Осада Азова - Мирошниченко Григорий Ильич - Страница 42

42

– Так было? – спросил Татаринов.

– Так. Подзадержался я, Михаил Иванович, у молодки одной. Да вы ее знаете – Хивря Бражкина…

– Голова дурья. До добра с вином да с бражкой медовой не дойдешь.

– Помилуйте, атаманы донские! Чарочку добрую про­пустил, потом еще, а потом еще, а потом, бес в ребро дернул, – еще.

– А потом еще? – спросил Васильев.

– Ну, как господь снизошел на меня – сотворил молитовку прилежненько и – еще… Баба – великий кла­дезь!

– Кладезь! Вижу, ты не совсем еще пьян, – сказал Татаринов. – Садись-ка за стол да делай списки с наших челобитных грамоток. Вот эта на Астрахань пойдет…

Серапион испуганно сказал:

– Этого списка я делать не буду! Я с Астрахани сбежал. А там и воевода Волынский, и отец Макарий, и вся братия наша руку мою до тонкостей знают. Беда мне будет. Пощадите!

– Тогда пиши грамотку на Валуйки, в Воронеж, в Оскол, Серпухов и в Тулу.

– Это другое дело.

Серапион сел, кряхтя, выжал воду из одежды и стал усердно писать войсковые грамотки.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Томила Бобырев ехал из Москвы на Дон четыре недели. Повидал многое и натерпелся всяких бед: коней у него побили татары, самого легко поранили, едва не захватили указы царя и царское жалованье. Отсиживался в камышах и кустарниках, неделю в болот сидел, на кочкарнике, ночевал под Ванькиным сельцом в коробе ветряной мельницы. Отбился от татар саблей да колом, который успел выхватить из плетня. Уж больно заманчив был для татар сам человек да царская казна, которая никак не должна была попасть в руки разбойников, рыскавших, как голодные волки, по всем большим дорогам. Нелегко далось Томиле исполнить волю царскую.

Оставив Евдокиюшке, невесте своей, подарок на Валуйках и тронувшись в опасный путь, он сразу под вечер попал в разбойное кольцо из сорока человек шайки Яшки Гуцая и бился с ворами до самой зари. Из двадцати че­ловек, сопровождавших Томилу, после схватки с Яшкиной шайкой уцелели трое: сам Томила, Сенька Крапивный, Ивашка Дубов. Остальные все полегли у дороги.

Коней всех перебили воры Яшкины, людей поубивали, а телеги с царскими деньгами не заметили – она стояла в кустах. Едва отыскав ее, Томила сказал:

– Побитых хоронить некогда. Будут добрые люди ехать – схоронят, а нам надобно поспешать.

Они выбрались к Дону-реке, присмотрели чей-то легкий стружок на причале и так добрались к Азову речным путем.

В этот день Азов-город узнать нельзя было. На Ташканской стене стояла, засучив рукава, крупная баба с подоткнутым подолом. Она покрикивала, размахивая большими и сильными руками, измазанными глиной:

– Бабоньки! Милые, хорошие! Наваливайтесь погорячее, месите глину покруче, подносите, голубоньки, известь да воду, выкладывайте камни на стены один к одному, поскладнее! Всем нам стоять здесь насмерть!

Все восемьсот казачьих женок, что муравьи, облепили стены крепости. Заделывали дыры, подновляли каменные зубья на стенах. С особым старанием крепили плоскими камнями площадки для пушек, бойницы.

Казачата возили на телегах камни из ближнего карьера. Камни сбрасывали на землю, грохотали – за Доном слышно. Пот лил по казачьим лицам, коромысла потрескивали у баб на согнутых плечах. Кипит работа, спорится!

– Бабоньки! – кричит Ульяна Гнатьевна со стены. – Соколики рода бабьего, пошевеливайтесь! Тяните, бабоньки, песню повеселее да погромче.

Затянули:

Ну, и глупые князья-бояры,Глупые, неразумные!Ну, когда-то сроду красно солнышкоНу, когда детей родит?Ну, когда б видать, батюшка светел месяц,Ну, когда детей кормил?Ну, когда-то сроду часты звездушкиОни детей нянчили?Породила меня, добра молодца,Родимая матушка,Вскормил, вспоил добра молодцаМой родимый батюшка!

И понеслась звонкая казачья песня далеко за Дон, в степи просторные, раздольные, ковыльные, А ей, песне той, будто в ответ, со сторожевых казачьих постов, с курганов понеслась навстречу другая песня:

Как и жил-то был Микита, небогатый человек,Небогатый он жил, не убогий слыл…Вот он грамоту учил, сам на улицу ходил,Сам на улицу ходил да все шуточки шутил,Да все шуточки шутил, все не маленькие:Кого за руку возьмет – руку прочь оторвет,Кого в голову ударит – голова с плеч отлетает…

А казачата свое, звонко, голосисто тоже знай выводят:

…Он разбил-то, разбил стену каменную,Он убил-то, убил змея лютого…

По-иному в родных краях звучит, летит песня донская, за душу берет. И ввысь она быстрой стрелой, легкой птицей поднимается, по степям, пригладив белый пух ковыля, мягко стелется, по реке плывет пышной белой лебедью.

Песни донские широкие и привольные, как степи, глубокие, как моря синие, спокойные и бурливые, просторные и безбрежные, как далекие океаны, безграничные, как само голубое небо, под которым уже не раз саблями и кровью писалась живая история Дона.

Песни над Азовом перекатывались, что говорливые волны на море, от одного края к другому.

Спорится под песню работа. Ульяна Гнатьевна сама ворочает руками тяжелые камни, сама трамбует их бревном, бьет что молотом пудовым. Ахнет Ульяна с силой по камню – искры сыплются. Ударит в другой раз – брызги глины жидкой летят в стороны. Не умаялась баба, только в раж вошла: разрумянилась, раскраснелась, грудь высокая поднялась и легко под мокрой рубахой колышется…

Тут и Клавдия Шалфиркина, и Хивря Бражкина, и кроткая и тихая турчанка, женка храброго есаула Ивана Зыбина Манька, и Лукерья, Дарья, Марья, Лушенька, да молодая Дарьюшка, Серафимка, Одарка, Маланька, сварливая Опанасова жинка Пелагея да певунья донская свет Аленушка, да скромная Домнушка, да горделивая Ганнушка, да любезная всем бабам на Дону Мишкина жена – Варварушка…

…Ой, да на устье было Дона тихого,Да по край было моря синего,Да построилася там башенка,Да и башенка все высокая.Да на этой было башенке,Да на самой было на маковке,Да стоял, стоял часовой казак,Да стоял казак, приумаялся,Со часов долго не сменяючись…

А с другой стены еще громче неслось:

…Не с ружеюшки турки вдарили,А со пушечки долгомерной.Услыхал казак, бежит наскороС караулушка со казацкого;Он бежит спотыкается,Говорит речь, сам задыхается…

– Здоровеньки бувайте, бабоньки! – громко крикнул валуйский богатырь Томила Бобырев, снимая царскую кунью шапку.

Сенька Крапивный да Ивашка Дубов тоже сняли свои шапки, низко поклонились.

– Помогай вам бог! – поклонился и царский гонец Томила Бобырев.

– Что бог, ты бы сам нам помог! – отвечали румяные бабы. – Гляди, какой детина вымахал! Тебе и одному-то тут делать нечего. Где ты только уродился?

– Царю сказывал и вам скажу: родился я на Валуйках, вырос там же, женат еще не был…

– Оно и видно, – оскалив белые зубы, задорно рассмеялась Хивря Бражкина. – И царю о том сказывал? Нашел чем хвастать!

Все больше любопытных появлялось на верху длинной и высокой стены.