Синеокая Тиверь - Мищенко Дмитрий Алексеевич - Страница 58

58

Наверное, было в том голосе что-то материнское – Миловида не удержалась и оглянулась. Она увидела монашенку в черном, одну из тех, которые отреклись от мира, от всех его соблазнов, и отреклись по доброй воле.

– Кто ты? – спросила ласково монашенка. – Откуда? Почему так горько плачешь?

– Я из того рода-племени, которое познало великое зло от людей, а плачу… плачу от обиды, что нет ни сил у меня, ни возможности покарать обидчиков.

– Утешь себя. Они не останутся безнаказанными.

– Думаете? – Миловида недоверчиво посмотрела на свою утешительницу. – Кто же покарает, если даже боги не услышали моей мольбы, не сошли с неба и не наказали обидчиков?

– Еще покарают. Господь сказал: кто высоко возносит желания свои, тот ищет падения.

– Почему же тогда упала я? Разве многого я хотела? Я всего лишь любила молодца, хотела выйти за него замуж, ваши ромеи пришли и спалили нашу землю, разлучили с ладом моим, а теперь навсегда забрали его от меня: искалечили его, сделали евнухом, а он не выдержал этого и бросился с горя-отчаяния в море. Вот здесь, на этом самом месте! – И снова залилась слезами…

Монашенка конечно же сразу поняла: девушка эта – язычница, поганка. И ромеев ненавидит всем сердцем. Однако не отвернулась, не оставила ее, свою сестру по горю, увидела в ней подругу, убитого несчастьем человека, а уж потом – чужеземку. А кто не способен отделить зерно от плевел, кто позволяет брать верх гордыне, кто потешается над несчастьем ближнего своего, тот тоже не избежит кары Господней.

– Поверь ему, девушка, и он заступится за тебя.

– Кому – ему?

– Богу нашему.

Не знала Миловидка, что ответить монашенке, а может, не посчитала нужным говорить. Она лежала на берегу и только всхлипывала.

Часть вторая

КУДА ПРИВЕДУТ БОГИ

Поскольку у них (славян) много князей и между ними нет согласия, выгодно некоторых из них переманивать на свою сторону – или же обещаниями, или богатыми дарами, особенно тех, кто по соседству с нами.

Псевдо-Маврикий. Стратегикон

Разве родился под солнцем такой человек, который покорил бы нашу силу?.. В этом мы уверены, пока на свете есть война и есть мечи.

Менандр Протиктор. Ответ вождя славян аварам

I

Такого за Малкой раньше вроде и не замечал. Беда или радость в семье – всегда умела быть рассудительной, иногда не по-женски мудрой. Сегодня же ни рассудительности, ни мудрости Волот не видит в ее поступках. Вспыхнула, узнав о намерении мужа снова послать Богданку в науку владеть мечом и сулицей. Стала между сыном и им, князем Волотом, стеной.

– Ну пущу! – сказала твердо и неожиданно решительно. – Лучше возьми меч и убей меня, если хочешь сделать по-своему, но, пока я жива, сына к дядьке не пущу.

– Ты в своем уме? – оторопел Волот.

– Как видишь. Эта наука и так чуть не свела со свету сына. Теперь снова?

– А как ты думала? Он наследует от меня землю и престол. Князья не себе принадлежат – всей земле, своему роду-племени, и другой дороги у них нет. Он должен всю жизнь оттачивать ум и меч, иначе сам погибнет и земля за таким князем пропадет.

– Пусть подрастет, окрепнет, а тогда уж и пойдет.

– Опомнись, Малка. Отроку шестнадцатый год идет. Или я не учитывал то, что с ним случилось, или мало ждал, пока забудет все, что произошло той весной? Когда же и учиться ратному делу, когда постигать княжескую науку? Когда князем станет?

И убеждал князь, и кричал на жену – все напрасно. Она плакала и клялась, что не уступит, и снова плакала. И Волот сдался, ограничился полумерой: раз жена противится намерениям мужа и князя, ладно, не будет посылать к дядьке в науку, но возьмет с собой на полюдье, на правеж к поселянам. Дело идет к зиме, в городищах и весях заканчивается веректа, приближается пора, когда смолкают цепы и терницы в овинах, собирается скот в скотницах. Поселяне меряют берковцами и держат в них же или ссыпают в подклети хлеб; ремесленный люд – портные, ткачи, гончары – торопятся сбыть свой товар на торжищах и положить в кису резаны, медницы, ногаты; лучники, седельники, ковали, мастера по золоту делают, как и всегда, свое дело – гнут луки, мастерят седла, куют и золотят кузнечные изделия. Для князя же и его мужей пришло время подумать о пополнении княжеской скитницы гривнами, ногатами или же ромейскими солидами – для покупки у тех же ромеев каменной крупки, которая понадобится для отделки стен в гридницах и вежах, щитов и мечей, снаряжения для лодей, о пополнении житниц новым зерном, медом, воском, а подклетей – волокном, мехами – для нужд стольного Черна, для дружин, для торговли с ромеями. Каждый помнит: чтобы земля была сильной, а жизнь в ней надежной, поселянин должен отдать князю все, что положено, а князь взять все, что ему должно. Всяк знает свою повинность, как знает и место ее сдачи, а все же князь и его мужи должны сами побывать в каждой общине и взять то, что причитается. Теремные, старосты – люди доверенные, хотя не всегда верные, сутяги рьяные, думают и тянут в первую очередь себе.

– Кони и возы приготовлены? – спросил челядника.

– Приготовлены, княже. Походная скитница – тоже.

– Скажи воеводе Стодорке, пусть зайдет ко мне.

С тех пор как Вепр отрекся от высокого звания воеводы в княжеской дружине, его место занял Стодорка, может, не такой отважный, зато сообразительный. Этот не полезет на рожон, этот сначала подумает, потом скажет, сперва взвесит, потом сделает. А все же было бы лучше, если бы его сообразительность соединилась с отвагой Вепра. Было бы у князя больше уверенности в том, что он не один стоит на страже Тиверской земли.

– Звал, княже?

– Да. Уезжаю на полюдье, Стодорка. В тереме оставляю Малку, а в остроге – тебя. Будь бдительным и твердым, ни на пядь не отступай от порядков, что я ввел ради спокойствия, тем паче в дни торгов и больших праздников.

– Так долго собираешься задержаться на полюдье?

– Почему – долго?

– Ты же говоришь: и больших праздников. А большие праздники скоро не предвидятся.

– Всякое может случиться. Чтобы не задерживаться, едем тремя валками, во все концы земли нашей: Власт – на север, Бортник – на юг, я – на запад. На тебя оставляю соседние с Черном общины и сам Черн. Из города не отлучайся, вместо себя посылай верных людей, но постарайся, чтобы до коляды правежи были и в скитнице, и в житнице. Без этого наши намерения не сбудутся.

– Хорошо, княже, сделаю, как велишь. Только не понимаю, чем ты встревожен, чего опасаешься? Почему говоришь об осторожности?

Волот смотрел на него изучающе.

– Причин для опасения, может, и нет, а для тревоги есть, воевода. Не забывай, Вепр ушел от нас в гневе и кровно обиженным, а он обид не забывает.

– Думаешь, может нагрянуть сюда?

– Сам не посмеет прийти, а ромеев привести может.

Видно было: Стодорка не совсем верит тому, что слышит.

– Неужели так?

– Да, воевода, так. Раздор пошел между нами, а где раздор, там всего ожидать нужно.

– Так, может, не стоит тебе ехать на полюдье? Может, мне поехать?

– Нет, поеду сам. Должен передать сыну эту науку – как княжить над людьми.

Дорога стелилась коню под ноги твердая, но земля еще не промерзла. Да и в воздухе не чувствовалось приближения зимы. Была та прохладная, но не холодная пора, когда не только на возу, но и в седле чувствуешь себя вольготно и привольно. Как приятно бодрит свежесть околиц, если бы не возы и необходимость держать их, отпустил бы повод, припал к луке да и погнал Серого от долины к холму, от холма к долине. Звенит от грохота и стука колес не только округа, звенит и сердце, отзывается на зычное ржание коня не только успокоенная на ночь даль, отзывается молодецкое естество человеческое.