Весна - Бруштейн Александра Яковлевна - Страница 21

Дрейфус очень ослабел за пять лет каторжного режима на Чертовом Острове — он не удержался, сорвался с трапа прямо в шлюпку, очень расшибся при падении. Шлюпка доставила его на берег, а оттуда — тайком, тишком — привезли его по железной дороге прямо в Ренн, в тюрьму… Он-то радовался, — добавляет Мария Ивановна с горечью, — что ему возвращают родину, возвращают Францию, но ему возвратили из всей родины только тюремную камеру.

— А жену к нему пустили? — спрашивает Вера Матвеевна. — Увиделись они?

— Пустили… Мы с Алешкой ее и провожали в тюрьму — боялись отпускать ее одну по городу. Потом она рассказала: когда тюремный офицер ввел ее в камеру Дрейфуса, они бросились друг к другу так стремительно, так горестно, что тюремный офицер заплакал и ушел, оставив их вдвоем… Весь первый день они не говорили ни слова. Люси сразу заметила, что ему трудно говорить — ведь пять лет молчал, отвык! И она его ни о чем не спрашивала. Так они и просидели весь первый день, обнявшись, только в глаза друг другу смотрели…

А потом вскоре приехали в Ренн брат Дрейфуса — Матье Дрейфус, адвокаты Деманж и Лаборй, полковник Пикар и — сам Эмиль Золя!

— Ну, теперь спать, спать! — командует мама. — Часа через три надо ехать на вокзал!

— Последний вопрос, можно? — Это говорит папа. — Марусенька, ты была в Ренне, видела и слышала там всяких людей…

На что там надеются? На кого надеются?

И Мария Ивановна, не задумываясь, отвечает.

— На адвоката Лаборй. В сегодняшнем положении, когда правда малосильна, а зло и неправда еще о-очень сильны, — исход процесса во многом зависит от Лаборй! Он так талантлив, так находчив, так остроумен! Он так умеет поставить противников в неловкое, даже смешное положение! Он умеет прижать клеветников к стене, заставить их беспомощно лепетать, терять почву под ногами, даже нечаянно выболтать какие-то крупицы правды.

Лаборй подхватывает эти крупицы и по ним восстанавливает события так, как они имели место на самом деле. Лаборй — это главная карта в деле Дрейфуса!..

Все прощаются с Марией Ивановной, благодарят ее. Шутка ли, какие интересные вещи она рассказала!

Сейчас папа повезет ее и Алешку в город.

Я прощаюсь с Алешкой. Удивительное дело! Ни словом мы с ней не перекинулись, да и почти весь вечер она молчала. Но мне понравилась она — смуглая, неулыбчивая, молчаливая.

— Жалко, что ты так скоро уезжаешь!

— И мне жалко, — кивает Алешка.

— Я бы с тобой дружила… — говорю я.

— И я с тобой тоже. — И Алешка вдруг улыбается такой же светлой и доброй улыбкой, как ее мать.

— Ты археологом хочешь быть?

Алешка становится серьезной.

— Раздумала, — отвечает она решительно. — Мне теперь, после Ренна, другого захотелось… Хочу быть юристом, адвокатом.

Как Лаборй… Спасать невинных людей. Ведь хорошо?

— Хорошо! — соглашаюсь я от души и вдруг обнаруживаю в себе новое призвание: я тоже хочу быть юристом, как Лаборй, и спасать невинно осужденных!

Так зарождается у нас с Алешкой неосуществленная дружба.

Таких будет еще в жизни много… Но эта — первая! Потому и запоминается навсегда.

За дружеским прощанием никто из нас не заметил, как по ступенькам балкона поднялся дедушка. Смотрю на него — и пугаюсь. Никогда я дедушку таким не видала. Не красный, каким он бывает, когда рассердится, а серый, обмякший, как игрушечный шарик, из которого вытекла часть наполнявшего его газа…

Дедушку усаживают, предлагают горячего чаю, холодного молока, он отнекивается молча, одним отрицательным движением головы. Все смотрят на дедушку вопросительно, с тревогой — что случилось?

А он все молчит и только смотрит на нас так печально, словно ему очень не хочется ударить нас дурной вестью.

— Да ну же, папаша!.. Что с тобой? — спрашивает папа.

И дедушка отвечает негромко:

— Сегодня утром в Ренне убили адвоката Лабори…

Глава седьмая. ФИНАЛ ТРАГЕДИИ

Назавтра выясняется, что известие это хотя и не совсем ложь, но и не совсем правда: Лабори не убит — но он ранен.

Об этом мы узнаем рано утром, еще до получения газеты, от Шнира и Разина (они приходят ко мне на урок трижды в неделю). Их словам можно верить, они-то ведь знают: пришли прямо из типографии, где набирали сегодняшний номер газеты. Они сами читали телеграмму. «Вчера утром в Ренне, когда Лабори направлялся в суд, к нему подошел на набережной незнакомый человек и выстрелил в него из револьвера. Лабори упал. Стрелявший скрылся. Полиции не удалось его найти».

— Искали они его, как же! — говорит Степа со злобой. — Они, наверное, сами и напустили убийцу на Лабори: «Вон того, высокого, с лысиной, видишь? Убей его!» А потом, после выстрела, притворились, будто ищут убийцу, закудахтали: "Где он?

Где он? Дайте его сюда! Уж мы его!.."

— В телеграмме сказано, — вспоминает Шнир, — Лабори ранен легко.

— Дедушка! — вдруг вспоминаю я. — Надо дедушке сказать, что Лабори не убит.

— Дедушке? — весело переспрашивает Степа. — Ваш дедушка уже сегодня в шесть часов утра прибежал к нам в типографию узнать, что и как! Услыхал, что Лабори жив, чуть в пляс не пустился! Такой старик ваш дедушка — дай боже всем молодым!..

Рана Лабори оказалась легкой: к концу недели он уже снова появился в суде. Дрейфусары встретили его овацией. Антидрейфусары — звериным ревом и градом угрожающих писем: «Если ты, мерзавец, не уберешься из Ренна, тебе не жить! Прикончим — На этот раз, будь спокоен, не промахнемся!»

Процесс в Ренне продолжается. С прежним блеском ведет защиту Лабори. Но чем дальше, тем все более становится ясно: дело безнадежное. Дрейфуса осудят вновь.

— Как вы не понимаете? — ворчит на нас дядя Мирон. — Чего можно ожидать от кастового суда?

— А что это — кастовый суд? — спрашиваю я.

— Ну, как бы тебе это получше объяснить? Понимаешь, есть правильный суд и неправильный. В правильном суде рассуждают так: вот этот человек поступил против закона, значит, он виноват и должен быть наказан. Кто бы он ни был, все равно — он совершил преступление, его надо наказать. Но мы живем в кастовом обществе. И у нас важно не самое преступление, а то, кто его совершил. Если преступник из высшей касты, его оправдают. Если невинный — из низшей касты, его осудят…

— Это очень плохо! Ужасно!

На следующее утро я, конечно, передаю Степе и Шниру слова дяди Мирона. Они понимающе переглядываются, и Шнир говорит мне серьезно:

— Ваш дядя, конечно, образованный человек. Но вот, понимаете, есть такие вещи, которых не знают и образованные люди! Ваш дядя сказал вам не самую правду, а только «около правды». Каст нету, есть классы. Подробно об этом вы узнаете в свое время — может быть, даже скоро. А пока вам надо знать одно: правящий класс всегда прав — ив жизни, и на суде. А угнетенный класс всегда считается неправым…

— А нельзя сделать так, чтобы этого безобразия не было? — допытываюсь я.

— Можно, — отвечает Шнир, снова переглянувшись со Степой. — Люди борются за это. Это называется «классовая борьба»… Понимаете?

Процесс подходит к концу. И уже ни у кого нет надежды, что он завершится благополучно для Дрейфуса.

Кончается и лето. Скоро начнутся занятия в институте.

Большой куст орешника под нашим окном в ветреные дни уже не просто шуршит ветвями, словно что-то бормочет, — нет, теперь ветви его стучат в стекло твердыми ореховыми «лапками». В каждой такой лапке от одного до пяти светлых пальчиков-орешков, иногда и больше. Лапки стучат в стекло — они зовут в лес, в поход за орехами.

Мы так устали от целого месяца волнений, — а что-то сегодня там, в Ренне? — от газет, от разговоров и споров (у нас, по обыкновению, с утра до вечера толпится взволнованный народ), — что иногда рады отдохнуть от всего, уйти в лес за орехами. Мама просто гонит меня, Леню и приходящих ко мне подруг:

— Довольно вам тут слоняться среди взрослых! Ступайте в лес! Собирайте орехи!

28 августа мы уходим в ореховый поход: Варя, Маня с Катюшкой, Леня и я (Лиды Карцевой с нами нет — мама ее заболела, папа увез маму за границу, а Лиду отправили до конца каникул в Петербург, к теткам-писательницам).