Я дышу! - Брасм Анн-Софи - Страница 10

Когда мне стало ясно, что мама не собирается со мной объясняться, я бросилась в дом — эта немая сцена совсем доконала меня. Я влетела в свою комнату, надеясь, что смогу там запереться и скрыться ото всех, но ключа в замке не было. Тогда я просто захлопнула за собой дверь и рухнула на кровать. Я готовила себя к тому, что сейчас ко мне придет Сара: вот-вот откроется дверь и покажется ее лицо. И боялась этого мгновения больше, чем гнева отца и криков матери.

Я слышала, как она вошла и села рядом со мной на кровать — я лежала, закрыв лицо руками. Наступила долгая пауза. Сара молчала. Она знала, что начинать разговор придется ей, потому что я все равно этого сделать не смогу. И наконец раздался ее голос.

Она сыпала упреками. Меня душили слезы.

— Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю! — все повторяла она.

Она не понимала, что я не могу на нее смотреть. Не могу встретиться с ней глазами. Могу только слушать ее, парализованная страхом и стыдом.

— Ну посмотри, до чего ты докатилась, Шарлен! Общаешься неизвестно с кем, с каким-то сбродом, теперь еще наркотики… Да что с тобой, в конце концов? Тебе нравится доканывать себя? Нравится причинять людям боль? Я не понимаю, что происходит, Чарли. С этой осени тебя как будто подменили. А может, это случилось еще раньше? Почему ты ни разу мне не позвонила? Тебе не интересно, как я живу? В школе ты делаешь вид, что я вообще не существую. Как я в тебе ошиблась! Ты меня разочаровала. А ведь я столько для тебя сделала. Кто пришел к тебе в больницу после того, как ты чуть не отправила себя на тот свет? Кто помог тебе выбраться из ямы? Я, твоя лучшая подруга! Я думала, ты все поняла. Но ты так себя ведешь… Почему ты избегаешь меня? Ты снова ищешь проблемы на свою голову? А мне, видно, снова придется вытаскивать тебя. И как я, по-твоему, должна на это реагировать? Отвечай мне, Шарлен.

Сара говорила резким тоном, голос ее дрожал от возмущения, и каждое произнесенное ею слово отдавалось у меня в груди. Меня била дрожь. Горло сжималось, дыхание перехватывало. Я страдала физически. Потому что я разочаровала Сару, потому что Сара сердилась на меня, потому что она меня презирала, потому что я оказалась недостойна ее.

Мне хотелось объяснить ей, как мне было плохо и что в этом есть и ее вина, ведь это она бросила меня и вела себя жестоко, но что-то меня останавливало. Слова застревали в моем сведенном судорогой горле, и мне было очень больно. В тот момент я чувствовала себя кругом виноватой. Я всех заставила страдать. И должна за это поплатиться. Я ненавидела себя. Я умирала от стыда. И бессилия. Сара не оставляла мне выбора, я не могла ей возразить, она совершенно раздавила меня. В конце концов, то, что она говорила, тоже было верно: я оказалась полным ничтожеством. Я умоляла ее простить меня и стать, как раньше, моей лучшей подругой — только на это я и оказалась способной. Я обещала, клялась, что больше никогда ничего подобного не повторится — никаких сомнительных знакомств, никаких бредовых идей, никаких побегов. Я просила ее дать мне последний шанс. Я готова была на все, только бы вернуть ее дружбу. Только бы снова почувствовать себя человеком.

И она дала мнеэтот шанс, она согласилась все забыть. С этого момента моя жизнь оказалась в ее руках. Но если что и изменилось, то только к худшему.

Я ослепла и оглохла. И совсем перестала соображать. Бесцельное, бессмысленное существование в полной пустоте. И только один-единственный голос, на который я откликалась, — голос Сары. Я повиновалась ему беспрекословно — так я боялась снова потерять свою подругу, опять оказаться недостойной ее. Я была предана ей душой и телом. Я просто стала ее собственностью.

Сара тоже немало потрудилась над тем, чтобы превратить меня в свою рабыню. Впрочем, ничего нового ей и придумывать не надо было, она просто продолжала прежнюю игру: она меня не замечала. Ни взгляда, ни улыбки, ни одного ласкового слова — и все это я стоически терпела. И даже считала, что она вправе столь жестоко наказывать меня. Я не роптала, мне это и в голову не приходило: разве она не позволила мне снова считаться ее лучшей подругой? Моя задача была — остаться такой подругой навсегда, а значит, принять любые условия игры.

Только наши отношения уже с трудом можно было назвать дружескими, они сильно изменились по сравнению с прошлым годом, когда мы бывали так счастливы вместе, хохотали до слез и дурачились как дети. Сара взрослела, причем гораздо быстрее меня. Я же оставалась во власти своих грез и бесплодных переживаний, то есть совсем девчонкой. Мне казалось, что я только начинаю жить, а Сара хотела, чтобы я стала взрослой. Совершенно сбитая с толку, растерянная, неспособная дотянуться до нее, я смотрела на себя и казалась себе совсем жалкой.

Само собой разумеется, ее новые друзья не приняли меня в свою компанию, впрочем, вряд ли сама Сара этого хотела. Я ходила за ней по пятам, но все мои усилия были тщетны: ей нравилось меня не замечать. Она жила в бешеном ритме, и развлечения ее тоже стали взрослыми, она разгуливала под ручку с парнями намного старше ее, принимала к сердцу проблемы других, но не мои. Я с трудом поспевала за ней, с трудом к ней пробивалась. Держась обеими руками за прошлое, я мечтала снова покорить ее и порой даже пыталась себя уверить, что ничего не изменилось. На самом деле я просто была слепа и упряма.

Я ждала и надеялась, как полная дура. Сара выглядела такой гордой и неприступной. Она очень много курила, я тоже — мне хотелось казаться старше. Она кокетничала напропалую, я тоже пыталась,но стоило мне увидеть Сару в чьих-либо объятиях, и мои собственные интересы тут же отходили на задний план. Я пыталась жить ее жизнью. Взывать к моему разуму было бесполезно.

Мне становилось все хуже и хуже. Безумие сродни инфекционной болезни или раку: люди не знают, что они больны, пока болезнь не начинает причинять им страдания. И даже пока тебе не так уж и больно, спастись все равно не удастся, болезнь уже пустила в тебе корни.

Но внутренний голос время от времени взывал ко мне, бил тревогу. Вскоре я уже никак не могла от него отделаться:

«Ты только посмотри на нее, Шарлен. Ведь она нарочно тебя не замечает. И делает это весьма искусно. Тебя вроде как нет: она будто бы не видит тебя, но она все продумала заранее, все спланировала, она знает, что ты смотришь на нее, ей это так же хорошо известно, как и тебе. Когда вы остаетесь одни, она может подарить тебе надежду. А потом уязвит в самое сердце, улучив момент, когда вокруг будет много свидетелей. Надо лишь помнить, что сама по себе, без других, она — ничто. И даже без тебя она — ничто.

— Что ты городишь? Я ничего не жду от Сары, это моя лучшая подруга. Мне не в чем ее упрекнуть. Все, что ты говоришь, неправда, я уверена, что она мною дорожит.

— Ошибаешься. Ты только присмотрись, и все поймешь: она тобой играет. Все ее поведение — ложь. Не поддавайся ей. Скажи, по крайней мере, что постараешься. Прошу тебя! Ее же ничего не стоит раскусить.

— Прекрати, замолчи. Это безумие, оставь меня в покое!»

В то лето я из кожи вон лезла, чтобы уговорить родителей поехать на август в Камарг. Наконец как-то вечером я позвонила Саре с радостной вестью: мои родители приглашают ее поехать с нами. Я знала, что она обрадуется. Помнила, как однажды, когда мы еще были неразлучны, мы сидели с ней в ее гостиной и она вынула из какого-то ящика ветхую почтовую открытку. На фотографии — рисовое поле до самого горизонта, в лучах заходящего солнца. Сара сказала, что эту открытку получила от мамы, когда ей было пять лет и она жила с бабушкой и дедушкой. Это была первая весточка от Мартины дочери. Она писала, что когда-нибудь они обязательно побывают там вместе, и с тех пор Сара мечтала попасть в те края. Эту открытку она бережно хранила. Мартина не сдержала своего обещания. Теперь я хотела сделать это вместо нее. Я предлагала Саре осуществить несбывшуюся мечту ее детства.

Мы остановились в нескольких километрах от Арля, там, где как раз начинаются болота — необъятные, простирающиеся на многие гектары.