Орион в эпоху гибели - Бова Бен - Страница 59

– Остальные творцы невероятно боятся Сетха! Им казалось, что с уничтожением Шеола этому чудовищу придет конец, но теперь они осознали, что он прочно утвердился на Земле. Только ты можешь остановить его, Орион. Творцы надеются лишь на тебя.

– Но мне не под силу сделать это в одиночку! – выкрикнул я.

Ее голос угас. Она исчезла, растворилась; статуя на глазах утратила тепло жизни, превратилась в холодный мрамор.

"Ты должен полагаться лишь на собственные возможности, Орион, – шептал во мне голос Ани. – Творцы слишком напуганы, чтобы решиться предстать перед ним".

– Вернешься ли ко мне ты? – настойчиво повторил я.

– Попытаюсь. – Еще тише.

– Ты нужна мне!

– В час крайней нужды я буду с тобой, Орион. – Голос ее был тише дыхания. – В час крайней нужды, мой любимый…

34

И снова я остался посреди пустынной главной площади один на один с холодной мраморной статуей Афины.

Один. Творцы хотят, чтобы я противостоял Сетху и его воинству в одиночку, не рассчитывая даже на их помощь.

Чувствуя себя измученным и опустошенным, я подошел к мраморным ступеням Парфенона и сел, спрятав лицо в ладонях. Будда безмятежно улыбался мне с другой стороны площади.

Впервые за все время своего существования я оказался в ситуации, когда моя физическая сила была практически бесполезной. Придется воспользоваться своим разумом, чтобы отыскать способ уничтожить Сетха. Силой он превосходит меня, что доказал мне весьма убедительно. Да вдобавок у него целая армия когтистых клонов и легионы динозавров.

А у меня лишь мое тело да мой разум, и только.

Будда все так же взирал на меня с дружелюбной, доброжелательной улыбкой.

– Тебе легко и просто проповедовать отказ от желаний, – вслух проворчал я, обращаясь к позлащенному деревянному истукану. – А вот у меня есть желания! У меня есть свои нужды. А нужнее всего мне армия… – И осекся на полуслове.

Знаю, где есть такая армия! Победоносная армия, ураганом вырвавшаяся из пустыни Гоби и остановившаяся лишь у самых берегов Дуная. Это армия Субудая, величайшего из монгольских полководцев, покорившего изрядную часть мира во славу Чингисхана.

Вскочив на ноги, я сосредоточился для переброски в тринадцатый век по христианскому календарю – во времена, когда Монгольская империя раскинулась от морского побережья Китая до равнин Венгрии. Я уже бывал там. Это я убил Великого хана Угэдэя, сына Чингисхана, человека, одарившего меня своей дружбой.

Город творцов исчез, смытый леденящим холодом переноса сквозь пространственно-временной континуум. На мгновение я, утратив телесную оболочку, завис в бездонной черноте континуума – и вдруг оказался посреди холодной, продуваемой всеми ветрами степи. В небе над головой громоздились тяжелые грозовые тучи. Поблизости не было ни деревца, но вдали на фоне пасмурного неба виднелся зубчатый силуэт городских стен.

Я направился к городу. Пошел дождь со снегом, резко хлеставший меня по обнаженной коже. Натянув тигровую шкуру на плечи, я снизил циркуляцию крови в периферийных сосудах, чтобы удержать тепло. Понурив голову, ссутулив плечи, я пробивался к своей цели наперекор ледяному дождю и ветру, с трудом переступая по скользкой, липкой грязи.

Пожара в городе не видно; это означало одно из двух – либо армия Субудая осаждает город, либо уже захватила его. Последнее казалось более вероятным, поскольку нигде не было видно ни лагеря, ни загона для лошадей, ни вооруженных всадников, охранявших город.

Пока я добрался до городских ворот, уже совсем стемнело. Стена оказалась всего-навсего частоколом из заостренных бревен, забитых в землю, на глазах превращавшуюся в топкое болото. Ворота являли собой грубую деревянную решетку с широкими щелями для стрельбы из лука.

Ворота открыты. Добрый знак – схватки не предвидится.

Под навесом ворот несколько монгольских воинов сгрудились вокруг костерка, судорожно потрескивавшего под импровизированной крышей, лишь частично скрывающей его от ливня.

Все стражники явно были закаленными в боях ветеранами, но без своих малорослых лошадок они казались маленькими, словно подростки. Впрочем, смертельно опасные подростки. Каждый воин, облаченный в кольчугу и конический стальной шлем, имел кривой меч и кинжал, а у полуоткрытых ворот стояли их неизменные луки и колчаны, полные стрел.

Один из воинов, отойдя от костра, преградил мне дорогу.

– Стой! Кто таков и зачем сюда пришел?

– Я Орион, друг повелителя Субудая. Прибыл из Каракорума с посланием Великого хана.

– Курултай уже избрал Великого хана на место Угэдэя? – прищурился коренастый воин.

– Еще нет, – покачал я головой. – Кубилай и остальные собираются в Каракоруме, чтобы избрать его. Мое послание касается иных дел.

По пристальному взгляду монгола, устремленному на покрывавшую меня мокрую шкуру, я понял, что ему ни разу не доводилось видеть саблезубых тигров. Но он больше ничем не выдал своего любопытства, осведомившись:

– Чем докажешь свои слова?

Я заставил себя улыбнуться.

– Пошлите к Субудаю гонца и скажите, что Орион хочет видеть его. Опишите ему мою внешность, и он с радостью примет меня.

Страж оглядел меня с головы до ног. Среди монголов я просто великан, а Субудаю прекрасно известно, каков я в бою. Остается лишь надеяться, что из Каракорума до него не дошла весть, что Великого хана Угэдэя убил я.

Страж отослал одного из своих воинов передать весть Субудаю и неохотно позволил мне приблизиться к жалкому их костерку, убравшись из-под дождя.

– Славную шкуру ты надел, – заметил кто-то из стражей.

– Я убил этого зверя давным-давно, – откликнулся я.

Они сообщили мне, что город, в который я пришел, – столица русского княжества.[7] Мне припомнилось, что Субудай горячо интересовался черноземными краями Украины и степями России, ведущими к равнинам Польши, а оттуда к Карпатским горам, в Венгрию – и дальше, в самое сердце Европы.

Ко времени возвращения гонца моя спина страшно замерзла, хотя лицо и руки почти согрелись. С гонцом пришли еще двое, в сверкающих доспехах и полированных шлемах; рукояти их мечей украшали драгоценные камни. Ни слова не говоря, они повели меня по чавкавшим грязью улицам города к зданию, где разместился Субудай.

Он почти не изменился со времени нашей последней встречи в другой моей жизни. Он был малорослым и поджарым, как и его воины; седеющие волосы и борода обрели цвет стали, а в угольно-черных глазах сверкал ум и живой интерес к огромному миру.

На постой он остановился в церкви – наверное, потому, что это деревянное строение оказалось самым большим в городе и давало наибольший простор для аудиенций и ночных оргий. Я двинулся через неф к Субудаю; византийские святые угрюмо, точно окостенев, взирали с икон на груду подушек, высившуюся на месте алтаря. Там и возлежал Субудай, окруженный верными нукерами и стройными местными женщинами, подававшими им еду и вино.

Позади него поблескивал золотом барельефов церковный алтарь, озаренный мерцанием свечей. Часть золотого оклада уже содрали; скоро монголы пустят в переплавку и остальное. Высоко на своде виднелась мозаика, изображавшая скорбящего Христа, поднявшего раненые руки в жесте благословения. Меня поразило портретное сходство иконы с творцом, которого я называл Зевсом.

Под стенами церкви, обращенной в вертеп, предавались праздности вооруженные воины, пьянствуя и беседуя между собой. Но меня их внешняя неторопливость обмануть не могла – я знал, что эти люди в мгновение ока снесут голову любому, кто сделает хоть один угрожающий жест. Даже женщине. Стоит Субудаю сказать хоть слово – и они с радостью вознаградят человека, солгавшего или чем-нибудь не угодившего полководцу; а наградой послужит расплавленное серебро, залитое неугодному в глаза и уши.

Но все-таки верность я честь для этих варваров – куда более святые понятия, чем для так называемых культурных народов. А уж в их отваге и сомневаться нечего. Если будет приказано, они живой волной хлынут на стены мощнейшей крепости и либо одержат победу, либо погибнут все до единого.

7

явная ошибка: судя по тому, что Угэдэй уже мертв, дело происходит после 1241 года; Киев же был завоеван монголами в 1240 году; столь же неверно описание самого города, отражающее ошибочное представление автора о Руси как о темной и варварской стране