Мой милый враг - Брокуэй Конни - Страница 45

— Должно быть, он очень любил вашу мать.

— Да.

Эйвери смотрел на ее склоненную голову, глубокие тени на лице и шее, блестящие шелковистые волосы, и ему вдруг страстно захотелось взять ее под свою защиту. Эта потребность овладела всем его существом и вызвала в нем бессильную ярость от сознания того, что ни один мужчина, кроме него, не додумался до того же самого раньше, и даже ее родной отец оказался неспособным исполнить свой прямой Долг. Он ничуть не сомневался, что отец Лили горячо любил ее мать и что мать никогда не переставала горевать о своих Детях. Но какое место отводилось Лили в этой трясине горечи и утрат? Кто любил ее больше всех остальных?

— Жаль, что у него не хватило любви на вас, — с горечью сказал он.

— Не смейте его осуждать! Не смейте осуждать никого из них!

Он не обратил на эти слова никакого внимания.

— Он обязан был позаботиться о том, чтобы вы получили все те права и преимущества, собственность и уважение в обществе, которые могло вам дать только его имя. Вместо этого он позволил вам стать изгоем, когда отказался узаконить ваше появление на свет. Он должен был жениться на вашей матери.

— Как поступили бы на его месте вы сами? — спросила она.

— Да.

— Неужели вы так ничего и не поняли? — Теперь ее тон из гневного стал умоляющим. — Моя мать не хотела, чтобы ее сердце снова оказалось разбитым. Она бы просто этого не перенесла. Поэтому-то она и не могла выйти замуж. — Голос ее дрогнул. — Так же, как и я сама.

Почему его все это так заботило? Почему у него вдруг возникло ощущение, будто из груди вырвали сердце? Не потому ли, что в глубине души он все же лелеял некую робкую надежду… не мыслил себе будущего без нее?

— Значит, вы никогда не выйдете замуж, Лили?

— Нет, — прошептала она чуть слышно. — По крайней мере до тех пор, пока законы не изменятся. До тех пор, пока будущее женщины, ее здоровье и благополучие не будут волновать общество. До тех пор, пока она не получит те же права на своих детей, что и ее муж.

— А если бы вы кого-нибудь полюбили? — спросил он. — Неужели вы отказались бы тогда доверить свое будущее мужу? Разве не в этом смысл любви?

— А вы бы доверили свое будущее жене? — отозвалась она с горечью.

— Это не одно и то же.

— О, еще бы! — воскликнула она. — Вам нужно только выказывать ей свое «доверие» до тех пор, пока вас почему-либо не обманут. И тогда закон дает вам в руки все средства, чтобы избавиться от жены, сохранив вместе с тем ту часть вашего союза, которой вы по-прежнему дорожите, — ваших наследников. Разумеется, то обстоятельство, что детям лучше находиться под присмотром матери, никому даже в голову не приходит, а тем более не принимается в расчет.

— А вы полагаете, им будет легче, если они всю жизнь будут носить клеймо незаконнорожденных? Если все двери для них будут закрыты, если все кругом станут презирать их из-за их происхождения и само их будущее окажется под вопросом?

— Так вот… — Ее глаза гневно вспыхнули. — Так вот, значит, как вы ко мне относитесь?!

— Черт побери, Лили! — не сдержался он. — То, как я к вам отношусь, не имеет значения. Я говорю о том, как общество будет относиться к вашим детям. Я никогда бы не стал обрекать своего ребенка на подобные страдания.

— Уверяю вас, я ни в коей мере не считаю себя пострадавшей, — ответила Лили. — Я росла в свободной, интересной… нет, даже захватывающей обстановке. Рядом со мной всегда были любящие родители, готовые защитить меня от сплетников и ханжей. Я получила образование, которому большинство мужчин могут только позавидовать, и благодаря ему сумела завоевать уважение среди своих сестер…

— У вас нет сестер, Лили, — перебил ее Эйвери. — У вас есть образование, организация, дело, которое вы отстаиваете, но что касается семьи, то тут вам повезло не больше, чем мне. Даже еще меньше.

Она вздрогнула, как от внезапной боли, и у него возникло неприятное ощущение, будто он ее ударил. Тем не менее он продолжал в отчаянной надежде заставить ее пересмотреть свои взгляды:

— Даже ваше присутствие здесь, в этом доме, чисто условно. Сколь бы я ни был обделен судьбой во всем прочем, я могу получить Милл-Хаус по закону. Несмотря на пренебрежение Горацио, несмотря на его завещание, я могу предъявить на него права, которых у вас нет и никогда не будет, потому что ваш отец так и не удосужился дать вам свое имя. Лили побледнела, и на какой-то миг Эйвери показалось, что она вот-вот отвесит ему пощечину. Сам он был бы даже рад звонкой затрещине — свидетельству того, что в глубине души она с ним согласилась и, дабы не показать этого, прибегла к насилию.

— Это всего лишь дом, — произнесла она, чувствуя, что голос ей изменяет. — Собственность. Вещь. Я не нуждаюсь в каменных стенах и деревянных половицах, чтобы понять, кто я и что собой представляю.

— Черта с два! — выпалил он. — Это не просто дом. Это стеклянный колпак, под которым хранится вся история рода, жизнь и дела ваших предков.

— Это же дом, а не кафедральный собор, — настаивала она, однако ее щеки в слабом сиянии свечей слегка порозовели. — Неужели вы думаете, что, получив Милл-Хаус, вы обретете вместе с ним семейное счастье, которого у вас никогда не было? Семья не передается по завещанию, Эйвери. Правда, содержавшаяся в ее словах, пронзила его острой болью, на что она и рассчитывала. По-видимому, она хотела заставить его придержать язык, однако сделать это оказалось не так-то просто.

— Семья, Лили? — Эйвери перегнулся через стол, насмешливо скривив губы. — Вам угодно поговорить со мной о семье? Что ж, почему бы и нет? Мы совсем как те слепые мудрецы из восточной притчи, которым предложили описать слона, вы не находите?

Он уже начинал ее пугать.

— Нет, я…

— Да, — стоял на своем он. — Быть может, вдвоем нам г удастся сложить из отдельных кусков некое подобие обще! картины. У вас, в конце концов, были родители, которые вас обожали… впрочем, так ли это? Не важно. Родители всегда остаются родителями. Я рано потерял родителей, однако при мне остались все атрибуты моего положения: имя, дом, знатные родственники…

— Я не желаю об этом говорить. — В голосе Лили прозвучали панические нотки.

— Черт побери, Лили! Или вы сами не ведаете, что творите? — Он еле сдерживался, чтобы не накричать на нее. — Вы вошли в мою семью — мою! — как в свою собственную, присоединив к ней всех этих суфражисток, слуг, людей, которым что-то от вас нужно и чью преданность вы купили, дав им работу, прибежище и малую толику денег. Но ведь преданность и любовь — разные вещи. Эти люди не могут заменить вам семью.

— Вы ошибаетесь.

— Ничуть. — Эйвери покачал головой.

Теперь Лили его ненавидела. Он воплощал в себе силу, властность и чисто мужскую безапелляционность, а то немногое, в чем ему было отказано природой, компенсировали английские законы. Но больше всего она ненавидела его за то, что он заставил ее усомниться в своих родителях. Родственники отца не хотели иметь с ними дело — или, может, это ее отец стыдился своей незаконной дочери? И только она знает, через сколько испытаний ей пришлось пройти, чтобы добиться хоть какого-то места в жизни!

Недоброе чувство змеей вкралось в ее душу: горькое сознание того, что жизнь ее матери так бесповоротно — нет, губительно — повлияла на ее собственную. Вместе с гневом пришло и чувство вины. Она знала, скольких мук стоил матери ее выбор. Она знала, что решение никогда больше не выходить замуж далось ей нелегко, и тем не менее не могла сдержать свой гнев.

— Вы не имеете права стоять тут у меня над душой и разглагольствовать о моих родителях, — заявила она низким от сдерживаемой ярости тоном. — Вы и понятия не имеете о том, что значит для матери лишиться ребенка, которого у нее отняли — все равно что убили — нет, хуже, чем убили!

Моя мать умерла, не зная даже, были ли ее дети еще живы или нет. Я видела, как она из-за этого страдала. Я часто слышала по ночам, как она ворочалась без сна, изводя себя вопросами, на которые у нее не было ответа. Эйвери молча слушал ее.