Жизнь Кости Жмуркина - Чадович Николай Трофимович - Страница 58

– Такую удачу надо отметить! – Вершков вел себя так, словно банкет был необходим лично Косте, а не кому другому. – Так и быть, гони монеты. Сбегаю, пока магазины не закрылись. А ты, наследничек, тем временем готовь тронную речь. Корону мы тебе потом из газеты соорудим.

Костя был до такой степени потрясен свалившимся на него признанием, что безропотно отдал Вершкову все оставшиеся деньги. Едва тот скрылся, как в дверь вновь постучал Гофман-Разумов.

– Тебе чего? – грубо поинтересовался Бубенцов, в отсутствие Вершкова принявший на себя обязанности привратника.

– Вы на ужин пойдете?

– А что дают?

– Шницель с макаронами.

– Нет. – Больше всего на свете сотник-заочник любил маринованную селедку и надеялся, что Вершков не забудет купить ее в качестве закуски.

– Тогда я за ваш стол сяду! – обрадовался Гофман-Разумов.

– Садись, – разрешил Бубенчов. – Только хлеб потом принесешь сюда.

– Сколько кусков?

– Все! – вышел из себя Бубенцов.

Обиженно засопев, Гофман-Разумов ушел в столовую, где собирался расправиться сразу с четырьмя порциями.

Впрочем, очень скоро выяснилось, что шницеля с макаронами ему подарили зря. Вершков, кроме водки, купил только красное бархатное знамя со златотканым портретом вождя и девизом «Победителю соцсоревнования». Такую несущественную мелочь, как закуска, он попросту проигнорировал.

– Флаг-то тебе зачем? – возмутился Бубенцов, хотя и считавшийся белым казаком, однако ко всем символам власти питавший врожденное почтение. – Надеюсь, ты им стол накрывать не собираешься?

– Это уже мое дело, – загадочно ответил Вершков. – Ты тише говори. А то покоя не дадут. Многие видели, как я водку брал…

Действительно, в дверь еще долго стучали разные люди (один раз даже женщина, так и оставшаяся неизвестной). В конце концов незваные гости угомонились, только Хаджиакбаров продолжал расхаживать по коридору, нервно восклицая:

– Какой такой Синдбад! Весь роман прочитал, а Синдбада не нашел! Бластеры – есть! Глайдеры – есть! Лазеры – есть! А Синдбада нет!

– Допек ты человека, – прошептал Вершков, бесшумно разливая водку. – Как бы он не свихнулся. Новая форма маниакально-депрессивного психоза. Синдром Синдбада…

Сначала выпили за новоявленного наследника. Потом за самого Самозванцева. Потом за Синдбада из Багдада. Потом за Верещалкина, на деньги которого, если честно говорить, они сейчас и гуляли. Потом за Элеонору Кишко – отдельно за задок, отдельно за передок. А уж потом пили за все, что угодно…

Попойка происходила в таком головокружительном темпе, что Костя вскоре стал терять ощущение реальности. Сказывалась, конечно, и бессонная ночь, и треволнения последних дней, и почти полное отсутствие закуски.

Один вопрос, правда, засел в его сознании не менее крепко, чем гвоздь-костыль в железнодорожной шпале. Соответствующую фразу пришлось строить очень долго, но в конце концов Костя выдавил из себя:

– Сколько… же я… заработаю?

Вершков быстренько подсчитал совокупный объем всех его рассказов и сообщил итог:

– Тысяч пять или около того. А если пару раз лизнешь задницу Верещалкину и получишь высшую гонорарную категорию, то и все шесть.

– Верещалкину… никогда! – тщательно выговаривая каждое слово, произнес Костя. – А вот Катьку бы… с удовольствием…

– Если в этом бардаке, именуемом творческим объединением, и есть что-то святое, так это именно и Катькина задница, – строго произнес Вершков. – Не смей касаться ее своим лживым языком, а тем более грязными лапами.

Это высокопарное заявление окончательно добило Костю. Голова его поникла словно у бойца, сраженного вражеской пулей. Друзья освободили Костю от обуви и без всяких церемоний забросили на самую дальнюю от стола койку. Попытка Бубенцова накрыть тело Жмуркина красным стягом была решительно пресечена Вершковым, в голове которого уже зрели свои, как всегда, парадоксальные планы.

Все дальнейшее было для Кости феерическим сном. В исключительном по красоте и абсурдности мире, в небе которого сияло не солнце, а пышная женская задница (возможно, даже Катькина), смелые допризывники гонялись за неуловимым Синдбадом…

Стоило только Вершкову выпить лишнего, как им овладевала мания величия. В этом состоянии он иногда становился заносчив, а иногда, наоборот, благодушен.

Сначала Вершков снизошел к Бубенцову, вдруг пригорюнившемуся по какому-то своему, ему одному известному поводу.

– Не плачь, – сказал он, поглаживая приятеля по голове. – Ну не получился из тебя писатель. С кем не бывает… Это ведь еще не повод для трагедии. Вернешься домой – найди себе работу по душе. Конюхом там… или ветеринаром…

Затем Вершков переключился на всех присутствующих, так сказать, вкупе.

– Ребята, я так рад за вас! – приложил он руку к сердцу. – Ведь кто бы я был без вашего содействия? Никто! Вы тот самый навоз, на котором вырос ослепительный цветок моего таланта! Даже через тысячи лет литературоведы будут вспоминать вас в связи с моим именем.

Самое странное, что на Вершкова никто не обиделся. Спиртное, конечно, обнажает темные стороны души, но чрезмерные его дозы способны убить любые чувства, начиная от стыда и кончая элементарной осторожностью.

Вершков, все это время косившийся на знамя, как кот на полудохлого мышонка, наконец-то овладел им. Намечалось какое-то представление. Не зря же за эту красную тряпку были заплачены такие деньги!

– Выходи строиться! – скомандовал он. – Трубачей и барабанщиков вперед!

– А что с водкой делать? – поинтересовался Бубенцов. – Еще две бутылки осталось.

– Спрячем их наследничку под матрас. Сейчас там самое надежное место.

– А не сбежит он вместе с водкой?

– Мы его на всякий случай запрем…

Так и сделали. Спустя пару минут небольшая колонна писателей-фантастов уже печатала шаг по коридорам Дома литераторов. Впереди всех, размахивая знаменем, шествовал Вершков. Бубенцов за неимением барабана бил в пустое ведро. Завитков гудел в свои собственные кулаки, сложенные трубой. Остальные дружно распевали песню, широко известную в кулуарах ТОРФа, но до этого исполнявшуюся только вполголоса.

Всем известный Чирьяков

Из породы мудаков,

Перепив живой водицы,

Дурит всяких простаков.

Савлов очень знаменит.

Только это не вредит

Нам считать его засранцем,

От которого смердит.

А Топтыгина у нас

Называют просто «мразь»,

Тех, кого он не задушит,

Тех Кишко затопчет в грязь.

Больше, братцы, не базарь!

В этой банде есть главарь —

Комсомолец Верещалкин,

Всем известный плут и враль.

Истинные цели этого марша, надо полагать, были не ясны даже самому Вершкову, большому любителю политических и всяких иных провокаций. Скорее всего, вдоволь наоравшись, писатели отправились бы допивать водку. Однако ход событий внезапно принял совсем другой характер.

Дверь одного из номеров с треском распахнулась, и на пороге предстал бледный от возмущения Савлов. Пламенным оратором он не был и в отличие, скажем, от Вершкова опыта уличных беспорядков не имел. Голос Савлова был слаб, а доводы малоубедительными – дескать, не мешайте работать людям, создающим истинные духовные ценности. Кроме того, он имел неосторожность назвать себя рыцарем культуры, к которому завистливая чернь испытывает вполне понятные чувства.

– Это ты рыцарь? – изумился Вершков. – Сейчас проверим! Росинант, ко мне!

Догадливый Бубенцов припал на четвереньки. Вершков мигом оседлал его и, на манер копья выставив вперед знамя, помчался прямо на Савлова

Тот побледнел еще больше, но в последний момент успел юркнуть в номер. Навершие знамени от удара в дверь согнулось пополам.

– Эх, мне бы казацкую пику! – с горечью воскликнул Вершков. – Да скакуна порезвее! Показал бы я тогда некоторым, кто здесь настоящий рыцарь.

К чести Савлова надо сказать, что этот некрасивый случай он афишировать не стал, а просто собрал свои вещички и, ни с кем не попрощавшись, покинул Дом литераторов. Впоследствии в контактах с рядовыми писателями-фантастами он замечен не был.