Осада Азова - Мирошниченко Григорий Ильич - Страница 74

74

– Куда же я тебя возьму? Тебе по горам бог положил скакать. А мы пойдем на море… Понимаешь? Пойдем на море.

– Моя пайнимай… Вазмы!..

– И меня бери, – сверкнув глазами, выступил вперед Джем-булат.

– Скажи-ка ты на милость – моряки объявились!

– Вазмы! Вазмы!..

– Ну, тебя я понимаю… У тебя там, на корабле Гуссейна, – девушка, а другому-то зачем в море идти?

– Моя спрашиваешь? – волновался Джем-булат.

– Да, я тебя спрашиваю.

– Нам в одно место надо быть. У него там хорошая девушка – Гюль-Илыджа.

– Что же вы вместе одну девушку любите?

– Ийех! (Нет!) Его хорошее сердце – мое хорошее сердце. Ему больна сердца – меня больна сердца… Пони­маешь?

– Понимаю, – ответил Осип Петров, но, чтобы отго­ворить горцев от такого рискованного дела, добавил: – Когда мы пойдем из города, мы будем креститься, молиться по нашему христианскому обычаю, а вы, мусульмане, не станете креститься. А не крестившись нельзя идти в море…

– Вазмы, – упрямо твердили они, – мы тоже будем молиться и креститься по христианскому обычаю. Теперь мы русские!

Своим ответом они удивили всех. Михаил Татаринов одобрительно посмотрел на горцев и твердо сказал:

– Петрович, горцев надо взять! Они не раз доказали нам свою верность, а храбрости им не занимать. Я обещал им давно – испытать на большом деле. Время пришло!

Горцы радостно заулыбались, закивали.

– Ребята горячи, не сотворили бы лишнего, – произнес Осип Петров. – Отчаянность губит. В нашем деле нужна сметка, выдержка.

– Будем тебя слушать, – волнуясь горячо сказал Бей-булат. – Ты большой ум, крепко башковитый. Пе­ренимать будем. Вазмы!

Осип Петров пристально посмотрел на них и решил:

– Возьму. Приходите к большой церкви. Сначала помолимся с вами перед иконой Иоанна Предтечи, а коль вернемся с моря, если это славное дело сбудется, помолимся Георгию Победоносцу.

– Чох саул! (Хорошо!)

Осип Петров с товарищами надели чистую одежду, богу помолились; с ними усердно молились Бей-булат и Джем-булат. Попрощались они с казаками и атаманами, с казачьими женками и в первую же ночь, на самой ранней зорюшке, тайными ходами пошли на отчаянное ратное дело.

– Дай бог нам великого счастья и полной удачи, – крестясь сказал Осип Петров. – Сотвори великое дело! От того дела пыл у турецкого главнокомандующего угаснет.

– Дай вам бог доброго пути, удачи и счастья, – сказали им все на прощанье. – Если мы в крепости погибнем, вы сотворите по нашим душам молитву господу. Погибнете вы – тогда мы сотворим горячую молитву о вас, смелых и храбрых воинах.

Казаки по одному выходили из крепости и скрывались в темноте.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Железными крюками, длинными очепами казаки теперь таскали в крепость не только зазевавшихся янычар, но и камышовые снопы. Когда тащили турок, они кричали, словно недорезанные, размахивали руками, мотали головами.

В полдень, после мусульманской молитвы, турецкий главнокомандующий в присутствии Пиали-паши, Аслан-паши, Сейявуш-паши и эфенди Эвлии отдал, будучи заранее уверен в успехе, строгий приказ:

– Поджечь камышовые снопы! Открыть огонь из всех орудий!

И началось настоящее светопреставление. Камыш загорелся буйно. От него пошли во все стороны высокие волны огня. Вместе с густым дымом пламя быстро подка­тывалось под стены, взлетало выше их, пожирая все живое, скатывалось клубами вниз, за стены города, и бежало там по дощатым мостовым от одной деревянной постройки к другой.

Мечущийся, ревущий, бешеный огонь бушевал все неистовее, дым гигантскими клубами вздымался к самому поднебесью.

Никольская башня превратилась в высокий огненный жезл, из которого, словно из вулкана, извергались раскаленные камни, кирпичи, сыпалась кусками треснувшая глина. Подступиться к башне было невозможно. Дома горели огромными кострами. Их тушили, заливая водой, которую бабы подносили в ведрах, засыпали песком, растаскивали красные головни бревен, прорубали топорами стены, чтобы спасти людей. Скот метался и ревел. Обезу­мевшие люди, застигнутые пламенем в домах, кричали, рвали на себе волосы. Иные, совсем обезумев, сами броса­лись в огонь, прекращая тем свои мучения.

В огне погиб несчастный казачонок Якунька. Его обгоревший трупик нашли в сенях атаманского замка. От одежды его остался один пепел. Серый, распадающийся от дуновения ветра пепел лежал и на его лице.

Не сбылось Якунькино желание сходить с матерью в Москву, послушать там малиновый перезвон церковных и монастырских колоколов, поглядеть на Москву-реку, узнать, в добром ли подворье живет сам царь.

Ульяна Гнатьевна как увидела своего Якуньку, так и упала на землю замертво. Она не слышала, как вокруг нее разрывались огненные ядра, летели со свистом стрелы, трещало и гудело пламя, гибли люди, где-то близко бились врукопашную, рубились саблями, стреляли из луков и ружей, кричали, стонали и падали.

Неисчислимое, будто муравейник, турецкое войско подбрасывало в огонь камышовые снопы, метало остро жалящие стрелы, палило и палило, не останавливаясь, из пушек. Турки лезли на высокие стены и как оглашенные кричали:

– Аллах! Аллах! Аллах!

Донское войско сражалось, не зная страха. Разъярившись за лютую казнь, какую им придумали турки, три тысячи казаков с атаманом Татариновым вышли из крепости через проломанную стену в сторону моря. По пояс голые, в одних только портках, они выскочили из пламени, словно из ада, и так стали сечь неприятеля, как такому и никогда еще не доводилось, – беспощадно и лихо.

– Не боись, братцы! – хрипло кричал Татаринов, рубя налево и направо. – За нами слава!

В другой пролом выскочили казаки с атаманом Иваном Каторжным. Впереди смело шел, осеняя всех золотым крестом и размахивая кадилом черный поп Серапион.

– Не боись, люди православные! – кричал атаман. – Поразим саблей, крестом и мечом наших врагов!

Через третий пролом отправились на вылазку храбрецы с атаманом Наумом Васильевым. Казаки, на удивление и страх неприятелю, шли с песнями.

Как не черный ворон закричал в полночь,Закричал, загикал – уходите прочь…Эх, вставайте, казаки, отправляйтеся,За ружьица, за сабельки принимайтеся,Басурманская орда не вся разом полегла…Вы их бейте, рубите, в полон не берите!Гей-гуляй!

И пошло гулять удалое Донское войско, снимая саблями головы с турецких пашей и янычар, бежавших к ним навстречу. Загуляли казаки и атаманы под Азовом-городом, опьяненные не вином, а дыханием жаркой битвы.

Гуссейн-паша был сам не свой: не света ли это преставление, что из огня выскочили живые люди, будто разъяренные дьяволы.

Огляделись паши, тайши, визири, видят, что силы у них побито тысячи, а крепость все не сдается, хоть и пылает. Не сдается и сама отвечает грозным, гудящим пушечным ревом и взрывами больших огненных ядер.

До самой полуночи шла эта невиданная битва.

А тем временем тихим Доном, степями, мелководными ериками и канавами пробирались к Азовскому морю с отчаянными казаками атаман-калужанин Осип Петров, запорожец Дмитро Гуня, валуйчанин Томила Бобырев, да песенник Левка Карпов, да бесстрашный Иван Подкова, да друзья-джигиты. Пришлось казакам нести на себе легкие струги, везти их на сдвоенных подводах, тянуть волоком.

Глухой темной ночью тихо вышли казаки к берегу моря. Дул сильный порывистый ветер. Свирепое море играло и бурлило. В такую погоду едва ли какой корабль мог сняться с якоря. Осип Петров, глядя на злые волны, сказал своим друзьям:

– Нам, братцы, здорово повезло! Такая черная ночь – наша союзница. Такое злое море – наш верный друг. Другой такой ночи мы не скоро дождемся.

Дмитро Гуня, отыскивая что-то в струге, откликнулся тихонько:

– Чую, атаман, потопим мы ныне быстрых турецких карамурсалей немало. Турок-то ныне крепко спить да мелкой дрожью дрожить, а кожух под ним лежить. Як стане у нас турок спрашивать: «Що вы, мол, дурни ка­заки, робите?» А мы турку скажем: «Воду, мол, в море меряем! Клин-де клином острым выбиваем, вас ночью пугаем».