Мой милый враг - Брокуэй Конни - Страница 5

5

— Думаю, вы заблуждаетесь на его счет, — ответила Франциска задумчиво. — Эйвери не способен на заговоры. — Она вздохнула, на лице ее отразились нежность и сочувствие. —

Он бы никогда не позволил себе заниматься интригами. По каким-то непонятным причинам он всегда считал себя прирожденным аристократом, хотя ему редко приходилось вращаться в высшем обществе. Это порой дает о себе знать самым плачевным образом. В действительности аристократические манеры для него скорее дело чести, чем этикета, хотя он первый станет это отрицать.

— Он мужчина, мисс Торн, — наставительным тоном заметила Лили, — и способен на все, когда ему нужно добиться своего.

Франциска воздела вверх руки — как показалось Лили, признавая свое поражение под тяжестью столь неопровержимых доводов.

— Прошу прощения, мисс Торн, за то, что позволила себе такие обидные слова о вашем доме, — поспешно добавила Лили. — Я понимаю, вам трудно видеть, как его отдают на растерзание первому встречному, и должна признать, что вы проявили в данном случае редкое благородство.

— О нет, что вы! Это не мой дом и никогда не был моим — как, впрочем, и для Эви тоже. Я уже говорила вам, что она переехала сюда только после гибели своего мужа Джеральда.

— Мне очень жаль.

— В таком случае вы единственная, кто об этом сожалеет. — Франциска подхватила Лили под руку и повела вверх по винтовой лестнице. — Мой дорогой братец не один год пытался сделать бедной Эви ребенка — мальчика. Едва узнав о том, что ему это удалось, старина Джерри тут же напился до бесчувствия, приказал оседлать норовистого жеребца — потому что разве может мужчина, который только что произвел на свет сына, разъезжать на мерине? — и ускакал со двора, чтобы поскорее известить об этом соседей. Первые крики новорожденного не успели заглохнуть, а он уже лежал со сломанной шеей.

— Как это печально! — воскликнула Лили.

— Джеральд был настоящим чудовищем. Эви до сих пор еще не оправилась после своего брака. Вам лучше будет услышать это от меня, чем от кого-нибудь из слуг… О моя дорогая! Надеюсь, я не слишком вас шокировала?

— Нисколько, — ответила Лили.

Ей бессчетное число раз приходилось слышать подобные истории. Женщины крайне редко подавали на развод по причине дурного обращения с ними, поскольку это почти невозможно было доказать, за исключением тех случаев, когда им наносили телесные повреждения. И лишь немногие из них решались оставить мужей, так как зачастую это означало, что им приходилось оставить и детей. Как это было с матерью Лили и ее детьми…

Усилием воли она заставила себя отвлечься от печальных мыслей. Прошло уже много времени с тех пор, как она в последний раз вспоминала о своих сводных брате и сестре.

Франциска посмотрела на нее с любопытством, однако Лили предпочла воздержаться от комментариев. Они уже достигли верхней ступеньки лестницы и оказались на площадке, от которой в обе стороны расходились коридоры.

— Отсюда мы и начнем нашу экскурсию, — произнесла Франциска. — В Милл-Хаусе двадцать две комнаты — может, чуть больше или чуть меньше. Я лично никогда не проверяла. Зато мне точно известно, что тут есть восемь спален. Могу признаться, в разное время мне доводилось ночевать в каждой из них. — В ее взгляде явно присутствовал некий двусмысленный намек.

В ответ Лили посмотрела на нее с самым невинным видом. Несмотря на строгий материнский надзор, она росла среди людей, не обременявших себя высокими нравственными принципами. Если Франциска хотела ее смутить, то ей это не удалось.

— Тогда не могли бы вы мне сказать, в какой из этих спален матрас помягче?

Франциска, изумленно посмотрев на нее, расхохоталась:

— Да, пожалуй, мне стоит остаться.

Она провела Лили через дверной проем в форме арки в маленькую галерею. На стене напротив окон висело несколько портретов. Фамильное сходство проявлялось в выразительных глазах необыкновенного сине-зеленого оттенка и пухлых, чувственных губах.

Они остановились перед недавно написанным маслом портретом, изображавшим худого, похожего на пугало подростка. У него были губы и глаза Торнов, а на крупном носу был виден след перелома. Художник предпочел — и совершенно напрасно, на взгляд Лили, — изобразить мальчика в традиционной позе аристократа. Его рука лежала на поясе, а нога была выставлена вперед. К несчастью, это только привлекало внимание к его тонким икрам и узловатым запястьям.

— Кто это? — спросила Лили.

— Это единственный из Торнов, который питает настоящую привязанность к Милл-Хаусу. Это Эйвери Торн.

Стало быть, этот костлявый длинноносый подросток и есть Эйвери Торн? Главный претендент на Милл-Хаус?

— Портрет был написан несколько лет назад, когда Эйвери только исполнилось семнадцать, — продолжала Франциска. — Я давно его не видела, но мне говорили, что с тех пор он заметно пополнел.

— Тем лучше. Скажите, а у него очень… веселый нрав? Я имею в виду, что на картине он выглядит озлобленным субъектом… — Она вдруг осеклась, густо покраснев.

— Ну-ну, — ответила Франциска, усмехнувшись, — не забывайте, речь идет о моем дорогом кузене. Однако, отвечая на ваш вопрос, должна сказать, что если те редкие письма, которые он писал моему отцу, могут служить подтверждением, то да, нрав у него действительно веселый. Даже слишком.

Лили бросила осторожный взгляд на портрет. Вполне возможно, мальчик сломал себе нос потому, что имел привычку совать его куда не следует. Глаза у него были слишком глубоко посажены… словно скрыты набежавшей тенью. Губы кривила презрительная усмешка.

Ей вдруг пришло в голову, что она так сурова к Эйвери Торну только потому, что тот собирается отнять у нее Милл-Хаус. Однако она тут же отбросила эту мысль. Будучи мужчиной, Эйвери обладал уймой возможностей обеспечить свое будущее. У нее же имелась в запасе лишь одна. Ею-то она и собиралась воспользоваться.

Глава 3

Французская колония Конго, Центральная Африка Март 1888 года

Эйвери пробирался сквозь заросли, отмахиваясь от назойливых москитов, присосавшихся к его затылку. Здесь, в самой чаще джунглей, мерзкие твари достигали размеров колибри. Он вынул изо рта обглоданный окурок сигары и выпустил клубы густого синеватого дыма, надеясь тем самым отогнать бойких кровопийц.

Эйвери подошел к лагерю, и его бывший соученик по колледжу Карл Дерман поднял глаза от отвратительно пахнувшего варева, которое он помешивал в котелке над костром. Рядом с ним, прислонившись к стволу красного дерева, сидел Джон Нейл, американец, глава их экспедиции. Несмотря на удушающий зной, он был укутан в одеяла. Глаза его были наполовину закрыты, дрожь, сотрясающая тело, свидетельствовала о болезни.

Джон подхватил малярию шесть недель назад и теперь, похудевший, изнуренный болезнью, являл собой бледный призрак того крепкого, здорового молодого человека, который прежде уверенно вел их вперед через африканские джунгли. К счастью, они находились всего в десяти милях от Стенливилля, где Эйвери провел весь день, готовя отправку Джона в Европу.

— Как дела, старина? — участливо спросил его Эйвери.

— Лучше некуда, — процедил в ответ Джон, хотя у него от озноба зуб на зуб не попадал. — Ну как, тебе удалось все уладить? Я возвращаюсь домой?

— Да, — отозвался Эйвери. — Скоро ты будешь дома.

Заметив, как напряжение схлынуло с осунувшегося лица Джона, Эйвери на миг задумался о том, куда бы поехал он сам, если бы вдруг заболел малярией. Ведь у него не было дома, где бы его ждали, надежного пристанища, где бы он мог по праву находиться и где его всегда встретили бы с распростертыми объятиями. Во всяком случае, пока не было.

— Это еще не все. — Эйвери вынул из кармана сверток. — Я получил посылку из Англии.

— От кого? — спросил Джон, и Эйвери с облегчением заметил, как в потухших глазах его друга вспыхнула искорка интереса.

Вместо ответа Эйвери надорвал бумажную обертку. Оттуда выпал конверт, на верхней стороне которого твердым почерком было нацарапано его имя. С обратной стороны можно было прочесть: «Лилиан Бид, Милл-Хаус, Девон, Англия».