Квадраты шахматного города - Браннер Джон - Страница 28

— Да-да, сеньор Хаклют. Не сомневаюсь, что Бельзену тоже было найдено какое-то оправдание, — холодно произнесла она. — Всего хорошего.

13

Весь уик-энд меня не покидало ощущение, будто я бреду по туннелю, своды которого вот-вот рухнут. Предчувствие беды, вызванное смертью Герреро, все еще витало в воздухе. Это было заметно даже по той осторожности, с какой люди показывались на улицах, стараясь как можно меньше попадаться на глаза.

Налицо был конфликт, который никого в Вадосе не оставил равнодушным — ни членов правительства, ни простых людей. Я вспомнил слова сеньоры Посадор о двух враждебных лагерях.

И все же… Не может быть, чтобы Вадос не пытался контролировать развитие событий. Во всем ощущался едва сдерживаемый мятежный настрой, но открытых столкновений, к счастью, пока не отмечалось.

В субботу крупные заголовки на первой странице «Тьемпо» известили о победе Домингеса. Видное место в газете занимало пылкое выступление в защиту Фелипе Мендосы, подписанное его братом, главным редактором этой газеты. Хотя прямых указаний не было, но я предположил, что это явилось реакцией на постановление суда в пользу Сейксаса, о чем упоминала сеньора Посадор. Статья не обошла молчанием достойное поведение Мигеля Домингеса и Марии Посадор и заканчивалась хвалебными словами в адрес Хуана Тесоля, называя его «надежным защитником свободы народа». Весь стиль статьи отличался ура-патриотической напыщенностью.

Чем настойчивее я хотел продвинуться в работе над проектом, тем чаще мне стали вставлять палки в колеса. Но хуже всего было то, что ситуация, в которую я невольно оказался втянутым, все более осложнялась.

Конечно, и в том и в другом лагере были порядочные люди. Кроме Фрэнсиса, которого не стоило уже принимать в расчет, представители народной партии, от Мендосы до Домингеса, вероятно, имели добрые намерения. И негодование Марии Посадор не было лишено оснований: несомненным было недопустимое в его положении поведение судьи Ромеро.

Политическая обстановка в стране напоминала чем-то теплицу. Малейшее событие, которое можно было как-то обыграть политически, обретало почву. Его оберегали, словно хрупкий, нежный цветок, подкармливали и холили до тех пор, пока оно не перерастало все возможные размеры.

С момента моего появления единственным серьезным поводом для недовольства обеих сторон послужила смерть Герреро. Но поскольку Фрэнсис уже находился под стражей, волнения носили эмоциональный характер. К моему немалому удивлению, сам факт, что я собственными глазами видел смерть Герреро, мало занимал меня. Случившееся казалось мне почти нереальным. Люди, вероятно, никогда в своей жизни даже не видевшие Герреро, были взволнованы гораздо больше, чем я, непосредственный свидетель события. Это могло означать лишь одно: человек не может так много значить для чужих ему людей, если только он не олицетворяет собой какой-нибудь символ. Символ чего-то важного.

Похороны Герреро состоялись в субботу. Заупокойную мессу в соборе отслужил сам епископ Крус. В городе все замерло, толпы любопытных, стоя на тротуарах, провожали траурную процессию.

О'Рурк приказал полиции обеспечить безопасность по пути следования траурной процессии. Его распоряжение оказалось не лишним, поскольку были попытки беспорядков. Вначале я предположил, что они произошли по вине народной партии, но позднее выяснил, что это именно против нее выступали студенты университета.

Похороны вызвали новые волнения, которые поднялись следом за ними подобно зыби.

Я понял из всего этого только одно: мне следует хорошенько взвесить, на чем основан, мой собственный незаслуженно высокий престиж в городе. «Не вы, так появился бы кто-нибудь другой, — сказала Мария Посадор. — Вас пригласили только потому, что этого требовала ситуация».

Совершенно верно. Как невроз, вызванный депрессией, может принять такие формы, когда уже невозможно распознать причину породившего их недуга, так и в Сьюдад-де-Вадосе то там, то здесь проявлялись симптомы сдерживаемых волнений, не имевшие на первый взгляд между собой никакой связи. Они на какое-то время как бы фокусировались вокруг определенного явления или личности.

По стечению обстоятельств я невольно стал одной из центральных фигур, вокруг которых развивались главные события. И как можно было воспрепятствовать уже начатому процессу? И как бороться с этим клубком волнений, страстей, опасений, которые в настоящий момент владели Вадосом?

Я ощутил себя узником, судьбу которого решали какие-то неведомые мне силы. Я лишился свободы, которой на протяжении всей своей жизни особенно дорожил, — творческой свободы, без которой не мыслил своего труда.

Прошли еще два дня обманчивого спокойствия. Большую часть времени я проводил в транспортном управлении, пытаясь увидеть за цифрами, что чувствуют, проходя по улицам, простые жители города.

За работой я отключился от повседневных городских тревог, как забыл и об иске Сигейраса против транспортного управления. Утром в среду Энжерс напомнил мне о нем. Оказалось, вероятность того, что судебное постановление будет обжаловано, весьма невелика. Люкас смог добиться отсрочки, перенеся слушание на более поздний срок, а полученное время использовал для подготовки к ведению дела Сэма Фрэнсиса. Однако исход процесса ни у кого не вызывал сомнений.

Я аккуратно собрал свои бумаги, зажег сигарету и откинулся в кресле, внимательно глядя на Энжерса.

— Итак, вы полагаете, что придется воспользоваться повесткой в суд, которую вы мне однажды вручили?

— Люкас обратил мое внимание на такую возможность, — ответил Энжерс.

— Я хочу уточнить один момент, — сказал я. — Мне непонятна система правовых отношений у вас в стране. Я полагал, что адвокаты обычно специализируются по гражданскому или уголовному праву. А ваш Люкас занимается как гражданскими, так и уголовными процессами. В чем здесь дело?

— О, это сложный вопрос, — вздохнул Энжерс. — Думаю, самым коротким ответом на него будет то, что это — часть теории управления государством по Майору. Майор оказывает очень сильное влияние на Вадоса, вы ведь это знаете. Согласно его учению, всякое правонарушение является компетенцией государства. Поэтому в самом Сьюдад-де-Вадосе нет четкого различия между уголовным и гражданским правом, хотя, мне думается, в остальных частях страны — положение иное. Каждый гражданин, который, например, не в состоянии предъявить иск обидчику, имеет право в частном порядке обратиться в государственные органы с жалобой, и государство от его имени может ходатайствовать перед судом о возбуждении дела. И такие случаи у нас нередки. Что касается Люкаса, то он является адвокатом по уголовным делам и в то же время юрисконсультом гражданской партии, отчего круг его деятельности весьма широк. Кроме того, он принимал участие в разработке гражданского правового кодекса Сьюдад-де-Вадоса. Поэтому вполне естественно, что его привлекают к таким делам, как иск Сигейраса.

— Похоже, что у него действительно много работы.

— Так оно и есть.

— В свое время вы предположили, что мне следует ожидать приглашения в суд в качестве свидетеля со стороны Брауна. Чем это кончилось? Повестки от него я не получал.

— Положению Брауна не позавидуешь, — не без самодовольства ответил Энжерс. — Насколько мне известно, он отказался от своего намерения, как только узнал, что мы собираемся сделать то же самое. Люкас говорил, что Браун немного запутался. Вероятно, закрутился с дельцем, которое состряпал его дружок Домингес.

— Браун не похож на человека, которого легко сбить с толку, — вставил я. — А что сделал Домингес?

— Разве вы не знаете? В конце прошлой недели в «Тьемпо» опять появился пасквиль за подписью Христофоро Мендосы, в котором он в заносчивой форме защищал Домингеса от обвинений Ромеро. Домингес написал открытое письмо в «Тьемпо» и «Либертад», заявив, что не нуждается в поддержке печатного органа партии, чьи лидеры средь бела дня способны совершать убийства.