О декабристах - Волконский Сергей - Страница 20

Переписка того времени представляет очень ценный бытовой материал. В ней мало выдающихся моментов, но накопление в течение почти двадцати лет изо дня в день повторяющихся мелочей создает картину тогдашней жизни очень занимательную, благодаря своей полноте и непрерывности. Можно проследить все интересы, волнения, заботы, развлечения того, что Сергей Григорьевич в письмах сыну называл "иркутская публика". Не всегда это легко: письма пестрят именами, и не только именами, но и уменьшительными и даже прозвищами. Разгадать, о ком идет речь, иногда было совсем невозможно.

Тогда я стал по мере чтения выписывать все имена и прозвища и посылал их моей {107} двоюродной сестре, которая жила в деревне, в Малороссии, при старой своей больной матери, той самой Елене Сергеевне Рахмановой, о которой упоминал выше по поводу замечаний на "записки" Белоголового. Пятнадцать лет в параличе, но со свежей головой, с изумительной памятью, тетка моя по поводу каждого имени раз сказывала какую-нибудь историю; тут были биографические данные, анекдоты, собственные воспоминания, отзывы других, - одним словом, накопился такой ценный материал, который был чуть не ценнее самих писем. Все это я разработал, проредактировал и расположил по алфавиту. К сожалению, толстая тетрадь с огромным количеством собственных имен показалась тем, кто отобрал у меня все мои бумаги, особенно ценной. "Ведь вот сколько имен, а еще ни у кого из них не было обыска", сказали они. Ценность эта была несколько иного рода, нежели та, какую тетрадь имела в моих глазах, и она, конечно, поблекла, когда новые обладатели ее увидели, что дело идет о прошлом столетии и что алфавитный список дает перечень не современных людей, а покойников... Как бы то ни было, ключ к разгадке того, чем кишела жизнь "иркутской публики" от 1839 до 1856 года, утерян навсегда...

XII.

Дети Волконских воспитывались дома. Под руководством родителей и при содействии товарищей отца они получили с юных лет редкую подготовку к дальнейшему развитию. Они учились английскому языку у Лунина, математике у Муханова. Александр {108} Поджио давал уроки истории, отец преподавал литературу; французский язык был домашним языком, на котором дети говорили и переписывались с матерью.

В 1846 году родители решили ходатайствовать о помещении сына в Иркутскую гимназию. Ходатайство, поддержанное на этот раз генерал губернатором Рупертом, было уважено. Сын Волконских окончил курс, как мы уже упоминали, с золотой медалью: у меня сохранялись книги, которые он получал при переходе из класса в класс. Окончив гимназию, Михаил Сергеевич поступил чиновником по особым поручениям при генерал-губернаторе Муравьеве. B качестве такового он был неоднократно посылаем в разных целях то на Амур, то на Китайскую границу, то в Камчатку, к Охотскому морю. Первые русские поселения на Амуре были водворены им.

От этих экспедиций у меня оставалось, кроме вещей, вывезенных моим отцом из Китая, много рисунков, и картин. Самые интересные - четыре вида, рисованные пастелью, работы некоего Майера, изображают: два поселка, одну высадку на берег и путешествие на собаках, по снегу мчащийся обоз. Еще был занятный рисунок: лодка, в ней молодой человек, мой отец, в сюртуке и фуражке с околышком, на корме и на носу два бурята в китайских шляпах гребут; в ногах у моего отца сидит лягавая собака (Со всего этого были мною сняты фотографические снимки для предполагавшегося издания, но и фотографии были у меня отобраны...).

Кстати анекдот о собаке. Однажды отец на почтовой станции менял лошадей. Содержатель станции хлопотал вокруг тележки, раскладывал полость, утаптывал сено. Когда все было готово и отец уселся, смотритель нагибается над собакой и спрашивает, {109} обращаясь к отцу: "Ваше благородие, а их благородие прикажете подсадить?"

Помню еще рассказ. Во время одной из экспедиций попал отец как раз под Светлый праздник в глухое селение, - несколько лачужек. Разместились по избам, а вечером собрались в ту, которая была попросторнее, встречать Пасху. Только разговеться нечем: кроме копченой рыбы, ничего.

- Неужели молока нет?

- Ну, разве коровы, водятся!

- А птицы?

- Ну, какие птицы. На весь поселок одна курица и та никогда не несется.

Собрались. Отца попросили Евангелие прочесть. Прочитал: В начале бе слово. Пропели "Христос Воскресе". Вдруг под окном девочка кричит. "Снесла! Снесла!"

Стук в окно, и через форточку просовывается яйцо. Тут же его сварили, разрезали на девять частей, - разговелись.

Припоминается мне еще любопытный случай, показывающий, насколько русский человек способен к колонизации. Во время своей поездки по Амуру Муравьев высадился посмотреть на одну бурятскую деревушку и пришел в негодование, увидав что население, через год после присоединения к России, по-русски не говорит. Он вспылил: "Поставить сотню казаков!" Через год отец, проезжая мимо, заехал, чтобы проверить успехи населения. Результат был неожиданный, - все казаки говорили по-бурятски.

Отец хорошо знал Сибирь, природу и людей, разнообразные племена, ее заселяющие, и странные житейские и трудные политические отношения, которые порождаются {110} встречею обычаев и интересов. Впоследствии, много лет спустя, он издал биографию графа Муравьева-Амурского, составленную под его наблюдением Барсуковым. В этом труде он воздал дань личной и еще больше отечественной благодарности этому государственному мужу, утолившему ту жажду моря, которою континентальная Россия томилась в течение долгих столетий и открытием доступа к Тихому океану, завершившему на востоке то, что Петр Великий начал на западе.

В близком соприкосновении с жизненными запросами края, в который судьба закинула его отца, проходила деятельность молодого Волконского вплоть до того дня, когда новые непредвиденные события отозвали его...

Дочь Волконских звалась Еленой; Мария Николаевна звала ее английским уменьшительным Нелли; в широких кругах знакомства, не знавшего по-английски, имя было переиначено в русское "Неля", и с этим именем перешла Елена Сергеевна в память, или вернее, в сердца всех, знавших ее на протяжении пяти поколений. Редкой красоты, живая, блестящая, обворожительная в обхождении, она была всеобщая любимица; мужчины, женщины, старушки, дети, - все ее боготворили, и до глубокой старости, в параличе, без ног, в колясочке, без руки, без глазу, она до восемьдесят четвертого своего года оставалась кумиром всех окружавших ее. Я еще не встречал человека, знавшего ее, который не произносил бы ее имени иначе, как с глазами к небу и с поднятыми плечами, - так, как говорят о чем-то, подобного чему не было и не будет. Можно себе представить, что это было в юности.

{111} Она вышла замуж, когда ей едва минуло шестнадцать лет. Чиновник по особым поручениям при Муравьеве, Дмитрий Васильевич Молчанов, был ее счастливым избранником. После свадьбы они отправились в Петербург (19-го сентября 1850 года). Если когда-нибудь расставание с дочерью могло смягчаться радостью, то, конечно, в этом случае: человек умный, образованный, безупречной честности, довольно сказать - любимый из приближенных Муравьева. Письма Елены Сергеевны дышат счастьем, письма Молчанова дышат рыцарством, письма Марии Николаевны полны того покоя, который дает уверенность в неизменности того, что хорошо. Сергей Григорьевич был счастлив, видя, что хотя перед одним членом его семьи раскрывались двери родины, те двери, которые для него были закрыты навсегда. Собственное его положение не так его тяготило, сколько мучило сознание, что дети должны нести кару по вине отца...

В том же году приезжала навестить сестру Софья Николаевна Раевская и провела с Волконскими нисколько недель. Это было первое родственное лицо за двадцать четыре года. О ее пребывании в нашем архиве сведений почти нет, но в семействе Орловых, внуков Екатерины Николаевны, сохранилось много писем Софии Николаевны из Сибири. К сожалению я еще не имел возможности с ними познакомиться. Пребывание ее было не столь долго, как бы она того желала: сестер беспокоило здоровье их сестры Елены; она была в Италии, и к ней поехала Софья Николаевна из Иркутска. Но она уже не застала сестру в живых. Елена Николаевна умерла в 1852 году в Фраскати под Римом; там, в католической церкви она похоронена; над местом погребения ее вделан в стену образ, вывезенный из России...