Осада Азова - Мирошниченко Григорий Ильич - Страница 64

– Скажи, послушаю.

– Заметил я случайно, в котором месте, в котором шатре стоит теперь самое большое и главное турецкое знамя.

– Да ну?! Правду ли говоришь?

– Ей-богу, крепко и без ошибки заметил… Вылез я из земляного завала, огляделся и вижу: в шатер, что слева от шатра командующего, в спешке внесли то султанское знамя. У меня тут и поплыла в голове дерзкая думка – непременно достать то знамя.

– Ой, трудно это, казак!

– Господом богом клянусь, достану! А турки-то без главного султанского знамени – что мокрые цыплята без курицы. Ей-ей, атаман, достану то турское знамя! Ничего не побоюсь…

– Но ты же головой рискуешь, есаул! Стоит ли?

– Без риска, атаман, нельзя. Было бы за что рисковать. За султанское знамя и головой рискнуть можно.

– Когда же ты думаешь идти?

– Сегодня ночью, после боя.

– Благословляю тебя на подвиг, – серьезно и торжественно сказал атаман. – А сейчас иди, отдохни малость.

…Орудийная стрельба не затихала ни на одну мину­ту. Частые разрывы казачьих ядер косили турецкое войско. Окровавленные спахи и янычары, черкесы и немцы, испанцы и итальянцы падали как снопы. Охваченные ужасом, они словно дикие звери метались по полю, ища спасения. Но султанская гвардия под угрозой оружия гнала их вперед и вперед на крепкие, пока еще неприступные стены.

Татарская конница в полном беспорядке и без всякой цели и надобности вихрем носилась по степи, изматывая своих коней.

Бегадыр Гирей, царевичи Сафат Гирей и Ислам Гирей в пышных и дорогих золотых одеждах, на резвых конях словно прогуливались на расстоянии, недосягаемом для пушечных выстрелов.

Бегадыр Гирей хорошо знал, что его лихая конница ничего не может сделать с укрепленным городом. Он знал и не раз говорил Гуссейн-паше, что татары не городоимцы, что конным войском нельзя захватить даже пустого земляного казачьего городка. А Азов-город – дюже крепкий, каменный, стены его широкие и высокие. Голову каменным башням саблей не срубишь!

Гуссейн-паша стоял на высоком кургане, опершись рукой на дорогую саблю, и покрикивал на свою свиту, ругая ее самыми бранными словами. Пешие, конные бегом и галопом спешили к воинским частям, которым Гуссейн-паша давал все новые приказы.

По всей степи перед крепостью лежали вражьи трупы, туши убитых коней, разорванных ядрами верблюдов, буйволов. Изборожденная, глубоко перепаханная земля пахла свежей кровью и порохом. Но надменный и не в меру горячий Гуссейн-паша бросал на приступ все новые и новые силы. Он не сомневался в своей победе.

Стрелы тучами летели в крепость. Острыми жалами они впивались в живые и мертвые тела осажденных, выкалывали им глаза, ранили руки, ноги. Длинные, отравленные ядом стрелы, пущенные тугой тетивой, свистели над головами, как пули, и смертельно жалили воинов, женщин, детей. Горящие стрелы вонзались в крыши до­мов, в бревенчатые стены, в штабеля бревен, сложенных посреди дворов, и начинались пожары.

Стрел было так много, что временами своей полыхающей густотой они закрывали небо. Турецкие лучники наносили большой урон осажденным. Кольцо вокруг города между тем сжималось все уже и уже. Враги опять подходили к крепости.

Немцы храбрились больше других. Презирая смерть, они настойчиво и ожесточенно рвались вперед, ложились у стен насмерть, откатывались назад и снова устремлялись вперед.

Сверху на их головы отважные казачьи женки лили из ушатов крутой кипяток, горячую смолу, человеческий и лошадиный кал. Но немцы, словно безумные, опаленные пороховой гарью, в залитых кровью мундирах, с перекошенными от злобы лицами, лезли и лезли на стены, не зная страха. Их барабаны гремели, выбивая бравурный марш.

Томила Бобырев без шапки, без кафтана, с засучен­ными до локтей рукавами рубашки, стоял на Ташканской стене, держа канат, привязанный к круглому бревну с острыми железными насечками. Другой канат держал Левка Карпов. Они дружно сбрасывали бревно на головы немцев, татар, турок, потом подхватывали его и снова сбрасывали. По их усталым потемневшим лицам градом катился пот, растрепанные русые волосы намокли, а в смелых, бесстрашных глазах сверкали искры.

Томила Бобырев и Левка Карпов бились с врагом не за страх, а за совесть. И атаманы ставили их храбрость в пример другим. К ним не прикоснулась еще ни одна вражья сабля, ни один татарский кинжал или турецкий ятаган. Они, где надо было, сами рубили врагов, прирезывали их кинжалами, сбивали из пистолей. Удальства, ловкости и смелости им занимать у других не при­ходилось. Стоят, словно заколдованные, поглядывают один на другого, подмигивают и делают свое дело: подкатится к ним живая волна вражья, они сразу накроют ее тяжелым зубчатым бревном – и нет той тяжелой волны. Другая волна накатится – другой нет. Наловчились два друга бить бревном без промаха. Без отдыха и без смены они простояли на стене несколько часов кряду, стояли насмерть, яростно уничтожая врагов.

На Султанской стене стояли не менее удалые казаки с замковыми очепами. Такие очепы изобрели еще во Пскове при осаде города немцами, литовцами и шведами. Стоят очепы на стене, будто журавли у колодцев, а возле очепов хватальщики, прозванные азовскими рыболовами: Иван Подкова, Иван Утка, Иван Босой, Иван Косой. Подлетят густой гурьбой турки и татары к Султанской стене, начнут с криком карабкаться на нее по лестницам, – хватальщики не зевают: тут гляди только да поглядывай, успевай спускать да подтягивать очепы. Тогда улов мусульманских душ будет верным и богатым. Отменно хорошая штука очеп: хватает своими сжимающимися кле­щами за голову, за ребра, за ноги. Схватил врага, сжал его острыми железными зубьями – тащи его в крепость поскорее, другого хватать надо. За три часа богатыри-хватальщики из-под Султанской стены нахватали пятьсот зазевавшихся турок. Точно так же старались казаки и на других крепостных стелах.

Нелегкая, но славная доля выпала казачьим женкам – кормить малых детей, готовить еду войску, перевязывать раны тяжкие, хоронить убитых, варить смолу в больших казанах, крутой, дымящийся кипяток, чтоб шпарить врагов. Женщинам пришлось тушить загоревшиеся от ядер и стрел дома, спасать на базах ревущий скот. Они подносили из арсенала и пороховых погребов свинец, порох, носили ведрами воду, заделывали бреши, образовавшиеся в стенах, крепили башни. Славно трудились казачьи женки!..

Многие из них были убиты, но казаку – хоть и кровная утрата – плакать было некогда. Малых детей и старых, увечных воинов стрелы разили на каждом шагу. Шустрому Якуньке, бежавшему по двору с ведром воды, горящая стрела впилась в бок. На Якуньке загорелись рубаха и волосы. Он, изгибаясь от боли, старался выдернуть ее из тела, но не мог. Якунька корчился от нестер­пимой боли, но, глядя на старших, не стонал и не плакал. Так, со стрелой в боку, и упал. Ведро переверну­лось, и по земле потекла ручейком вода, смешанная с кровью.

Ульяна Гнатьевна видела все это. Она лила со стены кипящую смолу на вражьи головы. Птицей подлетела она к Якуньке, вырвала стрелу, взяла сынишку на руки, незаметно смахнула ладонью набежавшие горькие слезы и понесла его под несмолкаемый свист летящих стрел в атаманский замок. Перевязав рану, она снова пошла на крепостную стену – поливать шипящей смолой турецкие головы.

По задним дворам бабы и казаки несли в землянки раненых, убитых, придавленных камнями и бревнами.

В особых домах дымились котлы с едой для войска. Возле котлов с большими поварешками хлопотали бабы. Подбросив кизяку, посолив еду, чтоб не пригорела, они выбегали на стены, сбрасывали вниз корзины с камнями, выливали из ведер кипяток и опять бежали к своим кухням.

С самой утренней зари воины ничего не ели, с самой утренней зари не умолкал бой.

Атаман Осип Петров был в сильной тревоге. От тя­жести пушек, телег, лошадей, верблюдов и буйволов, от многотысячного нахлынувшего войска обвалились семнадцать подкопов, которые заранее были прорыты из крепости в стан врага. Тяжелый, каторжный труд многих сотен людей пошел прахом.