Виктор Вавич (Книга 2) - Житков Борис Степанович - Страница 39

Израиль без шапки вышел на улицу. Ветер раздувал утренний свет меж домов.

В улице было пусто, и мостки стукали ворчливо под ногами. Израиль быстро зашагал, натопорщил воротник выше ушей. Он не глядел, шел мимо окон Вавичей. И вдруг оглянулся на стук.

В окне маячило белое, и только рукав с кружевом виден был у стекла.

Израиль затряс головой.

- Долой, долой! - сказал он, и вдруг вся теплота ночи прижалась к нему, и руки и за спиной и тут на рукаве, и бортик пиджака - сто рук обцепили его - маленькие и в трепете.

"Назад!" - скомандовал в уме Израиль. Он сделал с разгона два шага, стал поворачивать, но щелкнула щеколда у ворот впереди, и Тайка в шубейке на один рукав вышагнула из калитки. Она на ходу все хотела надеть шубейку в рукава, не попадала и улыбалась полуулыбкой, подбежала, схватила за руку, как свое, как будто угадала, и все не раскрывала улыбки, она вела за руку Израиля к себе в ворота, лишь раз оглянулась, все тоже молча, будто уговорились, - вела теплой, спокойной рукой.

- Я беру мой котелок, - говорил Израиль, переступая высокий порог калитки. - Он там где-то. - Израиль не глядел на Тайку, смотрел в конец двора. - Слушайте, что вы хотите? Это глупости, это же не надо в конце концов. Нет, я же вам говорил, ей-богу, их бин а ид. Знаете, что это? быстро говорил Израиль, не глядя на Тайку. - Знаете, что их бин а ид? Это значит, я - еврей. Ну? Так что может быть?

Он быстро шел впереди Тайки - вон он, котелок, прижат к забору. Израиль пробежал по грязи, схватил и обтер поля рукавом. Он быстро надел котелок, повернулся и глядел сердито на Тайку. Она стояла в трех шагах, в шубке внакидку поверх ночной кофточки, белой юбки. Она держалась накрест руками за борта шубки и, задохнувшись, глядела на Израиля в котелке.

- Ну вот, - сказал Израиль, - и довольно и больше не надо. - Он затряс головой. - Не надо! - он поднял палец, подержал секунду и вдруг зашагал большими шагами прямо к воротам.

- Нашел он свою шляпу-то? - кричал Всеволод Иванович. Тайка не отвечала. Он слышал, как она прошла в свою комнату.

- Что там? - услыхал Всеволод Иванович голос старухи.

- Ничего! - крикнул Всеволод Иванович хриплым невыспанным голосом и закашлялся. Встал, кашляя, всунул ноги в туфли и пошел отплеваться в кухню.

- Фу, дьявол! - говорил Всеволод Иванович. - Иду, иду! - крикнул он в двери, зная, что, наверно, зовет жена. - Да котелок он свой вчера... ветром сдуло, - Всеволод Иванович не мог отдышаться.

- Открой шторы! Открой, ничего, что рано, - говорила старуха. Она вглядывалась при свете в лицо мужа. - А что случилось, что? - И старуха силилась приподняться на локоть. Она мигала, морщилась на свет и здоровой рукой прикрывала глаза. - Сева, Сева, говори.

- Да не знаю, нашел он или нет, - Всеволод Иванович стал поднимать с полу бумажку у самого порога, - не знаю, Тайку спроси, черт его, - и Всеволод Иванович зашлепал из комнаты.

- Сева! - крикнула старуха.

- Ну, - остановился Всеволод Иванович в дверях, - не знаю, не знаю, замахал рукой, сморщился.

- Тая! Тая! - кричала старуха, и казалось, вот кончится голос.

- Да иди ты, мать зовет, не слышишь, - крикнул Всеволод Иванович в Тайкину дверь.

Тайка вышла, быстро, как будто далеко еще идти, с шубейкой на плечах. Всеволод Иванович не узнал, будто не она, чужие глаза - как прохожая какая! Он глядел вслед дочери. Тайка быстро прошла к старухе. Она стала посреди комнаты, держась за шубейку. Всеволод Иванович прислушивался: обе молчали. В доме стало тихо, совсем по-ночному, будто никто не вставал, и во сне стоит Тайка в шубе.

Всеволод Иванович ждал - нет, и шепота нет, и боком глаза видел, что не движется Тайка. Всеволод Иванович глянул тайком на окна: казалось, что потемнело, что назад пошел рассвет. Он снова скосил глаза на Тайку, и время как будто не шло - Тайка стояла.

Всеволоду Ивановичу не видно было жены: что она? Молчит и смотрит, Тайку разглядывает? Слов ищет? Какие же тут слова? Находят они, бабы, слова какие-то, находят!

Всеволод Иванович ждал недвижно в неловкой позе.

- Тайка! - вдруг зашептала старуха. Всеволод Иванович дышать перестал. - Помяни мое слово - придет. Сам придет. Верно!

Секунду еще стояла Тайка, как неживая, и вдруг дернулась к старухе, с шумом откатился стул. Всеволод Иванович быстро зашлепал туфлями вон - бабы, у них свое, пошли, выдохну-лись слова! Всеволод Иванович возился, топтался в холодной кухне, брался за самовар, сунул полено в холодную плиту и шарил на полках. Луку - головка - подержал, повертел и сунул в карман. Поплакать, что ли, пока один?

"Реноме"

- ВИТЕНЬКА, Витенька, ты же две ночи не спал! - Груня раздувала воздух широким капотом, носилась по коридору.

Вавич мигал в прихожей набрякшими веками, вешал шашку, шаркал раззудевшими ногами.

- Покажу тебе, барин какой! - ворчал хриплым голосом Виктор. - При исполнении - болван!.. Репа с бородой!.. Стрелять такую сволочь: при военном положении...

- Ешь, ешь скорей и ложись! - кричала Груня из столовой - бойко брякали тарелки.

Вавич тяжелыми ногами, насупившись, входил и злым глазом глядел на Груню и говорил:

- Сссволочь... какая!

- Ты это на кого это? - И стала рука с ножиком у Груни, и масло с ножа ударилось о скатерть.

- А! - махнул Виктор рукой. - Дурак один с бородой.

- Обидел? - Груня подняла брови.

- Стрелять!.. - и Виктор дербанул с размаху кулаком в стол - вдруг, срыву. Ахнула посуда. - Да ну, к черту! - и Виктор сел, упер обе руки в виски и закрыл глаза над столом.

- Пей скорей и ложись, ложись ты, Витя. - Виктор мотал головой. Кофейным паром стало обвевать лицо, и сон стал греть голову.

- Ешь, ешь, - говорила Груня, трепала за плечо.

- Грунечка! - вслепую Виктор поймал Грунину руку, потащил к губам. Грачек, знаешь, тоже... я ему: ах ты, говорю, болван! Он чуть не в драку, мерзавец... А полицмейстерша... - Вавич почувствовал, как мигнули мозги в провал... - а полицмейстерша: цыц!

- Потом, потом! - слышал сквозь сон Виктор. - Да пей же, простынет. Ой, простыни-то! - и Груня вдруг дернулась, задела стул Викторов и выбежала из комнаты.

- Фу, - набрал воздуху Виктор. Он тяжелой рукой стал мешать в стакане. Покачивал головой и шепотом твердил матерные слова как молитву. - Сохрани и помилуй! - кончил Виктор и думал о бомбе.

Он слышал, как в спальне Груня орудовала свежими простынями.

Виктор сонно жевал, хлебал горячий кофе мелкими укусами.

- Сохрани, черт возьми, и помилуй! - шептал Виктор. И вздрогнул: резанул, как хлестнул, звонок в передней. - Фу ты! Кого это черт несет? Виктор встрепенулся, отряс голову.

- Здесь, пожалуйте! - услышал Фроськин говорок и ухом поймал, что стукнула шашка о косяк.

- Кто? - хрипло гаркнул на всю квартиру Вавич.

- Герой, герой, чего орешь? - голосок теноровый, - что за черт? Виктор встал, и на щеке все еще кофейный пар гладил.

- Зазнался, не узнал, - и Сеньковский шел прямо в столовую, отдернул стул от стола и сел.

- Витя, Витя! - звала из спальни Груня. - А это, кто это такая? Груня держала в руке портрет, что отобрал при обыске Виктор. - А? Хорошенькая какая, страсть хорошенькая! А? - И Груня, приоткрыв рот, глядела на Виктора.

- Самая язва, - ткнул ногтем Виктор в Танино лицо, - это... это в жандармское. Жидовка одна. Положи.

Сеньковский сидел уже боком к столу, дымил толстой папиросой. Очень толстой, каких не видел Виктор.

- Это что? - и Виктор ткнул пальцем в папиросу, пепел свалился на снежную скатерть. Виктор собирал дух, чтоб дунуть, сдуть пепел, а Сеньковский уж повернулся и размазал рукавом.

- Это все у нас - "Реноме", Грачек тоже эти самые. У тебя рюмка найдется? - Сеньковский вертел головой, осматривал стол. - В буфете? Я сам достану, сиди, сиди! - Сеньковский с шумом встал, открывал одну за другой дверцы буфета. - Вот! - Он выхватил графин. Буфет стоял с разинутым ртом. Ничего, я в стакан, не вставай, - и Сеньковский налил полстакана водки. Да! Ты знаешь, чего я пришел?