Катакомбы - Катаев Валентин Петрович - Страница 65

Он поднял руки вверх и прислонился спиной к сырой земляной стене, зажав портфель между колен. Его лицо осветил электрический фонарик, и Черноиваненко узнал Колесничука. От неожиданности он чуть не уронил винтовку. Он готов был увидеть кого угодно, но только не Колесничука.

— Ты что тут делаешь? — почти с ужасом крикнул он. — А магазин?

— Пошел он к чертовой матери! — с одышкой сказал Колесничук и злобно раздул ноздри. — Можешь торговать сам, а я тебе больше не братья Пташниковы!

— Ты что?.. Ты что?.. — Черноиваненко так растерялся, что не находил слов. — Ты что?.. Как ты сюда попал?..

— Так и попал! — продолжая раздувать ноздри, сказал Колесничук. — Всю ночь бегал по степу вокруг Усатовых хуторов и шукал ваши чертовы катакомбы, нехай они сгорят!

Как и всегда в минуты возбуждения, Колесничук заговорил на том смешанном русско-украинском, черноморском языке, который довольно метко называется «суржик», то есть смесь жита и пшеницы.

— Ще добре, что меня теи чертовы кобеляки не порвали и румыны не застрелили!

— Постой… — наконец сказал Черноиваненко, постепенно приходя в себя от изумления. — Постой, Жора!

Он наморщил лоб, и его глаза сузились.

— Какое же ты имел право, — процедил Черноиваненко сквозь зубы, — какое же ты имел право уйти со своего боевого поста? Ты знаешь, как это называется?.. Ты дезертир! Понятно тебе это?.. Чего ж ты молчишь?

— Я вылетел в трубу, — мрачно ответил Колесничук. — Вас это устраивает? И можете меня судить, хоть расстрелять… Нет, на самом деле, товарищи, вдруг жалобным голосом не сказал, а как-то пропел Колесничук, — какое вы мне дали задание? Это же не работа, а чистая каторга! Одни жулики! Разве советский человек это может выдержать? Посудите сами, товарищи!..

Колесничук, уставший стоять, сел на корточки, прислонился к стене и пригорюнился. Вдруг он вспомнил все, что с ним произошло, как его унизили, как его обдурили, и даже завыл от ярости. Он снова вскочил на ноги и ударил каблуками в землю.

— Ну гады! Ну злыдни паршивые! Экскроки! Паразиты! Шмекеры! — кричал он, чуть не плача от старой обиды. — Ну, попадись он мне когда-нибудь в руки, этот Моченых! У-у, что я с ним сделаю! Такой мерзавец! Прямо-таки исключительная падаль!.. А этот шмекер, этот экскрок Ионел Миря… Ну ладно, он от меня уже добре получил, я ему подходящие дыни выдал! — вдруг как-то успокоившись и зловеще топорща усы, с недоброй улыбкой прибавил Колесничук. — Он меня на всю жизнь запомнит, если не подох в чулане. На, держи! — С этими словами Колесничук протянул Черноиваненко желтый портфель.

— Что это такое? — с недоумением сказал Черноиваненко, беря в руки портфель.

— Портфель этого гада Ионела Мири, — снова раздувая ноздри, прохрипел Колесничук. — Можешь получить. Тут весь остаток моей кассы — наличность и ценности — и эти самые знаменитые бронзовые векселя Мефодия Мунтяну и его сукиных сыновей — Берлин, Вена, Бухарест, Анкара, Копенгаген, Монтевидео…

Он снова впал в ярость, но быстро пришел в себя, присмирел и с горестно-застенчивой улыбкой промолвил:

— Так сказать, все, что осталось от комиссионного магазина «Жоржъ».

Выяснилось, что последние минуты комиссионного магазина «Жоржъ» протекали весьма бурно. Когда в магазин пришел Ионел Миря получать по векселям, Колесничук неожиданно для себя самого грубо втащил его в чулан, вырвал из рук тяжелый портфель с образцами каких-то керамических товаров и несколько раз изо всех сил ударил растерявшегося Ионела Мирю этим портфелем по затылку. Ионел Миря потерял сознание и, как мешок, свалился на кучу тряпья. Не владея собой, Колесничук сорвал с Ионела Мири оба брильянтовых кольца, затем высыпал в его портфель все небогатое содержимое своей кассы, запер магазин на замок и как был, без шляпы, в развевающемся чесучовом пиджаке, ринулся прямым ходом в село Усатово, вокруг которого и проблуждал почти целые сутки, разыскивая вход в катакомбы.

И на комиссионном магазине «Жоржъ» поставили крест…

…Они смотрели друг на друга влюбленными глазами, блестящими от слез, и не могли наглядеться. Они гладили друг другу руки и волосы. Он клал голову на ее плечо и жмурился от счастья.

— Ну до чего же я рад тебя видеть, Раечка, ты не можешь себе представить! — беспрестанно повторял он. — До чего же я по тебе скучал, моя ясочка, голубка моя сизая!

— А я не скучала? — нежно говорила Раиса Львовна. — Все время места себе не находила!

— Ты себе не можешь представить, Раечка, что это за кошмар — частная торговля! Жуткое дело! Лучше повеситься.

— Да, но ты провалил явку, — строго сказала Раиса Львовна.

— Раечка! — жалобно ответил Колесничук. — Если бы ты только знала… Если бы ты видела… Это не жизнь. Это джунгли!

Он чувствовал себя таким несчастным. Он считал себя преступником.

Они — Раиса Львовна и Колесничук — долго молча рассматривали друг друга и ласково покачивали головами, как бы не веря своему счастью.

— Нет, Раечка, увы, я не рожден для капитализма! — сокрушенно повторял он.

Странный, почти фантастический подземный мир окружал Колесничука.

Но, боже мой, как легко, как свободно чувствовал он себя среди серых от пыли людей, настоящих, хороших советских людей, своих товарищей, на которых всегда можно было положиться и которые жили и действовали ради единой, благородной цели — борьбы за свободу и независимость своей родины.

С некоторыми из этих людей он был уже знаком по комиссионному магазину «Жоржъ». Некоторых он видел впервые. Вдруг его внимание привлек странно знакомый мальчик, чистивший при свете маленькой коптилки патроны.

— А это что за молодой человек приятной наружности? — спросил Колесничук.

— Мамочки! Я ж совсем забыла тебе сказать… — всплеснула руками Раиса Львовна. — Петя, иди сюда! Разве ты не узнаешь?

Мальчик подошел, вытирая руки о штаны, и Колесничук, к своему крайнему изумлению, узнал при слабом блеске светильника выросшего, вытянувшегося за год сына Петра Васильевича, пионера Петю.

— Дядя Жора! — воскликнул он радостно.

И, пока Раиса Львовна торопливо рассказывала, каким образом Петя попал в катакомбы, Колесничук гладил и целовал мальчика, с нежностью всматриваясь в его худое, нездорово бледное лицо, покрытое серой подземной пылью. Но вдруг Колесничук вспомнил, что Петр Васильевич уже не был для него другом детства, старым товарищем. Теперь он был предатель! Колесничук ярко представил себе Петра Васильевича таким, каким он видел его в последний раз в комиссионном магазине «Жоржъ»: развязного, с обручальным кольцом на пальце, в кремовых брюках, в ультрамариновом пижонском пиджаке, с бамбуковой тростью, фатовски заложенной за спину.

Отец и сын. Как они похожи друг на друга и какая между ними разница! Какая между ними легла непроходимая пропасть!.. И слезы потекли по щекам Колесничука.

Не зная, что делается в эту минуту в душе Колесничука, Петя обнял его за шею, прижался к нему, как к отцу, замер, чувствуя в сердце горячий прилив любви и доверия к этому, в сущности, чужому и такому близкому человеку.

Но тотчас ему стало стыдно своего детского порыва. Краска смущения залила его лицо: ведь он уже был не ребенок. Он уже был почти юноша, «старый подпольщик». Надув губы, он пожал руку Колесничуку и отошел в свой угол чистить патроны.

Тогда Колесничук поспешно наклонился к уху Раисы Львовны и, сделав большие глаза, стал шепотом рассказывать ей об измене Бачея.

— Что ты, что ты… опомнись! — бормотала она, прижимаясь к его плечу. — Что-нибудь не так… Ты, наверное, ошибся.

— Понимаешь, Раечка, я сам себе не поверил, когда он вошел в магазин. Светлые брюки, синий пиджак, на руке кольцо… Он никогда не носил кольца… Можешь мне поверить! И он теперь работает у румын юрисконсультом…

— Петр Васильевич… Петя Бачей… Боже мой!.. У румын? Кому же после этого верить?

— Кошмар! — прошептал Колесничук вытирая рукавом пот со лба.

— Ты об этом уже сообщил Черноиваненко?

— Нет еще.