Собрание сочинений в трех томах (Том 2, Повести) - Воронкова Любовь Федоровна - Страница 44

- Чечек, иди на звено! - позвала Эркелей.

Чечек в недоумении посмотрела на нее:

- Зачем мне идти? Я же не пионерка.

- Ну мало ли что - Настенька велела.

- Настенька?..

Чечек подумала немножко и, молча повернув обратно, пошла за Эркелей.

Первым выступил на собрании звена Алеша Репейников:

- Товарищи! Чечек Торбогошева поступила очень плохо: списала сочинение у Корольковой и говорит, что это она его сочинила. Разве так годится делать? Если мы так будем делать, какие же мы будем ученики!

Алеша волновался, щеки и уши у него покраснели.

- И я считаю, что надо сразу это прекратить и сразу сказать про это Анатолю Яковличу...

- Нет! - вдруг крикнула Чечек. - Нельзя Анатолю Яковличу говорить!.. Кенскин, Кенскин, скажи им, чтобы Анатолю Яковличу не говорили!..

- Ну, мы прежде с тобой поговорим, - дружелюбно сказала всегда приветливая синеглазая Настенька. - Ты зачем же списала у Лиды сочинение?

- Я не списала, - упрямо ответила Чечек, опуская глаза.

- Нет, ты списала, - сказала Лида. - Почему же ты, Чечек, еще и неправду говоришь? И отдала тетрадку Марфе Петровне. Что ж, и ее хочешь обмануть?

- Я хочу обмануть Марфу Петровну? Что ты! - удивленно сказала Чечек. - Я ее не хочу обмануть.

- А вот, однако, обманула! - снова горячо и взволнованно вмешался Алеша. - И опять повторяю, что мы, пионеры, таких нечестных поступков укрывать не должны, а должны сказать Анатолю Яковличу!

Чечек посмотрела на Алешу горящими глазами.

- Туу-Эззи!* - прошипела она сквозь зубы. - Репей! - И вдруг, взмахнув своими черными косами, повернулась и стремительно вышла из класса.

_______________

* Т у у-Э з з и - горный дух в алтайских сказаниях, "Хозяин горы".

- А ты, Лида, с ней по-хорошему не говорила? - спросила Настенька. Может, она бы лучше поняла...

- Говорила, - ответила Лида. - Я говорю, а она смеется. Говорит: "А что, у тебя строчки от этого убавились, что ли?"

Настенька посмотрела на остальных ребят. Они молчали.

- Ну, а вы что скажете? Павлик? Андрей? Мамин Сияб?

Павлик и Андрей Колосков заговорили почти в один голос:

- Конечно, надо Анатолю Яковличу сказать! Будет списывать да плохо учиться - ей же хуже.

Но Мамин Сияб, оглядев всех своими глубокими, слегка раскосыми глазами, сказал:

- Не знаю... Я думаю, предавать товарища - это са-авсем плохо. Са-авсем плохо!

- А кто предает? Кто предает? - закричал Алеша Репейников. - Разве мы ей чтобы хуже хотим? Мы же ей чтобы лучше хотим!..

- Костя, скажи нам и ты что-нибудь, - попросила Настенька. - Ребята, послушаем, что Костя скажет. Во-первых, он комсомолец. Во-вторых, он-то знает, что для Чечек лучше.

- Он же... - начал было Алеша.

Но Настенька остановила его:

- Мы тебя уже слушали.

- А чего это вы, ребята, однако, так торопитесь скорей Анатолию Яковлевичу сказать? - начал Костя.

- Я так и знал! - опять закричал Алеша.

И опять Настенька остановила его.

- А я так думаю, что у Анатолия Яковлевича и своих забот хватает, спокойно продолжал Костя. - Что же, мы сами ничего сообразить не можем? Чечек у нас, конечно... беспечная такая. Но ведь и у нее самолюбие есть. И очень большое! Надо ее немного тоже и пощадить...

- Конечно, надо пощадить! - прервала его Мая. - Она знаете как Анатоля Яковлича боится!

- Вот и надо Анатолю Яковличу сказать, раз она боится! - подхватил Алеша. - Сразу и забудет, как списывать!

- Ну, я не буду заступаться за Чечек, - сказал Костя. - Но вот я недавно читал в "Комсомольской правде" такую историю. Городские пионеры приехали в колхоз помогать на прополке. И вот один пионер сразу всех обогнал. Ну, все его хвалят. "Вот, говорят, молодец!" А самый близкий друг этого пионера молчит. Почему же он молчит? А потому, что он увидел, как этот пионер не с корнями сорняки выдергивал, а только сверху срывал. А корни потом землей присыпал, чтобы незаметно было. Ну что - честно ли поступил тот пионер? Нет, нечестно! И даже преступно. И что же сделал тот друг? Побежал он жаловаться вожатому? Или протрубил он про это на весь отряд? Нет. Вечером он поговорил с тем пионером по душам. И тот все понял и еще крепче полюбил своего друга.

Костя замолчал. И молчание не сразу нарушилось в классе; только слышно было, как позванивает за окном серебряная капель.

- Ребята, а может, и мы сделаем как-нибудь так же? - сказала Настенька. - Поговорим с ней, объясним...

- Давайте, давайте! - закричали девочки в один голос: и Мая, и Эркелей, и Лида Королькова. - Зачем сразу учителю? Что мы, сами не можем!..

- Я тоже поговорю с ней, - пообещал Костя. - Она ведь не пионерка, ее же еще воспитывать надо. И мы все это делать обязаны.

- Да, кстати сказать, Анатоля Яковлича еще и дома нет, - с чуть заметной лукавинкой улыбнулся Андрей Колосков, - он еще из Горно-Алтайска не вернулся.

Все звено весело согласилось с Костей и Настенькой. Только Алеша пожал плечами.

- А я что - разве против? - сказал он. - Пожалуйста! Но вот если бы Анатолий Яковлич с ней поговорил, то сразу и воспитал бы!

Девочки тут же побежали искать Чечек.

- Наверно, она уже в интернате.

- Может, сидит да плачет!

- Ой, лучше бы я никому про это сочинение не говорила!

- А как же не говорить? Не говорить - нечестно. Да и все равно Марфа Петровна узнала бы!

- Девочки, а может, она у Кандыковых? Костина мать, Евдокия Ивановна, ее очень любит!..

Костя лучше знал, где искать Чечек. По хрустящей, подтаявшей тропинке он прошел через сад, где старые березы и черемухи позванивали тонкими обледенелыми ветками. По этой тропочке школьные технички ходят за водой к Гремучему. Бурный ручей, бегущий с гор, никогда не замерзающий, шумел и сверкал среди молчаливых берегов. На высоком берегу ручья, на поваленном бурей дереве, сидела Чечек. Костя издали увидел ее шапочку с малиновой кисточкой. Она сидела, съежившись, в своем овчинном полушубке и, насупив тонкие брови, глядела на дальние, голубеющие в небе вершины.

"Как снегирь сидит", - усмехнулся Костя.

Чечек вдруг запела, и Костя остановился. Шумел и бурлил Гремучий, где-то на Чейнеш-Кая звенели ручейки.

Тоненький голосок Чечек тоже звенел, как ручеек из-под снега:

Я над речкой сижу одна,

А речка бежит и шумит,