Изабелла, или Тайны Мадридского двора. Том 2 - Борн Георг Фюльборн - Страница 93

Граф Валевский, сын Наполеона I и прекрасной польки, путешествуя с семейством, внезапно скончался. Наполеон, очень любивший своего двоюродного брата, был глубоко потрясен его смертью. Он заперся в своем кабинете в Биаррице, никого не принимал и почти ни с кем не разговаривал. Императрица после нескольких дней, проведенных в слезах, наконец, утешилась, хотя и была сильно озабочена судьбой дорогого отечества.

Однако Олоцага чувствовал такую уверенность в себе, что несмотря на неблагоприятную обстановку при дворе решил не откладывать больше своих планов.

В день получения известия о блестящем приеме Серано и Прима, он отправился в императорский летний замок.

Когда его изящный экипаж остановился перед входом, караульные стали под ружье и приветствовали его, как прежде, когда он был еще послом. Олоцага невольно улыбнулся, отметив эти знаки почести.

Лакеи, знавшие испанского посла как щедрого человека, встретили его низкими поклонами, построясь в ряд до самой лестницы, устланной коврами.

Олоцага доложил о себе камергерам и адъютантам императора и изъявил желание получить аудиенцию. Войдя в приемную, он заметил смущение на лицах этих господ, казалось, они Не знали, как держать себя с ним. Для Олоцаги это было признаком того, что воля императора еще не известна. Впрочем, все рассыпались в придворных любезностях, и, наконец, лакеи вежливо объявили, что, к несчастью, император не принимает, так как работает и не желает, чтобы его беспокоили под каким бы то ни было предлогом. Салюстиан сделал вид, что этот ответ его нисколько не тронул. Поболтав некоторое время с придворными, он простился, но не для того, чтобы ни с чем вернуться назад, а чтобы доложить о себе императрице. Здесь он оказался счастливее. Супруга Наполеона приняла испанского посла в своем салоне.

Евгения встретила его в сером шелковом платье со шлейфом, поверх него была кружевная мантилья, которую она предпочитала всем другим накидкам как воспоминание о родине. Прекрасные рыжевато-белокурые волосы императрицы были красиво причесаны, на тонком нежном лице читалась затаенная грусть. Глаза ее обратились на Олоцагу, одетого в простой черный фрак.

— Я осмеливаюсь просить. вас выслушать меня, — сказал Олоцага на безупречном французском языке, — после того, как удостоился милости, на которую не мог надеяться без вашего вмешательства.

— Вы знаете, дон Олоцага, — ответила Евгения снисходительным тоном, — что я всегда готова протянуть вам руку помощи.

— Ваша милость дает мне надежду в этот трудный час. События в Испании, совершившиеся почти в одну ночь, делают настоятельно необходимым, чтобы его величество император дал мне аудиенцию.

— О, зачем произошли эти несчастные события? — сказала Евгения, дав знак придворной даме выйти в другую комнату. — К чему эти печальные и тяжелые перемены? Салюстиан, судьба нашего отечества заставила меня пережить тяжелые часы.

— Того, что произошло, уже нельзя изменить, теперь надо во что бы то ни стало сохранить то, что восставшие генералы завоевали для Испании, жертвую своей жизнью. Эти события вызваны королевой Изабеллой, и они должны были случиться.

— Я очень сострадаю королеве.

— Мне неприятно напоминать вам, что только две дороги ведут к нашей цели: с королевой против освободителей, в числе которых я имею честь считать и себя, или с ними против королевы.

— Никогда, никогда я не смогу отречься от чувств, которые питаю к своей несчастной сестре!

— Мы часто должны отрекаться от голоса нашего сердца. Мы вынуждены делать то, что противоречит нашим влечениям. Но ведь можно сохранять самые глубокие чувства к тем, от кого приходится отказываться.

— Правда, дон Олоцага. Я попробую действовать так же в этом случае. Вы должны получить аудиенцию у моего супруга завтра, в этот же час. Проходите прямо через мои покои.

— И можно надеяться, что ваше влияние будет благоприятствовать цели, которую я и мои друзья преследуем?

— Я попробую…

— Если не ради меня и Рамиро, ожидать этого слишком смело с моей стороны, то ради наших устремлений на благо Испании! Только этого мы хотим достичь, только это и побуждает нас к таким тяжелым переменам, на которые вы жалуетесь. Избавьте меня от объяснений, я думаю, что вы знаете причины этих перемен лучше.

— Граф Теба считается также в числе противников королевы, как я слышала?

— Как и всякий испанец, желающий блага своему прекрасному угнетенному отечеству.

— Вы хотите обязать меня этими словами, Салюстиан, но борьба не так легка. Но как могу я не согласиться с вами, мой благородный друг, когда вы говорите, что цель ваша и ваших союзников — благо Испании. Может быть, мне удастся еще найти способ примирить враждующие стороны.

— Да поможет вам Пресвятая Дева!

— Возможно, — продолжала Евгения, протягивая на прощание руку, — настанет время, когда мы взглянем другими глазами на то, что происходит сейчас, может быть, мне удастся тогда доказать вам, что я не напрасно достигла той высоты, на которой стою. Да, Салюстиан, возможно мне удастся еще испытать благотворное чувство удовлетворения за жертву, принесенную мной.

— Сознание, что помогаешь высокому делу, всегда приносит удовлетворение. Я склоняю перед вами колени и этим поцелуем, который запечатлеваю на вашей руке от имени всей Испании, приношу вам свою благодарность.

— Мы оба чувствуем, что не были посторонними в этом деле, Салюстиан. Такое чувство не умирает, оно прочнее всех остальных!

— Итак, я надеюсь на завтрашнюю аудиенцию.

— Я вам ее обещаю, ведь мы оба содействуем одной цели. Прощайте, я надеюсь еще увидеть вас завтра.

Олоцага простился со своей высокой покровительницей и на следующий день, не заходя в приемную, направился прямо к покоям Наполеона.

Старый камердинер императора, хотя и предупрежденный о предстоящем посещении, был очень угрюм. Олоцага ласково попросил его доложить императору о себе. Этот старый человек, уже десятки лет находившийся при Наполеоне, был лучшим барометром настроения императора, так что по его лицу заключали, на что можно рассчитывать в этот день у Наполеона. Камердинер знал все, и поэтому, видя большое влияние Олоцаги, старался поддерживать с ним дружбу. Но на этот раз его ответы были очень сдержанны.

— Будьте так добры, дон Олоцага, подождать четверть часа в моей комнате, — сказал он, делая вид, что хочет зайти в смежный кабинет императора, — я посмотрю, благоприятный ли момент для посещения.

Старик удалился и уже через несколько минут, отворив высокую дверь, приветливо попросил его зайти в кабинет.

Император, подобно Салюстиану, одетый в черный фрак, сидел за большим рабочим столом, заваленным бумагами, картами и таблицами, — он усердно занимался вопросом о разоружении, который, очевидно, был для него сложен и неприятен. Резкие черты его лица выдавали не только умственное напряжение, но и дурное расположение духа.

Олоцага с низким поклоном вступил на ковер, покрывавший весь кабинет, между тем как слуга тихо затворил за собой дверь.

Император Франции, властелин, на которого вся Европа смотрела с ожиданием, никогда не обнаруживал своих истинных чувств. Он положил левую руку на только что раскрытую страницу и поднял глаза. Складки на его лбу не разгладились — видимо, минута, выбранная Салюстианом, была не самая удачная.

— Вы приносите нам известия из Испании, дон Олоцага, — сказал Наполеон, отвечая только жестом правой руки на поклон вошедшего, — лучше бы мы их не знали.

— Мне было бы очень грустно, ваше величество, если бы дело, ради которого я осмеливаюсь явиться сюда, не являлось столь высоким и благородным.

— Высоким и благородным! — повторил Наполеон с легкой усмешкой. — Расскажите же мне о ваших намерениях.

— Ваше величество, генералы Серано и Прим вступили в Мадрид, весь народ приветствует их!

— Так, — коротко ответил Наполеон, давно уже получивший подробные сведения об этом событии.

— Эти испанские маршалы некогда имели честь не только быть опорой трона, но и заслужить ваше одобрение.