими яд, гадюка. Искупи свои злодейства!..

Марина Куницкая отшатнулась, прикрыв лицо рукой, и сдавленным голосом проговорила:

– То не яд, то мазь для притираний. А я ни в чем не виновата перед вами…

– Прими свою мазь, – твердо повторила Варвара, – и тогда мы поверим, что ты жила у нас на Дону честно.

Марина мотала головой и твердила:

– Не виновата я. Знать никого не знаю, и никто мне такого наказа, чтоб атаманов травить, не давал.

– Удавить ее, подлую! – кричали бабы.

– Да подождите вы, – сдерживал их Черкашенин.

Спросили Ядвигу, Ванду да Констанцию, знают ли они Марину. Все трое сознались: знают.

Тогда бабы заявили главному судье Черкашенину:

– Законы выработали на Дону?

– Выработали, – сказал Черкашенин.

– Бабе, совершившей непристойное, что по закону следует?

– Бить на майдане три дня палками.

– Вот, – сказала Ульяна, – нас в Азове восемьсот женок, каждой женке по закону войска следует кажинный день бить изменницу и блудницу палкой.

– Верно, – сказал судья, подумав. – Три дня будете бить ее палками.

Тогда Марина шагнула вперед и сказала:

– Принимаю!.. Дайте склянку…

И приняла яд, с ненавидящими, злыми глазами, медленно присела на землю, будто отдыхая в полной тишине, и умерла, корчась в судорогах…

Изменника и польского лазутчика Ксенофонта Кидайшапку казнили в тот же день без сожаления. Его посадили в куль, набитый камнями, и бросили в Дон.

Трех лазутчиц – Ядвигу Жебжибовскую, Ванду Блин-Жолковскую и Констанцию Конецпольскую, – так как дело их до конца не раскрылось, порешили сослать в крепость неподалеку от городка Черкасска…

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Черный голодный ворон, пролетев Кипчакскую степь, закружился недалеко от крепости, огляделся и опус­тился на землю. Вестовые казаки, сидевшие в засаде по степным курганам, заметили осторожный полет ворона и по давней примете насторожились.

Не к добру прилетел этот одинокий старый ворон. И сразу над одним курганом взлетела вверх казачья шап­ка, над другим, над третьим – «гляди-поглядывай!»

Не раз в эти места приходили крымские татары. Не раз возникали здесь жестокие битвы. Не раз налетал отсюда крымский хан Джан-бек Гирей, уводил большой русский полон к Бахчисараю.

Двадцать семь лет вели здесь казаки ответную набеговую войну с Джан-бек Гиреем, которого по-разному почитали князья в Крыму и султанские люди в Стамбуле. Джан-бек Гирея прозывали счастливым ханом: он вместе с нурадыном Азамат Гиреем дважды разорял и опусто­шал правобережную Украину, Подолию, Тарнополь и Львов. Хватал женок и девок, молодых ребят. Стариков и старух рубил саблями. Захватив великий полон, Джан-бек Гирей направлялся в Крым. Трудно было переправить множество людей через Днепр. Тогда крымский хан уничтожал почти весь – полон на берегу реки. Но и тут на каждого татарина приходилось по десять полоня­ников.

Джан-бек Гирея называли счастливым ханом за то, что он воевал Польшу, успешно ходил с войском против персидского шаха, разгромил кабардинского князя Шолоха, убил его брата и сына, выжег большие аулы. Переправлялся Джан-бек Гирей из Синопа Черным морем и в Малую Азию, но там потерял почти все свое войско, а войска у него было десять тысяч. «Счастливого» хана турецкий султан бранил самыми последними словами, называя его толстой бабой, вислоухим ослом, собачьей мордой, телячьей ногой.

И в Хотинской войне хан потерял войск немало, из-за того и ссора у него вышла с нурадыном Азамат Гиреем, который едва-едва не смахнул саблей голову «счастливому» хану.

Джан-бек Гирея не раз сменяли по воле султана другие ханы, но так как он был предан султану и его ближним людям, Амурат IV возвращал его на Крымское ханство, и тогда в знак особого усердия хан расправлялся с русскими послами, грабил их казну, а посольских людей распродавал в Карасу-базаре, Керчи, Кафе, Бахчисарае, хвастаясь: «Будут у меня еще русские посланники, я и с ними управлюсь, повелю им уши и носы обрезать, да так и отпущу к Москве. Я подберусь к Казани, Астрахани и верну их себе и с Терека выгоню всех поганых».

Еще Филарет Никитич просил султана заменить Джан-бек Гирея за его постоянные «неправды», говорил о том с турецким послом Фомой Кантакузиным, но Фома, соглашаясь с Филаретом, отвечал, что Джан-бек Гирей – опасный человек и его самого «съел бы за то, что он между двумя великими государствами о дружбе и любви хлопочет».

«Счастливый» крымский хан Джан-бек Гирей послушно следовал чужим советам, и в этом был его великий грех. Крымские мурзы говорили о нем, что он, старая баба, доверил все дела властному и злому человеку Бек-аге. «Велит Бек-ага хану стоять – и хан стоит, а велит хану сидеть – и хан сидит, и что Бек-ага ни велит хану делать, то хан и делает».

Джан-бек Гирей и его люди все свои неудачи всегда вымещали на посланниках. Велиша-мурза бил обухом топора посла Кологривова, драл его за бороду, а толмача Резепу порубил саблей, отчего тот через две недели умер. Толмача Дурова водили к хану, раздев донага и привязав к хвостам двух лошадей. Джан-бек Гирей ввел в правило: если татары поймали русского и тот в дороге по какой-либо причине умер, доказательством перед ханом, что русский был пойман, служили отрезанные уши.

Больше всех в этом злом деле отличался татарин Багильда-ага. Он привозил иногда с такой «охоты» в Бахчи­сарайский дворец по два десятка срезанных ушей. Среди татар он слыл героем, пока наконец как-то и сам, провинившись перед ханом, не лишился своих длинных ушей.

Багильда-ага имел неосторожность стоять возле дверей комнаты, недоступной для постороннего. Только хан приблизился к своей возлюбленной, только откинул ткань покрывала, густо усеянного жемчугом и драгоценными камнями, как за стеной что-то загремело. Это Багильда-ага нечаянно уронил кинжал на пол и тем ввел хана в сильнейший гнев.

– Как ты осмелился, ничтожный раб, явиться сюда незваным? – закричал хан, выйдя из потайной комнаты. – Ты хотел убить меня?