Два завоевателя - Брэдли Мэрион Зиммер - Страница 65

«Итак, под мою руку перешли войска Астуриаса и Маренжи. Что ж, будем считать это началом. Придет день, и я возглавлю все вооруженные силы Сотни царств, тогда все будут бояться и уважать меня».

Вот теперь, когда Маренжи попала под его власть, он имеет право осмотреть окрестные земли, а также побывать на острове Безмолвия.

«Для начала следует объявить служительниц вне закона и изгнать их с острова».

Бард был уверен, что жители Маренжи сочтут это требование святотатством. Чтобы усмирить их, он попросил Аларика издать прокламацию, в которой объявлялось, что кое-кто из населения Маренжи, как полагают, предоставил убежище нареченной Барда ди Астуриен. Любой человек, скрывающий сведения о том, где прячется Карлина ди Астуриен, считается предателем и может быть подвергнут суровому наказанию.

Аларик с большой неохотой подписал это заявление и в частной беседе выразил свое недовольство:

— Зачем ты преследуешь женщину, которая не желает тебя видеть? Мне кажется, тебе следует жениться на Мелисендре. Она просто замечательный человек, мать твоего сына. И Эрленда следует усыновить. Такой хороший, добрый мальчик, у него есть ларан. Женись на ней, и я устрою роскошную свадьбу.

Бард твердо ответил, что его повелителю и брату не следует вмешиваться в такие дела, в которых он ничего не понимает по причине возраста.

— Ну, — улыбнулся Аларик, — если бы мне было на десяток лет побольше, я бы сам женился на Мелисендре. Она мне очень по душе. И ко мне хорошо относится — разговаривает со мной так, словно не замечает, что я калека.

— Что еще ей остается! — в ярости прорычал Бард. — Если она посмеет сказать тебе хотя бы одно грубое слово, я сверну ей шею. Она знает об этом.

— Что за речи, Бард! Зачем такая злоба? Я знаю, что я инвалид и мне еще надо научиться жить с этим ощущением, — сказал Аларик. — Леди Хастур, которая ухаживала за мной в Башне Нескьи, говорила, что не важно, как я выгляжу. Вот Джереми тоже искалечен, но это просто удивительный человек. Очень трудно свыкнуться с мыслью, что Хастуры — враги, — неожиданно признался юноша и вздохнул. — Я нахожу, что политика для меня темный лес, Бард. Как бы я хотел, чтобы повсюду установился мир. Мы могли бы стать друзьями с домом Варзилом, который относился ко мне как отец. Я привык, что со Мной обращались как с инвалидом — собственно, я и есть инвалид. Не могу одеться без посторонней помощи, даже хожу с трудом, но вот такие добрые люди, как Мелисендра, помогают мне понять, что я ничем не хуже других. Да-да, она так и говорит: «Что вы, ваше величество, чем вы хуже других…»

— Вы — король, а как это король может быть хуже других? — не понял Бард.

Аларик вздохнул:

— Ах, жаль, что ты не понимаешь. Я совсем другое имел в виду, Бард. Конечно, тебе трудно понять — ты такой сильный, ты вообще никогда не болел, никогда ничего не боялся. Как ты можешь узнать… Когда в первый день эта лихорадка напала на меня, когда даже вздохнуть не мог, я так испугался… Джереми и три знахарки короля Одрина всю ночь провели возле моей постели — все пытались посредством звездных камней изгнать болезнь. Семь ночей… Они помогали мне дышать, давили вот сюда и сюда — и помогали дышать, Бард. Понимаешь?..

Бард едва не усмехнулся, слушая признания брата, однако сумел взять себя в руки. Он не собирался смеяться над ним — это было просто пошло. Он — здоровяк, Киллгардский Волк — будет подсмеиваться над несчастным человеком, да еще и собственным братом? Другое до печальной усмешки покоробило его в словах Аларика — замечание, что Бард никогда не испытывал страха. Вспомнился ужас, который охватил его на берегу озера Безмолвия. Этот наплыв искореженных лиц, что подмигивали ему из зеленоватого тумана. Вспомнилось, как он свалился с коня — хорошо, что еще не разрыдался. Плакать плакал, но не навзрыд. Еще чего не хватало!.. То-то Мелисендра порадовалась бы!.. Конечно, никому и никогда он не признается в этом. Даже брату… Тем более брату… Вместо этого он грустно ответил:

— Что ты, Аларик! Если бы ты знал, как я боялся, когда в первый раз принял участие в битве.

Брат теперь завистливо вздохнул:

— В ту пору тебе было не больше годков, чем мне теперь, а тебя после той битвы сделали королевским знаменосцем. Все же есть различие между нами, брат. Ты держишь в руках меч, значит, способен хоть что-то противостоять страху. А мне что противопоставить страху? Только лечь я могу и подумать — почему бы мне не умереть? Трудно, когда понимаешь, что уже ничего нельзя исправить. Как ни старайся… С другой стороны, ты каждый раз испытываешь страх, когда вступаешь в бой, — конечно, сейчас меньше, а мне этого не дано. Никогда мне не узнать, храбр я или труслив. Знаешь, это грустно, когда впереди сплошная беспросветность. Вот что удивительно, — неожиданно оживился Аларик, — разговаривая с некоторыми людьми, мне становится неуютно, стыдно. Я чувствую себя больным, парализованным трусом. С другими же, такими, как Варзил или Мелисендра, я разговариваю как равный, понимаю, что жизнь не такая уж плохая штука. Ты понимаешь, что я имею в виду? Хоть немного?

Бард грустно вздохнул. Он понимал, как трудно Аларику, как он ищет понимания, сочувствия. Подобная тоска всегда была чужда Киллгардскому Волку. Он уже встречался с подобным испытующим взглядом — так смотрели тяжелораненые солдаты, заглянувшие в лицо смерти и, к своему удивлению, оставшиеся в живых. Вот это смутное, неосознанное удивление, перемешанное со страхом, стыло на самом донышке их зрачков, словно они увидели что-то такое, о чем так хочется и никак не возможно рассказать. Другой может только посочувствовать этому. Если, конечно, у него отзывчивая душа. Виноват ли он в том, спросил себя Бард, что у него душа грубая, цельная. Точно скала… Жалко? Да, очень жалко брата, но утешить его нечем, хоть целый век сиди рядышком.

— Мне кажется, что ты слишком долго оставался в одиночестве, — осторожно заметил он. — Это развивает нездоровую мечтательность… — Он примолк, видно, понял, что не о том ведет речь, и наконец сказал: — Я рад, что ты нашел с Мелисендрой общий язык.

Аларик вздохнул и отвел взгляд в сторону, потом вытащил свою маленькую белую ручку из-под огромной ручищи Барда. Он не понял, с тоской подумал юноша, он ничего не понял, и все равно — брат любит его. Это уже немало.

— Надеюсь, Бард, тебе удастся вернуть жену. Так нельзя. Зачем люди так злы? Зачем они разлучили вас?

Что мог ответить Бард на подобные вопросы? Он только, невольно подражая Аларику, тягостно, протяжно вздохнул.

— Послушай, — обратился к нему Бард, — нам с отцом необходимо отлучиться на несколько дней. Мы возьмем с собой кое-кого из лерони. Дом Джерил останется с тобой, ты смело можешь обращаться к нему с вопросами.

— Куда вы отправляетесь?

— Отец прослышал о каком-то знатоке, который может здорово помочь нам в укреплении обороны. Вот мы и собираемся отыскать его.

— Почему бы не приказать ему прибыть ко двору? Регент имеет полное право приказывать любому моему подданному.

— Неизвестно, где он живет. Придется искать его с помощью ларана… — Тут Бард замолчал — решил, что подобных объяснений вполне достаточно.

— Хорошо, если надо ехать, то поезжайте. У меня единственная просьба — пусть Мелисендра останется со мной, — попросил он.

Бард задумался — Мелисендра была лучшей лерони при дворе, однако он не мог отказать брату.

— Если она согласится, я возражать не буду.

Бард долго не решался сообщить отцу о просьбе. Однако дом Рафаэль, услышав об этом, согласно кивнул.

— Я и не собирался брать с собой Мелисендру. Она мать твоего сына.

Бард немного опешил — какая связь между задуманным колдовским действом и его сыном, однако ничего не сказал. Вполне достаточно, что все получилось так удачно — все довольны.

Они выехали под вечер и поскакали в сторону старой усадьбы дома Рафаэля. С ними было трое лерони — две женщины и мужчина. Добравшись до старого замка, сразу, скинув лишь плащи, прошли в комнату в башне, в которой Барду раньше бывать не доводилось. Поднялись они туда по заброшенной лестнице — и там уперлись в запертую дверь. Хозяин отпер ее сам.