Умереть впервые - Бояндин Константин Юрьевич Sagari - Страница 31

Руки поднесли бокал к губам.

В горло скользнул жидкий огонь… но чувства по-прежнему не возвращались. «Это сон, — подумал Таилег. — Либо смерть. Кто знает, каковы последние видения умирающего?..»

Дверь напротив распахнулась, колыхнулось пламя свечей, и свежесть летней ночи ворвалась в комнатку, где тяжелым слоем плавал благовонный дым. Ноги направили непослушное тело внутрь, в черноту, навстречу прохладе.

Тьма окружила его.

Не тьма могильника, где тают надежды и глохнет последний стон, но покрывало беззвездной ночи, что утешает и освежает раненую душу. Ветер смахнул с лица его болезненный жар. Таилег вздрогнул — он почувствовал это прикосновение так явственно, как никогда не бывает во сне,

Глаза постепенно привыкали к темноте. Стены высокого, мрачного и непроницаемо черного леса тянулись справа и слева от него. Каменные ступени, вытертые множеством ног, поднимались к небольшому широкому возвышению. Позади возвышения, прямая как стрела, мощеная крупным камнем дорога уходила к горизонту. Тот же ковер листьев лежал под ногами — толстый, безопасный, приятный. Таилег не заметил, когда успел расстаться с обувью, — но двигаться стало еще приятнее, плавнее, бесшумнее.

Женский силуэт отделился от стены леса слева от него.

Звездный свет не позволял увидеть ее лицо. Арсан — просторная накидка, сшитая из множества длинных кусков ткани, позволял ей двигаться удивительно изящно. Она сбежала по ступеням, вздымая быстро опадающую зеленую волну, и подошла к нему вплотную.

Слабый, едва ощутимый лунный свет упал на ее лицо.

Словно разряд пронизал все его существо. Нельзя было указать возраст красавицы, что стояла перед ним. Она была молода — и это все, что понял Таилег. И вновь уверовал, что спит. Смертное существо не могло быть таким невероятно красивым.

Он протянул руку, чтобы коснуться руки прекрасного видения, но она отбежала в сторону и рассмеялась. Звуков он не услышал, мир по-прежнему воспринимался урывками. Запертый неведомой силой в собственном теле, Таилег мог только наблюдать.

И ощутил, как рассеивается, впитывается в поры его сознания черная пелена безысходности, что едва не задушила его там, перед зеркалом.

Он не сразу понял, что девушка танцует. Не слыша звуков, ему трудно было воспринимать танец. Но движения ее были точны и плавны, и каждое из них вызывало смутное ощущение того, что когда-то он это уже видел.

После третьего танца она поманила его к себе, и Таилег побежал (поплыл?) к ней. Четвертый танец они исполняли вместе. Это было странно — ощущать, что двигаешься в незнакомом ритме, видеть густое зеленое покрывало, что стелется под ногами, ловить озорные взгляды и испытывать непонятное чувство того, что так было уже миллионы раз.

Он потерял счет танцам. Да и не пытался считать. Они походили то на пару журавлей, то на стаю волков, что мчатся через лес, то на неистовую бурю, перед которой склоняются самые крепкие деревья. Язык танца, хотя и не сразу понятный, не требовал переводчика.

Неожиданно она замерла, оборвав очередной танец. Луна, очевидно, всходила за его спиной; холодное сияние упало на возвышение, и под ногами их открылись два полумесяца — белый и серый, с неразличимой границей между ними.

Порыв ветра бросил длинные волосы незнакомки ему в лицо, и арсан ее неожиданно превратился в разноцветные листья. Очередной порыв ветра, более сильный, сорвал эти листья и взметнул над их головами шуршащим каскадом.

Новый порыв ветра сделал то же самое и с его одеждой и толкнул в спину, заставляя приблизиться к незнакомке. Таилег смотрел на невозможную, ослепительную красоту и понял, что переживает последние минуты в своей жизни.

Ибо никому не может быть позволено лицезреть подобное безнаказанно.

А затем вязкая тишина, что отделяла его от мира, растаяла, опала и освободила его волю и чувства. Мир нахлынул на него, словно разъяренная штормовая волна. Бронзой отсвечивала кожа девушки, сладкой горечью был полон воздух, и дыхания в горящей груди оставалось совсем немного.

Девушка взяла его руки в свои.

Таилег заметил в глубине ее глаз две горящие искорки — слабый знак какой-то древней, могучей и безжалостной силы, которую можно разбудить, но нельзя успокоить.

Жар заполнил его тело.

И мир разверзся под ногами. Стремительно рухнул и раскололся, открывая под ногами бездну. Таилег не видел никого. Он был тем самым озером, воды которого высосала жадная пропасть, и нездоровый, лихорадочный жар вновь подымался из глубин, чтобы принести с собой страдания, конца которым не было.

Но на сей раз на горизонте появились ярко-лазурные волны. Вода пришла в бесплодную пустыню, которой он стал. Волны приближались с пугающей скоростью, чтобы вернуть в него жизнь, и расплавленный камень двигался ей навстречу — уничтожить воду и укрепить свое могущество.

Томительно бежало время. Словно осужденный, который видит блик от топора в руках палача, Таилег — то, чем он стал, — следил за буйными, живыми волнами, что накатывали со всех сторон.

Яростный расплавленный камень и вода встретились в глубинах его существа. Боль вспыхнула, окрашивая мир в пурпурные тона. Стихия боролась со стихией. Огонь поглощал и разрушал тяжелые волны, превращая их в отвратительный пар и пятная пеплом выжженное добела небо.

Таилег смутно ощущал, как вздрогнуло его тело, в котором сошлись две противоборствующие стихии — внешняя и внутренняя, обе разрушительные, обе неистовые и непобежденные.

Вода и лава отступили, заполнив его дно стонущей, горячей коркой застывшего камня, что покрывалась сеткой трещин и пропускала еще не успокоившийся огонь.

И вновь накатили волны.

И снова боль скрутила его бестелесное существо, и Таилег закричал, хотя никто и не слышал его вопля.

Раз за разом схватывались стихии, и все выше вырастал слой камня. Вскоре уже утес, дымящийся и черный, преградил путь огню, запечатывая его, замуровывая своим весом.

Но волны по-прежнему накатывали. И Таилегу стало страшно, поскольку мощь водной стихии все усиливалась.

Удар — и стонут камни утеса, цепляясь друг за друга, не позволяя жадным волнам растащить их по всему свету.

Удар — и фонтан искрящихся брызг взлетает над утесом, обрушиваясь сверху тяжким молотом, стараясь найти хоть малейшую трещину…

…Таилег открыл глаза. Они все еще стояли внутри каменного кольца, но девушка вновь была облачена в арсан. Огонь, уже усмиренный, постепенно покидал его тело. Тот же знак, кольцо из полумесяцев, слабо светился на ее лбу.

Она что-то сказала на мелодичном, приятном для слуха наречии, но Таилег не понял ни слова. Тогда она коснулась ладонью его лба и тут же обратилась в хоровод искрящихся пылинок, стала дымкой, туманом, ветром.

Таилег стоял один. Четкость и уверенность заполняли его существо. Он вдохнул воздух, упиваясь его ароматом, и сделал шаг с возвышения.

Следующий шаг он сделал уже в комнате.

Ясно ощущая каждую клеточку своего тела, он обернулся, чтобы понять — откуда он здесь взялся, — как вдруг дверь распахнулась и в комнату ворвались люди, молча и страшно.

Несколько клинков прижали его к стене.

Прошла пауза, длиннее которой он не помнил, и низкий, недовольный голос рявкнул откуда-то с лестницы:

— Это он, недоумки. Оставьте человека в покое.

Клинки отодвинулись, и Таилег, ощущая наполняющую его звенящую пустоту, позволил себе упасть на пол и потерять сознание.

— Все в порядке…

Голос донесся словно сквозь толщу воды. Таилег рывком сел, стряхивая с себя обморок.

— Долго я так валялся? — спросил он пространство, и оно отозвалось голосом Рамдарона:

— Несколько минут. Давай, Таилег, поднимайся, у нас сейчас будет очень много забот.

Таилег послушно поднялся на ноги и вздрогнул, увидев отражение в зеркале.

— Когда вы здесь появились?

— Примерно пять-шесть минут после тебя, — ответил вновь появившийся на пороге Тарц. — Проклятье, это не Праздник, как я себе это представляю. Ничего удивительного, что нервы не выдержали, парень. Я такого тоже давно не видел, прямо мясная лавка какая-то. — Он поднес объемистую фляжку к губам и продолжил: — Хорошо, что хозяин этой несчастной гостиницы еще ничего не знает.