История Руси - Кожинов Вадим Валерьянович - Страница 16

Впоследствии, в XI веке, византийские хронисты, не желая, по всей вероятности, признавать это русское "великодушие", выдумали, что будто бы буря по божественной воле разметала атакующий флот (эта выдумка была воспринята и нашей летописью). Между тем очевидец событий Фотий недвусмысленно сообщает, что во время нашествия русских "море тихо и безмятежно расстилало хребет свой, доставляя им приятное и вожделенное плавание".

Позже патриарх Фотий писал, что "россы" восприняли "чистую и неподдельную Веру Христианскую, с любовью поставив себя в чине подданных и друзей, вместо грабления нас и великой против нас дерзости, которую имели незадолго"3.

Правда, это свершившееся в 860-х годах приобщение русских христианству не было широким и прочным; действительное Крещение Руси совершилось только через столетие с лишним. Но речь сейчас идет о другом - о том, что можно назвать "архетипом", изначальным прообразом отношения Руси к Византии. Нелегко или даже невозможно дать вполне определенный ответ на вопрос, почему в 860 году русские, уже почти захватив Константинополь, по своей воле сняли осаду и вскоре - пусть пока в лице немногих - обратились к религии византийцев. Но во всяком случае ясно, что в IX веке русские вели себя в отношении Второго Рима совершенно иначе, чем западные народы в V веке в отношении Первого и в XIII-м - Второго Рима.

Могут напомнить, что после 860 года Русь не раз вступала в военные конфликты с Византией (походы Олега и Игоря, затем Святослава и, наконец, в 1043 году - Владимира, сына Ярослава Мудрого); однако новейшие исследования доказали, что каждый раз дело обстояло гораздо сложнее, чем это представлялось до недавнего времени (так, и Святослав, и Владимир Ярославич отправлялись в свои походы по приглашению определенных сил самой Византии). В дальнейшем еще будет идти речь об этих многообразных исторических ситуациях и их истинном значении.

Вернемся к теме "Византия и Запад". Наиболее существен именно тот факт, что Запад воспринимал и поныне воспринимает иные - даже и самые высокоразвитые - цивилизации планеты только как не обладающие собственной безусловной ценностью "объекты" приложения своих сил. Это присуще мироощущению и "среднего" человека Запада, и крупнейших его мыслителей. Так, в 1820-х годах Гегель в своей "Философии истории" утверждал, что, мол, "самим Провидением" именно и только на Запад "возложена задача... свободно творить в мире, исходя из субъективного самосознания", и что-де в тех случаях, когда "западный мир устремлялся в иные страны в Крестовых походах, при открытии и завоевании Америки... он не соприкасался с предшествовавшим ему всемирно-историческим народом" (то есть народами, имеющими "самоценное" значение в истории мира) - и потому имел полное право "творить" все по-своему во всех "иных странах",- в частности, в Византии (тут же Гегель без каких-либо доказательств заявил, что "история высокообразованной Восточной римской империи... представляет нам тысячелетний ряд беспрестанных преступлений, слабостей, низостей и проявлений бесхарактерности, ужаснейшую и потому всего менее интересную картину"4; естественно, что разбой крестоносцев получает при этом полное оправдание...).

Вместе с тем, несомненно, что лишь благодаря этому своему геополитическому "эгоцентризму" и "эгоизму" Запад смог сыграть грандиозную роль на планете. И было бы заведомо неправильным воспринимать его роль в мировой истории только критически, только "отрицательно". Уже само по себе стремление "свободно творить в мире, исходя из субъективного самосознания",- беря таким образом на себя всю полноту ответственности,являет подлинно героическую суть Запада. С этой точки зрения Запад в самом деле не имеет себе равных, и его последовательное овладение всей планетой,до самых дальних континентов и даже затерянных в мировом океане островков,одно из ярчайших выражений человеческого героизма вообще. Необходимо только сознавать, что понятие "героическое", которое безоговорочно покоряет души юношей, вовсе не сводится к "положительному" содержанию и отнюдь не совпадает с критериями нравственности. Для "объектов" героического деяния оно вполне может предстать как нечто крайне негативное.

Еще более важно понять, что, вполне обоснованно восхищаясь героикой Запада, ни в коем случае не следует разделять его восприятие и оценку остального мира, иных цивилизаций и культур. В высшей степени прискорбно, что в русском самосознании Запад слишком часто и прочно представал и предстает в качестве непререкаемой, даже единственной "меры вещей".

Западное непризнание всемирно-исторической ценности всего "другого", "иного", чем он сам, с особенной ясностью выступает в отношении Византийской империи. Даже такой, казалось бы, широкий и терпимый (в сравнении, например, с французскими просветителями, говорившими о Византии в жанре грубой брани) западный идеолог, как Гердер, писал в своем фундаментальном трактате "Идеи к философии истории человечества" (1782-1788), что Византия предстает-де в качестве "двуглавого чудовища, которое именовалось духовной и светской властью, дразнило и подавляло другие народы и... едва может отдать себе спокойный отчет в том, для чего нужны людям религия и для чего правительство... Отсюда пошли все пороки, все жестокости омерзительной (даже так! - В. К.) византийской истории..."5.

Мне могут возразить, что такое отрицание чуть ли не самого права на существование Византии имело место два столетия назад, а ныне Запад понимает дело иначе, ибо в его идеологии в XX веке начало утверждаться представление о равноправности или даже равноценности различных цивилизаций и культур. Это вроде бы действительно так: во-первых, в новейшее время на Западе было создано немало более или менее объективных исследований истории Византии (и других "незападных" государств), а во-вторых, западная историософия в лице Шпенглера и Тойнби так или иначе провозгласила равенство цивилизаций (здесь стоит напомнить, что в России это было осуществлено еще в XIX веке - в историософии Н. Я. Данилевского и К. Н. Леонтьева).

Да, казалось бы, крупнейший представитель английской историософии Арнольд Тойнби (1889-1975) уже в 1920-1930-х годах искупил грех западной идеологии, утвердив представление о десятках вполне "суверенных" и равно достойных внимания цивилизаций, существовавших и существующих на Земле, и в том числе православных - византийской, а затем российской. Однако, при обращении к конкретным рассуждениям Тойнби о Византии мы сталкиваемся с поистине поразительными противоречиями. С одной стороны, британский мыслитель утверждает, что "первоначально у православия были более многообещающие перспективы, чем у Запада" и что Византия вообще "опередила западное христианство на семь или восемь столетий, ибо ни одно государство на Западе не могло сравниться с Восточной Римской империей вплоть до XV-XVI вв." (это, в сущности, простая констатация фактов, изученных западными историками Византии в течение XIX - начала XX вв.).