Поход Армии Проклятых - Борисенко Игорь Викторович - Страница 40

Сорген, лежавший среди них, вдыхающий тяжелый, густой запах пота сквозь режущий ноздри песок, думал о Великой Необходимости. Зачем он ведет вслед за собой этих людей? Какое им дело до империи Белых и вражде Теракет Таце с прислужниками Бога-Облака? Дело не в том, что он пожалел их, просто с каждым днем все сильнее и сильнее его заботило, чем сможет помочь этот слабый, малочисленный отряд? Здесь и сейчас он просто-напросто тащит его, Соргена, за собой в могилу. Нужно бросить их за ненадобностью. Все, кто реально может помочь в грядущей войне – это Хейла, наемники, отчасти Рогез. Остальные – как обоз, излишняя роскошь, как огромный, но тупой меч за спиной… Выход один: ближайшей ночью взять в руки дудочку и вызвать Ргола. Хак, Лимбул, Гримал… все наемники. Они уйдут, оставив здешний кошмар далеко позади. Остальные семь сотен человек будут предоставлены самим себе: если они достаточно сильны, то выберутся. Если нет – то значит, каждый из них просто хотел как можно скорее попасть в объятия своего бога. Туда им и дорога. Тем более, что выбор тут невелик: либо дать им умереть одним, либо умирать самому вместе с ними… Вряд ли Призрак сможет одобрить такой поступок. Подумав об этом, Сорген смог даже слабо усмехнуться. Протянув руку, он взял бурдюк и отхлебнул теплой, даже горячей воды – облегчения это не принесло. Призраку, должно быть, хорошо в любом месте. Он не страдает от жары и холода и может спокойно рассуждать о чем угодно в раскаленной пустыне и в ледяном сугробе. Плакать и укорять, пугать и сбивать с толку. Может быть, это такая игра? Дурачить наивного человечка? Быть может, это некий злобный дух, привязавшийся к несчастному Соргену и водящий его за нос?

Мысли стали расплываться, теряя стройность и очертания. Сорген не знал, теряет ли он сознание, умирает или просто засыпает? Ему вдруг стало все равно. Проблемы растаяли в тумане, слившись с колеблющемся у горизонта маревом…

Если бы кто-то решился напасть на их армию сейчас, ему не потребовалось бы много усилий и времени для победы. Ровно столько, сколько нужно, чтобы пройти вдоль колонны, перерезая глотки безвольным людям. Однако в этой пустыне не было никого – ни друзей, ни врагов.

Сорген пришел в себя в красных сумерках. С багрового неба, казалось, вот-вот начнет капать густая венозная кровь, и песок тоже приобрел цвет залитого кровью золота. Вновь дул сильный ветер, на сей раз с востока. Облака пыли витали над превратившимися в небольшие холмики навесами и тентами.

Стряхнув с себя пыль и песок, Сорген осторожно встал. В голове его стучал молот, грозивший расколоть череп на куски при первом же неверном движении, так что колдун поворачивался и наклонялся очень медленно. Зрелище, представшее перед ним, было душераздирающим: создавалось впечатление, что он был воином, раненным на поле битвы и теперь очнувшимся среди трупов. Тут и там бродили кони, хрипло дышащие, с опущенными головами. Песчаные бугры откидывали длинные черные тени на опустившемся к самому горизонту солнце – дрожащем красном круге, злорадно смеющемся над слабыми людишками.

Лишь один человек, как ни в чем ни бывало, сидел в седле своего бодрого коня, укутанный в черные одежды, неподвижный, равнодушный. Гуннир, посланник самой смерти, охраняющий ее владения… Шатаясь, Сорген побрел к Мяснику, проклиная судьбу, когда ему приходилось огибать препятствия.

– Где горы? – просипел молодой колдун, не надеясь, что Гуннир услышит. Однако, тот ответил ему, глядя куда-то в сторону:

– Неужели ты так плох? С утра горы были на севере, справа от запада, где садится солнце. С тех пор они вряд ли могли перебежать на другое место.

– Я ничего не вижу…

– Возьми, – Гуннир сунул руку в недра своего плаща и чуть нагнулся, протягивая Соргену фляжку. Она была холодной, нереально тяжелой и влажной, как мираж, обманка, иллюзия в этом мире жары и сухости. Сорген дрожащими руками вырвал пробку и осторожно глотнул. Это была настоящая вода, прохладная, свежая, такая желанная и недоступная… От злости на самого себя, Гуннира и весь остальной свет Сорген едва не расплакался.

– Откуда у тебя это? – спросил он чуть более громко, чем в первый раз. Мясник легко тронул бока коня пятками; лошадь сделала два шага, чтобы ее всадник смог нагнуться и вырвать фляжку из скрюченных пальцев Соргена.

– Много пить нельзя, – проворчал Гуннир. – А вода – не проблема для того, кто умеет думать как следует.

– Да, – Сорген горько ухмыльнулся. – Тебе так просто об этом говорить… Ты ведь едешь с нами – но не с нами. Отвечаешь только за себя, а это делать довольно просто.

– Каждому свое, – Мясник отстраненно отвернулся, глядя на прячущееся солнце.

– Да, – Сорген кивнул, покачнувшись при этом всем телом. – Так оно и есть… И я, похоже, зря не поступил так, как ты. Тащить за собой ораву, которая требует забот и затраты стольких сил – глупость. Да? Я прав?

Гуннир пожал левым плечом и перевел взгляд на небо. На востоке уже потемнело, так что можно было увидеть первые, самые яркие звезды.

– Каждый поступает так, как говорит ему Необходимость, – пробормотал Мясник. – Ее потребности разнообразны, хотя и небесконечны. Скажем, то, что ты уже сдался, ей вряд ли придется по нраву.

– Я? Сдался? – Сорген нашел в себе силы высказать возмущение. Сделав шаг к Гунниру, он схватился за полу его ветхого плаща. – С чего ты взял?

– А к чему эти разговоры и том, что ты взялся не за свое дело? Об ораве нахлебников, тянущих тебя на дно? Ты ведь хотел спросить у меня, не пора ли удрать из этой пустыни, бросив солдат на смерть? Знаешь, мне все равно… Да ты и не ожидал, что я стану жалеть кого-либо, правильно? Но я не пастырь вам, так что совета и благословения у меня спрашивать не стоит. Могу сказать только, что ты разочаровываешь меня… Кажется, кое-кто ошибся в твоих способностях и силе: испытания, едва начавшись, выявили твою… слабость.

– Мне наплевать на чьи угодно надежды! Я сам знаю свою силу и не нуждаюсь в испытаниях! – яростно возразил Сорген. Выпитая вода или злые слова Гуннира – что-то заставило его быстро вернуться к жизни. Он вдруг почувствовал прилив сил, желание действовать. – И если я хотел покинуть эту пустыню, то только потому, что об этом говорит мне мой разум. Всей толпой, без воды и по жаре, нам не пройти. Нужно было лучше подготовиться, но нет, мы слишком торопились. Если есть выбор – погибнуть всем или только части – какой путь надо выбрать?

– Надо увидеть третий путь, – усмехнулся Гуннир. – Трудно ожидать от овец, что они станут думать о своей судьбе – их дело просто покорно идти. Но если пастухи столь же покорны и тупы – это уже плохо. Вы, три пастуха, бредете по течению судьбы, как остальное стадо. Где ваш разум, волшебники? Где юный гений, восхищавший и ужасавший Приморье? Я его не вижу.

– Оставь при себе эти красивые слова! Тебе, видно, доставляет удовольствие смотреть на наши мучения и ты хочешь продлить зрелище?

– Мне не понравилось бы такое вялое и… хм… сухое представление, – покачал головой Гуннир. – К тому же, все, что я сказал – это попытка направить твои мысли в нужном направлении, дурак. Что же, никто не может обвинить старого Гуннира в мягкотелости и милосердии, однако я скажу тебе прямо. У вас не хватает мозгов, чтобы действовать правильно. В жизни очень редко нет выхода – гораздо чаще у людей нет способностей или времени, чтобы увидеть его. Ладно, я подскажу тебе, но это будет единственный раз, и потом, сдается мне, тебе придется расплатиться со мной за эту услугу.

– Я не буду заключать с тобой сделок!

– Ну-ну, как хочешь, а я с тобой – буду. Так вот, юный друг, ты упорно стучишься в стену и не замечаешь рядом дверь. В этом месте очень скудные эфирные потоки, но олейз, нашу магическую энергию все же можно почерпнуть. В этом вы убедились вчера. Проблема в том, что песок – волшебный песок, не поддающийся чарам. Сколько раз каждый из вас пытался обратить его в воду? И никто не поглядел по сторонам. Сегодня от жары умерли люди и лошади. Если даже вы возьмете конину, то бросите шкуры, кости, внутренности, так же, как и трупы солдат. Однако все это – ВСЕ! – гораздо доступнее для трансформирующих чар, чем песок. Если бы я был на твоем месте, Сорген, то превратил бы умерших людей в воду для тех, кто еще жив.