Цвет крови – серый - Брайт Владимир - Страница 19

– Первая шеренга остается на месте, все остальные в темпе отступают на сто шагов и оттуда ведут заградительный огонь.

Это был не самый блестящий план, который можно было придумать в сжатые сроки, но, как говорится, за неимением гербовой пишут на простой.

Предусмотрительно поставив вперед ветеранов, я мог быть уверен хотя бы в одном – те несколько десятков людей, что остались со мной перед лицом неумолимо приближающихся рыцарей, не дрогнут. А после того, как нас все же сомнут, некроманты смогут оживить павших, и тогда... Шансы выйти с поля боя живыми у оставшихся лучников даже при самом благоприятном раскладе выглядели более чем призрачными, но все-таки на них можно было сыграть. Тем более что ничего другого нам просто не оставалось.

Пятьдесят отборных копейщиков и две когорты гоблинов, которые усилили наши порядки в самом начале атаки, побежали сразу же, как только заметили первых всадников, выехавших из-под прикрытия леса на равнину. Я не мог их винить в этом предательстве, потому что заранее знал – оно неизбежно. Перед лицом неумолимо надвигающейся смерти могли дрогнуть и более сильные расы. Что уж говорить о трусливых гоблинах.

Единственным утешением было то, что панически бегущее воинство побросало свою амуницию, после чего у нас появились пики – оружие, при грамотном обращении способное доставить огромные неприятности коннице.

Слева, в некотором отдалении от наших порядков, там, где находилась гвардия Мгхама, ситуация была практически зеркальным отражением нашей. Единственное отличие заключалось в том, что за спиной небольшой группы копейщиков, возглавляемых своим командиром, были не организованно отступающие когорты, а лавина панически бегущей толпы.

Мне почему-то вспомнился наш недавний разговор, в котором предводитель воинства презренных трусов говорил, что может положиться по крайней мере на двести сабель. Как ни жаль, но он ошибался в своих выкладках. Даже навскидку было видно, что с командиром осталось не более сотни бойцов.

Мы стояли на достаточном расстоянии друг от друга, но все же, могу поклясться, в тот самый момент, когда я посмотрел на него, Мгхам повернулся и, как бы извиняясь, чуть развел руки. Всем своим видом он красноречиво говорил: «Что поделать – гоблины есть гоблины, не нужно ждать от них чего-либо сверхъестественного».

Я сдержанно отсалютовал ему, выказывая таким образом свое уважение, и переключился на лавину стремительно приближающихся рыцарей.

Как ни странно, в этот момент я был абсолютно спокоен. Не потому, что в глубине души был героем или совершенно не боялся смерти. Нет, причина крылась в другом. Человек, на которого идет огромная морская волна, завороженно смотрит на это потрясающее зрелище, будучи не в состоянии сдвинуться с места. Он как бы застывает во времени и пространстве, не в силах осознать, что через несколько мгновений эта прекрасная и величественная стихия сомнет его тело, превратив в пустую исковерканную оболочку, лишенную не только жизни, но и души. Обреченный смотрит на волну – и видит не только ее, но и вечность, которая простирается за линию горизонта лишь для того, чтобы в конечном итоге раствориться в неведомой заоблачной дали. Именно поэтому в такие секунды человек не испытывает ни малейшего страха. Его мысли и чувства уже заняты вещами, которые находятся на погранично-нейтральной полосе, расположенной между жизнью и смертью. Поверьте мне на слово, в этом месте нет и не может быть того, что люди называют «страх».

Грациозные животные несли на своих взмокших от усталости спинах разгоряченных всадников, выбивая копытами комья земли и роняя в разные стороны клочья рваной пены. А я завороженно наблюдал за их приближением, чувствуя почти то же самое, что и человек, оказавшийся на пути огромной волны. Я смотрел на смертельную лавину, неумолимо приближающуюся на крыльях ветра, а мои руки посылали стрелу за стрелой в невыносимо бездонное небо. Это были чисто механические действия, в которых разум не принимал никакого участия. Я балансировал на той самой грани, где еще нет смерти, но уже нет и жизни.

Всадники находились на расстоянии не больше двухсот метров, когда одна из стрел, пущенных по высокой навесной траектории, наконец, нашла свою жертву, вонзившись в шею благородного скакуна.

Лошадь была пронзительно белой, словно драгоценная статуэтка, вырезанная из кости неведомого животного. Такой она и запечатлелась в моем сознании – скульптура, в которую вдохнул душу талант древнего мастера. Ни одного изъяна – сплошное и законченное совершенство.

Тяжелый стальной наконечник пробил длинную, белоснежно-лебединую шею, и вспышка огненной боли свела судорогой прекрасное тело. Передние ноги подогнулись, после чего раненое животное рухнуло, увлекая наездника в бездонную пропасть небытия. Два существа, слившиеся в объятиях стремительной скачки, были растоптаны лавиной всадников, не успев не только испугаться, но даже ничего толком понять, Именно эта бессмысленная смерть того, что еще секунду назад выглядело словно изысканное произведение искусства, а теперь не походило вообще ни на что, так как было затоптано до неузнаваемости, вывела меня из оцепенения.

Совершив над собой неимоверное усилие, я покинул грань забвения, вернувшись на территорию жизни. Пускай это ничего не меняло, но все же мне захотелось умереть достойно – как положено человеку.

Противник находился уже в пределах досягаемости прицельного выстрела из лука, поэтому моя рука выхватила из колчана стрелу и послала ее навстречу неумолимо приближающейся лавине рыцарей. В данном случае точность не имела значения, потому что промахнуться все равно было невозможно. Главным показателем являлась скорость стрельбы.

Первая...

Вторая...

Третья...

Четвертая...

Если продолжительность жизни измерять не в годах, днях и часах, а в количестве выпущенных стрел, то отпущенный мне срок оканчивался на цифре шесть.

Пятая стрела попала в голову всадника. Кузнец, выковавший его шлем, видимо, знал свое дело – сталь выдержала. Но сила удара была настолько велика, что наездник завалился на спину и, не удержавшись в седле, рухнул на землю.

Очередная человеческая жизнь оборвалась, брошенная в жерло ненасытной мясорубки, именуемой «война». А у меня осталось время на последнюю стрелу, способную вычеркнуть из этой реальности еще одно отчаянно бьющееся сердце, которое так ненавидит орды захватчиков, вторгшиеся в эти цветущие земли, чтобы превратить их в безжизненную пустыню.

В тот момент я вновь оказался на пограничной полосе, отделяющей жизнь от смерти, и растекшееся растопленным воском по поверхности пространства время в очередной раз замедлило свой нескончаемый суетливый бег.

Всадников слишком много, поэтому их не остановит ни этот жалкий заслон копейщиков, ни стрелы успевших отступить лучников, ни даже обреченные попытки троих некромантов вдохнуть силы в несколько трупов.

Озарение было настолько ярким, что я ни на мгновение не усомнился – все произойдет именно так, а не иначе.

«Все предатели сдохнут...» – откуда-то издалека донеслись до меня слабые отголоски чужих мыслей.

Все до единого сдохнут, словно стая бешеных псов.

Все.

Это было всего лишь слабое, едва слышное эхо неизвестно какими путями пробившееся в мое угасающее сознание, но даже в этих с трудом различающихся звуках можно было распознать столько предельно сконцентрированной и ничем не разбавленной ненависти, что становилось не по себе.

– Мы не предатели, – хотел было закричать в ответ я, но не стал.

Несмотря на то, что время замедлило свой бег, оно не остановилось совсем. Налитые безумной яростью глаза рыцаря, скачущего прямо на меня, неотвратимо приближались. В запасе оставалась шестая, последняя стрела, чтобы поставить жирную, зловеще кровавую точку в этой войне, а все остальное вообще теряло смысл.

Глупцу невозможно доказать, что он глуп, а ослепленному ненавистью объяснить, что он медленно, но верно убивает себя. Это неоспоримый факт. Его можно принимать или не принимать на веру, но при всем желании нельзя опровергнуть.