Волшебник из Гель-Гью - Борисов Леонид Ильич - Страница 13

13

Служитель при гардеробе был удивлен, когда ему протянули круглый жестяной номерок и попросили подать пальто и шляпу.

– Что ж это вы, сударь, всерьез уходите? Да сегодня Шаляпин поет! Ведь этакого Мефистофеля вы век не услышите и не увидите!

– Мой ангел со мною, – ответил Грин, и в голосе его человек ему совершенно чужой ощутил столько тепла и нежности, что улыбнулся невольно и почтительно оглядел с головы до ног.

Был поздний холодный вечер. Тонким слоем лежал на земле снег. Питеряне в этот час ужинали, петербуржцы сидели в театрах, жители Санкт-Петербурга собирались на балы и рауты. Средняя прослойка Петербургской стороны табуном ходила по асфальту Железного зала в Народном доме императора Николая Второго. Второсортные клоуны угощали друг друга на эстраде пощечинами, плохонькие акробаты поднимали пыль в дырявом ковре, и местная Вяльцева – Оленька Коралли – пела, складывая губы сердечком: «Отцвели уж давно хризантемы в саду».

Грин любил эту бедную, недаровитую эстраду, этот скучный, однообразный дивертисмент за гривенник. Он зашел сюда на часок, отыскал свободный столик и велел подать знаменитое блюдо Народного дома – сосиски с тушеной капустой.

На эстраде острили Жуков и Орлов, переодетые гимназисты неискусно заговаривали с напудренными Кларами и Вандами с Гулярной и Введенской улиц, лихой военный писарь в штиблетах и синих узких брюках навыпуск, с нафабренными усами в стрелку и пенсне с простыми стеклами, надетом для интеллигентности, стоял неподалеку от Грина, хищно высматривая себе подругу.

Грин нигде не ужинал с таким аппетитом, как здесь, в Народном доме. Съев одну порцию сосисок, он заказал вторую. Попросил пива. К нему подсаживались красотки, заговаривали с ним, но он всем отвечал, что у него уже есть дама, и красотки отходили, выпросив папиросу.

Духовая музыка заиграла вальс «На сопках Маньчжурии», открылись танцы, захотелось покружиться и Грину. Он нашел под рост себе миловидную девицу в зеленом бархатном берете и, театрально раскланявшись, пригласил ее на вальс.

– Душка! Спасибо! – сказала девица басом и закружилась, скаля зубы, счастливая и спокойная за сегодняшнюю ночь.

– О, как прекрасно, как дивно и страстно танцую я, тра-ля-ля! – напевал Грин, счастливый и спокойный за свое будущее. В голове его слегка шумело, пальцы на вытянутой руке пожимала великан-девица, он глядел ей в глаза и напевал песенку, слова которой сами приходили к нему под музыку вальса:

Тебя я люблюИ счастлив до смерти кружиться,Тебя увезу я с собою в Гель-Гью,Чтоб в главном соборе жениться.Тебе я куплюВенчальное платье и туфли,Я ножки твои фильдекосом залью,Чтоб ножки твои не распухли!

Девица ахнула и крепче прижалась к Грину.

– Господи, как хорошо! – всхлипнула она.

– Еще бы! – нараспев, в тон вальса, сказал Грин и увлек свою даму в ту часть зала, где стояли столики и где подавали сосиски с капустой. Он на ходу посадил свою даму на стул и распорядился:

– Подать госпоже отбивную котлету с горошком, бутылку лимонада и пять пирожных! Получите!

Девица попросила написать ей на память те стихи, которые он только что напевал, Грин отыскал в бумажнике бледно-зеленую трешку и карандашом написал: «Я люблю вас, Мэри. Вспоминайте Грина».

Положив кредитку на тарелку с хлебом, откланялся девице и вышел из Народного дома.

– Почему, отчего это у меня сегодня такое хорошее настроение? – спросил он целующуюся под навесом киоска парочку. В темноте блеснул гимназический значок на фуражке и испуганные глаза шестнадцатилетней грешницы.

– Ага! Попались! Вижу, вижу! Введенская гимназия, шестой класс и гимназия мадам Болсуновой пятый класс! Ну, отвечайте! Отправлю вас в кинематограф, а там вволю нацелуетесь!

– Мы ничего не знаем, оставьте нас в покое, – обиженным голосом ответила грешница и бочком прошла меж Грином и кавалером своим, который наставительно и с упреком произнес:

– Сами молодой были, а теперь другим мешаете. Довольно стыдно с вашей стороны!

– Вот как! – Грин расхохотался. – Вы так, молодой человек? Я инспектор Министерства народного просвещения. Потрудитесь ответить мне, какой вы гимназии и почему гуляете без родителей после девяти часов вечера? Покажите мне разрешение преподавателя химии и физики на право печатания поцелуев на свежем воздухе?

Только и видел он после этого и гимназиста и его подругу: взявшись за руки, они побежали, ломая кусты и оглядываясь на инспектора. Грин хохотал, упершись руками в бока.

– Фауст продолжается в Александровском парке, – рассуждал он вслух, пугая прохожих. – В роли Мефистофеля солист Ее Императорского Величества Мечты и Сказки А.С.Грин. Цены сильно пониженные. Взрослые при детях бесплатно!

О, это последнее восклицание!

Неделю тому назад на цирковой афише прочел Грин объявление о большой обстановочной феерии; в конце текста было сказано: дети до десяти лет при взрослых бесплатно. Грин зашел в цирк и попросил свидания с директором. Его провели в кабинет синьора Чинизелли. Грин сказал ему:

«Я видел вашу афишу, господин директор. Я прочел на ней, что дети при взрослых проходят бесплатно, Нехорошо! Неверно! Следует большими буквами написать: каждый ребенок до десяти лет имеет право бесплатно провести одного взрослого. Господин директор! Доставьте радость ребятишкам! От вас зависит сделать их на целый вечер гордыми и счастливыми. Цирк будет переполнен!»

«Мои дела идут блестяще», – ответил Чинизелли.

Грин помянул черта, сплюнул и вышел, хлопнув дверью.

Сейчас, всходя на Троицкий мост, он вспомнил ответ директора и принялся вслух ругать его:

– Неаполитанская глиста! Я немедленно иду к этому конюху, чтобы доказать ему его непроходимую тупость и глупость! Но предварительно…

Предварительно он решил зайти в квартиру № 7. Наверное, она не заперта, и, следовательно, в нее легко проникнуть. В аптекарском магазине нужно купить свечу. Спички есть при себе. Присесть над кучей хлама и порыться, внимательно и не торопясь. Кто знает, что еще можно отыскать там… Хотя бы ленточки, хотя бы флаконы из-под духов, рассыпчатые звезды для котильона… Всеми этими вещами, конечно же, пользовалась глухонемая…

Размышления Грина были прерваны странным зрелищем. Он даже протер глаза и часто-часто заморгал, думая, что перед ним наваждение, призрак: вот он есть, и вот я моргну, и его нет. Но этот призрак производит шум и останавливает вагоны трамвая.

Огромный африканский слон с большими ушами важно спускался с моста. На нем сидел человек в белых штанах, зеленой куртке и красной чалме. За слоном шли верблюды, философически покачивая головами и припадая на передние ноги. На верблюдах сидели черномазые люди с хлыстами в руках. За верблюдами шествовал второй слон. И опять двугорбые верблюды, верблюды, – двенадцать верблюдов откланялись Грину, а за ними, рыча и упираясь, переваливаясь с боку на бок, бежал исполинский медведь. Толпа каких-то иностранцев с факелами в руках шла позади медведя, и на плече у каждого сидела обезьянка в черном цилиндре.

Вот они прошли мимо Грина, и последним, замыкающим шествие, проследовал слон. Он свернул с дороги и, остановившись против Грина, вытянул хобот. Грин попятился, снял шляпу и замахал ею перед библейской тушей животного.

Слон опустил хобот, потоптался и, тяжело повернувшись, обиженно вздохнул и пошел за своими товарищами. Грин видел, какие грустные были у слона глаза. Куранты Петропавловской крепости пробили полночь и тотчас же нежно, стеклянно проиграли «Коль славен».

К Грину подошел человек в зеленом цилиндре. Он попросил спичку.

– Я вам очень признательно благодарен большой спасиб, – сказал незнакомец. – Я прошу извинить мой слон, ему сильно захотел кушать – моему слону!