Жюль Верн - Борисов Леонид Ильич - Страница 8

— Нет, Леон, это скучно, — говорил Жюль. — Меня интересуют люди и их мечты. На днях мама сказала мне: «Ты с луны упал, что ли!» А я ей ответил: «Погоди, лет через двести, а может быть, и раньше, родная мать такого же Жюля уже не скажет так, потому что она сама будет летать на Луну для того, чтобы скинуть с себя лишний жир. Ведь на Луне не ходят, а прыгают!»

Фантазия, польщенная молчаливым восхищением Леона Манэ, безудержно заработала.

— Я сам придумаю человека, который сумеет объехать вокруг света в… ну, в сто дней! — сказал Жюль.

— Это невозможно, — возразил Леон Манэ.

— Всё возможно, когда человек захочет, — упрямо проговорил Жголь. — Сто дней, не больше!

— Сто пятьдесят, — поправил Леон Манэ,

— Приходи ко мне, и я покажу тебе на моем глобусе маршрут кругосветного путешествия, — сказал Жюль.

— Ты начитался Фенимора Купера, — рассмеялся Леон Манэ.

— Фенимор Купер ходит по земле и видит индейцев, — сказал Жюль. — Это очень интересно, но это не мечты, это то, что есть. Я хочу, чтобы были мечты, чтобы было то, чего еще нет.

— Ну и пусть всё это будет, — махнув рукой, сказал Леон Манэ. — Мечты… У наших родителей совсем другие мечты. Мой отец, например, мечтает о тем, чтобы я ехал в Париж и стал юристом.

— Мой тоже, — улыбнувшись, произнес Жюль. — Поедем вместе, Леон! В Париже, наверное, интересно. Только я не буду юристом. Не хочу. Скучно. Наш де Ляфосс в беседе с моим отцом заявил, что из меня выйдет канатоходец. Честное слово, так и сказал: канатоходец. Мой отец расхохотался. Он хохотал весь день.

— Тебя наказывают? — спросил Леон Манэ.

— Очень редко. И очень нестрого. Лишают карманных денег, не берут в театр…

— Это, по-твоему, нестрого?

— Да, нестрого потому, что разрешают мне посещать театр и одному, без сопровождения папы и мамы. Ну, а карманные деньги… это пустяки, карманные деньги. Когда у меня нет денег, я чувствую себя даже лучше: можно сидеть дома и мечтать. Послушай, Леон, оставь меня! Мне очень хочется побыть одному.

Едва Леон Манэ ушел, как Жюль вскочил со своего чугунного сиденья и побежал на большую пристань. Нарядные мужчины и женщины стояли и сидели у конторки с весами, под гигантскими зонтиками наружного кафе. Ожидали прибытия «Русалки» с грузом из Лиссабона. Владелец судна, его жена и дочь сидели в плетеных креслах и ежеминутно подносили к глазам подзорную трубу. «Русалка» уже дымила подле кромки горизонта.

Жюль пробежал по гранитному настилу набережной, заглянул в портовую кондитерскую, где иностранные моряки пили кофе и лакомились мороженым, и кофе и мороженое сдабривая добрыми порциями рома, который они тянули прямо из горлышка высоких, узких бутылок.

Жюль и здесь, видимо, не нашел того, кто ему был нужен. Он заглянул в матросскую лавочку, где продавали табак, мыло, игральные карты и костяные шахматы. Ученый попугай в огромной круглой клетке, стоявшей на полу, пожелал счастливого пути, когда Жюль вышел из лавки.

Женский голосок окликнул его:

— Жюль! Куда ты бежишь? Я здесь!

Жюль обернулся и замер на месте. Тоненькая, высокая — выше Жюля на полголовы — длинноносая девушка с большими глазами порывисто кинулась к нему и капризно произнесла:

— Это называется ровно в два часа!..

— Здравствуй, Жанна! — обрадованно сказал Жюль и обнял ее за талию. Он, наверное, поцеловал бы ее, если бы она не отстранилась от него, но не с испугом, а с кокетливым лукавством. Большие глаза ее стали еще больше. Жюль взволнованно произнес:

— Ты все еще считаешь меня маленьким! Это хорошо только в том случае, если бы ты меня поцеловала. Маленьких при встрече целуют, Жанна!

И он потянулся к ней, но она с веселым, звонким смехом откинула голову и сказала:

— Не тронь меня, Жюль! Я большая!

— А ты почему смеешься, Жанна?

— Потому, что мне очень хорошо!

— Тебе хорошо потому, что ты встретила меня, не правда ли?

— Жюль, ты маленький!

— Тогда поцелуй меня, Жанна!

Они поцеловались бы, если бы не солнце, не люди, не десяток знакомых мужчин и дам, — почти каждому и каждой приходилось кланяться. Жюль взял Жанну под руку и шепнул на ухо:

— Помнишь?..

Она качнула головой, не отрицая и в те же время давая понять, что она отлично помнит то, о чем спрашивает Жюль. Она вспыхнула, и эта живая, горячая краска на ее лице была лучшим ответом. Румянец говорил: помню, помню! Как забыть первый поцелуй на кладбищенской скамье под вязом! До этого поцелуя они знали только отрывистые, влажные прикосновения к своим щекам губ отца и матери, а этот первый поцелуй был похож на приступ боли во всем теле, на острый укол в сердце, на обморок, памятный на всю жизнь…

На берегу зарядили маленькую пушку, и, как только «Русалка» выкинула синий флаг благополучного прибытия, канонир поджег фитиль и пушка выстрелила с таким оглушительным треском, что Жанна к Жюль вздрогнули всем телом.

— Куда мы идем, Жанна?

— Куда хочешь, Жюль!

Пьер Верн вчера выдал своему старшему сыну карманные деньги, а выдавая, прочел длинную нотацию на тему «Вежливость и такт по отношению к учителям и наставникам». По окончании нотации Пьер Верн расчувствовался и добавил к пяти франкам двадцать су.

— Сходи в зверинец, — сказал он сыну. — Показывают льва, крокодила и слона. Развлекись! Ты худеешь. Влюбись. В математику, например. Приятная девушка! Кого она полюбит, того делает счастливым.

Жанна и Жюль отправились в зверинец. В самом деле, там показывали слона, льва и крокодила. Усатый месье дул в большую медную трубу, толстая напудренная мадам била в барабан. Хозяин собирал деньги и на ходу давал пояснения. И слон, и лев, и крокодил были такие несчастные на вид, что Жанна купила две булки для слона, а Жюль скормил животным целый килограмм галет, специально выпекаемых длл охотничьих собак.

— Мне скучно, — пожаловалась Жанна. — Бедный слон, несчастный лев! Крокодила мне не жаль, — так ему и надо! У тебя есть стихи, Жюль! Почитай мне.

Жюль прочел стихи про моряков, прибывших в родную гавань. Он и не подозревал, что стихи эти через три года будут напечатаны в парижской газете, положены на музыку и станут любимой песней моряков Франции, а еще через сорок лет войдут в сборник морского фольклора с особым примечанием: «Происхождение и автор этой песни неизвестны…»

Об очень многом не подозревали ни Жюль, ни Жанна. Жизнь еще только открывалась перед ними, и им суждено было жить долго, интересно и, кажется, так, как того хотелось и ему и ей.

Нант — город большой, но для тех, кто в нем родился и хорошо знает его, он мал, ибо знание своего родного города означает, в сущности, любовь к памятным для тебя местам, а таких мест всегда и всюду очень немного. Жюлю в неполные семнадцать, а Жанне в восемнадцать лет (она была на год старше его) казалось, что их родной город ограничен кладбищем, школой и домом, где они родились, а так как жили они на одной улице, а кладбище и школа находились от них на расстоянии полутора километров, то естественно, что Нант представлялся им очень маленьким, уютным городком.

Они вышли за черту города, взялись за руки и молча, искоса поглядывая друг на друга, пошли по дороге. Дойдя до ветряной мельницы, они повернули обратно и через полчаса вошли в ту часть города, где находились банк, суд, консерватория и редакция газеты. Жюль сказал, что на прошлой неделе он отправил в «Воскресное приложение» крохотную — сорок строк — поэму, но зайти и узнать, принята она или нет, ему никак нельзя.

— Почему? — спросила Жанна.

— Так, нельзя. Секретарь редакции является моим кредитором, — ответил Жюль. — Я задолжал ему пять франков, вот почему я отправил поэму с посыльным. Жду ответа по почте.

— Ты делаешь долги, как это можно! — воскликнула Жанна. — Ты играешь в карты! Ты, может быть, пьешь вино?

— О нет! — рассмеялся Жюль. — Секретарь редакции очень милый, очень образованный человек, и я не могу понять, чего это он сидит в «Воскресном приложении», когда…