Историческая личность - Брэдбери Малькольм Стэнли - Страница 22

– Собственно, Кэрки, я пришла сюда не просто помогать вам резать хлеб. Я пришла потому, что хочу, чтобы вы мне помогли. Хочу сказать вам что-то. Прежде, чем придет Генри. Я от него ухожу.

Барбара говорит:

– Ты, Майра?

Майра шмыгает носом, она говорит:

– Я знаю, я старая буржуазная индивидуалистка, которой не положено выкидывать номера. Но, Господи, мне нужна помощь. И я знала точно, к кому обратиться. Я подумала: Кэрки. Они же такая замечательная пара.

Кэрки, замечательная пара, уставляются друг на друга и чувствуют себя парой.

– Конечно, мы поможем, – говорит Барбара, – мы сделаем все, что можем.

V

Кэрки и Бимиши были знакомы очень давно, собственно говоря, еще с дней в Лидсе, где Говард и Генри вместе кончали аспирантуру. За годы в Водолейте они виделись довольно часто; отношения между ними – из тех, которые, опираясь на былую дружбу, продолжаются по инерции, хотя все участвующие в них стороны заметно изменились и им попросту не о чем разговаривать. Бимиши бывают на вечеринках у Кэрков; Кэрки навещают Бимишей; они много разговаривают и по телефону, и лично. И близость их бывала даже еще более интимной. Как-то в дни 1968 года, когда царил сумбур, Говард отправился на ферму после телефонного звонка Майры. Генри дома не было, он в соседнем приморском городке на вечерних занятиях в центре образования для взрослых объяснял суть Конфликта в Современном Обществе; Майра сидела на диване и плакала; Говард лег с ней в постель. Все вышло крайне неудачно и больше не повторялось; и он помнит только, как мучился страхом после – он на коленях, голый, стирает с ковра все следы своего присутствия там, пока Майра застилала постель, чистила пылесосом весь дом, высыпала окурки из пепельниц и перемывала все стаканы, чтобы восстановить точно такой же порядок, какой был прежде. Тогда пространство между ними раздвинулось, а теперь кажется неизмеримым. Нынче Кэркам достаточно просто взглянуть на Майру, которая сидит с ножом в руке и в том стареньком выходном шифоновом платье, какого никто из их широкого круга знакомых не надел бы, чтобы увидеть, насколько они сами изменились с тех пор, как переехали в Водолейт: преуспели в развитии, стали взрослыми, наприобретав опыта, Нy а Бимиши с какой-то стати претендуют на то, что понимают Кэрков, что принадлежат к самым близким их друзьям; они только не понимают, что Кэрки, которых они понимают, это люди, оставшиеся в прошлом, претерпев с тех пор несколько кардинальных изменений, люди, какими сами они себя не помнят.

Бимиши же, будто какое-то необычайное историческое мерило, умудрились остаться такими же, какими были, когда Кэрки нашли их, переехав в Водолейт. Колоссальности сотрясали мир, характеры стали иными; а Бимиши изменились только в упрямстве, с каким остаются все такими же, обитая внутри удивительного кокона былого опыта, который обволакивает их, не меняя. Или они все-таки изменились? Кэрки глядят на Майру, пока, излив свою обиду, она плачет у них в кухне. Говард вспоминает ее слезливую тревожность годы тому назад. Он неодобрительно думает о Генри, о том, во что тот превратился. Ведь Генри растолстел; пристрастился говорить громким грузным голосом; откровенно обленился. На факультете в профессорской он завел манеру переводить разговор на навоз и травостой и на общую ситуацию с природой. Когда Говард или другие пытаются подтолкнуть его к социологическим или политическим проблемам, он болезненно морщится. Как-то раз в кабинете Говарда, когда они вместе просмотрели окончательные оценки, он слегка всплакнул и обвинил Говарда в том, что он испортил ему карьеру, но как именно, толком не объяснил; выходило, что Говард, делая то, что всегда хотел делать Генри, помешал Генри это делать.

«Глупо», – сказал Говард тогда.

«Я стал глуп», – сказал Генри тогда.

И Майра тоже потемнела и стала совсем чужой; она пьет заметно больше, а на вечеринках разговаривает с каким-то исступлением, словно больше нигде в мире говорить невозможно.

– Почему? – говорит он ей. – Почему ты хочешь его бросить?

На лице Майры недоумение с легким оттенком заинтригованности, словно она никак не ожидала такого вопроса; ведь Кэрки же, несомненно, должны инстинктивно понимать утрату брачных иллюзий.

– Думаю, по самой очевидной причине, – говорит она. – Мне необходим шанс существовать, которого меня лишают. Мне бы хотелось утвердить свою личность. То есть, Говард, если ты оставил за мной какую-то личность.

– Само собой, – говорит Говард.

– Так где же она в таком случае? – спрашивает Майра. Барбара говорит:

– Майра, Генри тебе что-нибудь сделал?

– Нет, – говорит Майра, беря нож, и снова начинает резать хлеб, – он никогда мне ничего не делает. Потому-то мне с ним все надоело. Если бы меня попросили определить мое состояние, я бы сказала: все надоело. Мне надоело, что он никогда ничего мне не делает, и никто другой. И ничто другое. Понятно, про что я?

– По-моему, да, Майра, – говорит Барбара. – Разве он с тобой не спит?

– Не в том дело, – говорит Майра. – Ну да, в своей занудной манере. Но вопреки господствующему мнению, это не откровение. Кому-то надо бы написать книгу о недоедании оргазма. Почему бы тебе не взяться за эту тему, Говард?

– Говарду не надоело, – говорит Барбара. – Послушай, ты не испробовала кого-то еще?

Майра, чуть покраснев, упирается взглядом в стол.

– Вопрос совсем не в том, – говорит она. – Никого другого нет.

– Ты уходишь от него не из-за кого-то?

– Нет, – говорит Майра. – Я ухожу от него из-за себя. – А что ты будешь делать? – спрашивает Барбара.

– Не знаю, – говорит Майра. – Меня толкает вон, а не тянет.

– Но в чем же вопрос? – спрашивает Говард. – Чего ты хочешь такого, чего тебе не хватает?

– Это же очевидно, – говорит Майра с легкой досадой. – Быть без Генри.

Кэрки, сострадательные наставники в искусстве расходиться, смотрят друг на друга.

– По-моему, ты пока нам еще почти ничего не рассказала, – говорит Говард. – Ты же должна знать, чего не выражает твой брак.

– Он ничего не выражает, – говорит Майра. – Можно сказать, что он молчит.

– Но ты-то не молчишь, – говорит Говард, – в тебе же есть что-то, что хочет высказаться.

– Да, – говорит Майра. – Ох!

– А Генри, – спрашивает Говард. – Он чувствует то же самое?

– Говард, – говорит Майра, – ты анализировал Генри последнее время? Не находишь ли ты его банальным? Не считаешь ли ты, что он становится попросту смешным?

– Я тревожусь за Генри, – говорит Говард. – Я волнуюсь за него.

– Ну и неужели тебе трудно понять, почему я хочу от него освободиться?

– Но разве вы об этом не разговаривали? Брак ведь нечто общее; и ты имеешь некоторое отношение к характеру Генри, – говорит Барбара.

– По-моему, это унизительный попрек, – говорит Майра, – словно виновата я. Он же формирует меня гораздо больше, чем я его. Мужчина формирует женщину. У него есть перед ней преимущества. Он задает темп.

– Но вы об этом не разговаривали, – говорит Говард.

– Нет, – говорит Майра, – тут не о чем разговаривать. Ты всегда говорил, что брак – устаревший институт. А теперь ты словно бы хочешь, чтобы я осталась с ним.

– О нет, – говорит Говард.

– Говард имеет в виду вовсе не это, – говорит Барбара, – он просто хочет докопаться, где именно все разладилось.

Майра вновь начинает плакать. Она говорит:

– Я думала, вы согласитесь со мной.

– Мы не пытаемся помешать тебе уйти от него, – говорит Барбара. – Мы хотим, чтобы ты поняла, что ты делаешь.

– По-моему, это я понимаю, – говорит Майра. – И ухожу, пока не поздно.

– А ты не думала спросить, что происходит с Генри? – спрашивает Барбара. – Не попыталась помочь ему?

– Я пыталась помогать ему с того дня, как мы поженились, – говорит Майра. – Вы ведь женаты столько же времени, сколько и мы. Годом позже, ведь так? Ты знаешь, что и как.

Говард смотрит на Барбару, он говорит: