Евангелие от Тимофея - Чадович Николай Трофимович - Страница 36

– Не знаю. Отстань.

– А ты, Порченый?

Я продолжал молчать, однако слушал внимательно. Вся моя душа кипела от презрения к Ягану, но, надо признать, некоторая логика в его словах присутствовала.

– Молчишь, ну и молчи, – продолжал он. – Дальше. С чего вы взяли, что Шатуну грозит опасность? Конечно, его будут допрашивать. Спросят: какими путями болотники проникают на Вершень? Каковы их ближайшие планы? Есть ли у них здесь помощники? И многое другое. Шатун, понятно, ничего не скажет. Его, понятно, помучают немного. Не без этого. Да только Шатуну к этому не привыкать. В худшем случае ему сломают пару ребер и маленько подпортят шкуру. Но это, повторяю, в худшем случае. Без особого распоряжения из Ставки казнить его не посмеют. Об этом я позаботился.

Врет, подумал я. А может, и не врет. Как проверить?

– И последнее. Завтра нас доставят в Ставку. Я на допросе намекнул, что мне известна некая важная тайна. Настолько важная, что доверить ее можно только двум-трем высшим чинам. При этом я назвал кое-какие имена и, кажется, угадал. Откуда, спрашивается, эти имена могут быть известны простому служивому? Ведь никто не догадался, что я бывший Друг. На самом деле никаких тайн я не знаю. И это может очень скоро выясниться. Ведь не скажу же я, что со мной прибыл наследник Тимофея. Нас всех тогда скорее всего потихонечку задушат. Наследника ждут многие, но отнюдь не все. Тем, кто сейчас в Друзьях, кто в силе, кто при власти, он не нужен. Появление Наследника грозит большими переменами, а этим людям перемены как раз и ни к чему. Значит, нужно искать недовольных, собирать сторонников, следить за врагами. Слух о появлении Наследника должен распространиться по Вершени. Пусть об этом узнают и служивые, и кормильцы. О себе мы заявим только тогда, когда накопим достаточно сил. А когда станешь Тимофеем – делай что хочешь. Слышишь, Порченый?! Спасай Шатуна, назначай Друзей, освобождай колодников, распускай армию. Но сперва надо спасти себя, меня, его! Надо забыть обиды. Надо научиться слушать и понимать. Надо доверять друг другу.

– Кто поручится, что Шатун еще жив? – спросил я ледяным голосом.

– Давай сбежим отсюда, спустимся на второй ярус, отыщем нужный занебник, нужный ветвяк и проверим! Согласен? Нет! Тогда тебе придется поверить мне на слово. Другого выхода у нас все равно нет.

– А если я не верю тебе? – Все же он, подлец, сумел разговорить меня.

– Разве я обманул тебя хоть в чем-то? Обещал, что через десять дней ты будешь в Ставке? Вот мы и здесь. Обещал сделать Тимофеем – и сделаю! Можешь прогнать меня после этого! Так в чем же я солгал?

Я задумался. Действительно, доводы его выглядят складно. Теперь все якобы зависит от меня. Буду паинькой – спасу Шатуна и всех нас троих. Буду бякой – погублю всех. Это называется: свалить с больной головы на здоровую. Ловкий ход, ничего не скажешь. Что же мне делать? Сохранить гордое молчание и стоически принять смерть? Так ведь и других сгублю, тут Яган абсолютно прав. Еще раз пойти с ним на компромисс? Обманет. Переиграет. Сделает Тимофеем, а потом отравит, задушит, будет рыдать над моим трупом, превратит меня в божество и на правах Лучшего Друга сам станет полубогом. Ну а если попробовать побороться? Думаю, и я не лыком шит. Буду осторожным, заранее просчитаю каждый шаг, найду силу, способную нейтрализовать Ягана, и, допустим, добьюсь своего. Какая от этого выгода? Во-первых, лично для меня относительная безопасность, некоторый личный жизненный комфорт, а главное, доступ ко всему, что касается настоящего Тимофея. Возможно, в его вещах и бумагах отыщется нечто такое, что укажет мне обратную дорогу в свой мир. Во-вторых, выгода общая: появится возможность прекратить бессмысленные войны, отменить дурацкие указы, как-то облегчить жизнь этого несчастного народа. Игра, по-моему, стоит свеч.

– Ладно, – сказал я. – Давайте лучше спать. Утром поговорим.

Засыпая, я еще думал: а как поступит Тимофей с Незримыми? А что делать с Фениксами? А куда девать шестируких? А что могут означать пророчества Всевидящего Отче?

Однако разговор этот на следующий день не получил продолжения – ни утром, ни во время скудного завтрака, ни позже, когда мы дожидались конвоя. Как будто бы его и вообще не было!

А потом стало и вовсе не до разговоров. Принявший нас десятник, никому ничего не сказав, куда-то исчез. Несмотря на энергичные протесты Ягана, нас загнали в общий строй служивых, потом вернули в шалаш, потом немного побили, потом долго допрашивали, задавая бессмысленные, совершенно нас не касающиеся вопросы. Был момент, когда все висело на волоске и нас собирались казнить за шпионаж, дезертирство и контрабанду, но логика Ягана, помноженная на многозначительные, хоть и туманные намеки Головастика, сделала в конце концов свое дело – куда-то послали гонца, что-то уточнили, и спустя пару часов мы тронулись к Ставке. Пешком, под надзором дюжины свирепых ветеранов.

Из этого эпизода я вынес следующую мораль: если тебя не убили сразу, это хорошая примета.

Очень скоро мы убедились, что на ровняге царит настоящее столпотворение. Кормильцы если и попадались, то только запряженные в волокуши. Зато кишмя кишел народ, причастный к власти. От всех остальных людишек, включая служивых, они отличались упитанностью и оптимизмом. Через каждые две-три тысячи шагов располагались заставы. Окрестные поля были беспощадно потравлены, а кусты вдоль ровняги загажены – верные признаки близости Ставки. Я уже знал, что прибыла она сюда недавно и пробудет недолго – пока не сожрет окрест все, что можно сожрать. После этого тут нельзя будет жить лет пять-шесть. Если этот край, к примеру, раньше назывался Приветьем или Сытью, то будет называться Запустьем, а может, и Сломищем. Встречал я уже такие места на своем пути.

Но сейчас жизнь здесь кипела. Люди пели, плакали, отдавали команды, хохотали, обжирались, просили милостыню, оглашали указы и меняли все, что придется, начиная от железных ножей и стеклянных кубков и кончая гнилой тыквой и человеческими черепами. Кого-то подсаживали в роскошные носилки, кого-то ловили всем миром, кого-то лечили раскаленными углями, кого-то публично уличали в прелюбодеянии. Почти все прохожие имели при себе бичи, и, по крайней мере, каждый второй этим бичом размахивал. Несмотря на ясный день, везде чадили факелы.

Сама по себе Ставка представляла собой некое беспорядочное нагромождение бревен, досок, балок, лиан, дерюг и всякого другого подобного материала. Это было не здание, а скорее намек на него. Для жизни оно было приспособлено не больше, чем пирамида Хеопса. Грубой и бездарной пародией на некогда существовавший грандиозный прообраз, символом, давно утратившим первоначальный смысл, Вавилонской башней в одну сотую натуральной величины – вот чем предстало перед нами главное (и наиболее почитаемое) сооружение столицы.

Ставку окружало пустое и сравнительно чистое пространство – не то площадь, не то плац. Резко контрастируя со всеобщей суматохой, здесь неторопливо прогуливались парами или в одиночестве, задумчиво созерцали окрестности какие-то трезвые, степенные люди, не похожие ни на служивых, ни на чиновников, ни на кормильцев. Наверное, философы или поэты, подумал я.

Судя по всему, наш путь лежал прямо вперед, но что-то определенно смущало конвоиров и не позволяло им пересечь площадь. Держась в тени кривобоких хибар, скользя в лужах прокисших помоев, спотыкаясь о тщательно обглоданные костяки каких-то неизвестных мне животных, мы двинулись в обход.

Возвышавшийся в центре площади уродливый и мрачный обелиск Хаоса невольно притягивал наше внимание. В полной абсурдности и нелепости его конструкции было что-то зловеще тревожное. В местах, положенных для окон, криво висели наспех сколоченные двери. Башни перекосились и были готовы рухнуть в любой момент. Ступени многочисленных лестниц были такой высоты, что по ним мог взбираться только великан. Толстые неотесанные бревна, предназначенные изображать колонны, расщепились и осели под тяжестью безобразного фронтона. Даже Яган, который, надо думать, созерцал подобное сооружение не в первый раз, вылупил свои гляделки. Конвоиры, старавшиеся глядеть только себе под ноги, заметили нашу вольность слишком поздно.