Деревянные актёры - Данько Елена Яковлевна - Страница 31

– Вот, вот, его самого. Он сказал: если увидишь мальчишку – Джузеппе, – который у меня работал, скажи, что ко мне приходила его сестра… Она плакала…

– Плакала?

– Да. Она тебя разыскивала. Тётка Теренция послала её к резчику…

– Ну, ну?

– Она хотела взять тебя к себе… Она вышла замуж за стекольного мастера и стала теперь важная, богатая – твоя сестра. И они уехали совсем из Венеции…

– Куда же они уехали?

– Важный барин дал ему много денег – этому стеклоделу, – чтобы он устроил ему стекольную фабрику на чужой стороне. Они и уехали…

– Но куда же, куда?

– А я почем знаю… Якопо знал, да забыл…

Я сидел, как одурманенный. Урсула разыскивала меня, Урсула хотела взять меня к себе… Если бы я не ушёл тогда из Венеции, я жил бы теперь у моей сестры, а не скитался бы один-одинёшенек по чужим людям… Тоска защемила мое сердце.

– Везет тебе! И всегда везло! – вдруг злобно сказал Пьетро. – Там, в Венеции, за тебя сумасшедший синьор деньги платил ни за что ни про что… Тут ты живёшь у кукольника – как сыр в масле катаешься… И ещё сестра тебя разыскивает, хочет к себе взять… Счастливчик, – видно, в сорочке родился!

Я посмотрел на него. Злые слёзы стояли у него в глазах. Мне и в голову не приходило, что я счастливчик… Но Пьетро… Пьетро был уж совсем один, на чужой стороне. Пускай он возьмет моего Пульчинеллу. Я протянул ему куклу…

– А где же колпачок? – спросил Пьетро. Паскуале достал колпачок и балахончик Пульчинеллы, отвязал нитки и стал переодевать куклу. Он без слов понял, за что я заплатил Пьетро своим Пульчинеллой.

– Это ещё что? – вдруг загремел над нами голос мейстера Вальтера. – Чьи это шутки? Зачем ты переодеваешь Кашперле?

– Я отдал его Пьетро… – заговорил я.

– Отдал Кашперле? Да ты с ума сошёл? Чтоб я позволил… – Мейстер Вальтер выдернул куклу из рук Паскуале, – … лучшую куклу отдать из театра? Дудки!

Я хотел рассказать мейстеру обо всем, но вдруг все немецкие, слова вылетели у меня из головы… Я схватил его за руку, он оттолкнул меня, и я заорал так, что сам испугался своего голоса. Тут перед мейстером очутилась Марта.

– Дай, дай сюда Кашперле, отец! – крикнула она. – Иозеф должен отдать его этому мальчику! – У Марты сверкали глаза, а голос был такой настойчивый, что мейстер выпустил куклу из рук.

– Я слышала, я поняла… этот мальчик принёс им вести с родины… – говорила Марта. – А Кашперле вовсе не наш, Иозеф сам его сделал… Иозеф заслужил это, отец… – Тут Марта заплакала.

– Ну ладно, дочка, будь по-твоему. Не сердись, Иозеф. Кукла по праву твоя, а не моя. Уж очень мне жаль было выпускать из театра такого славного актёра. – Мейстер Вальтер положил мне на плечо свою широкую ладонь.

– Я сделаю вам другого Кашперле, мейстер Вальтер, – собрав последние силы, сказал я. Потом темнота хлынула мне в глаза, и я забылся.

… Баронессочка в паре с Бианкой танцевала менуэт. Я шарил по полу, ища Геновеву. Из темноты выплыло лицо мсье Дюваля. «Я знаю, куда уехала Урсула! Пойдём!» – сказал он. Я уж хотел было идти, как вдруг крючконосый судья в серебряных очках поволок меня на виселицу. Я знал, что надо накинуть ему на шею петлю, а самому удрать, как делает Пульчинелла, когда сбир тащит его на виселицу, и для этого я превратился в Пульчинеллу. Сломанный подбородок ужасно болел у меня. Нитки больно дергали руки и ноги, особенно меня мучила спинная нитка. Она вонзалась в спину, как раскалённое железо. Я старался задрать голову и посмотреть, кто держит мою вагу и безжалостно треплет меня. Наверное, это кто-нибудь из маленьких гостей баронессочки так озорничает. А я должен был узнать, куда уехала Урсула.

– Эй, полегче там! Не дергайте! Это вам не игрушки! – крикнул я.

– Пеппо, миленький, лежи спокойно… скоро приедем, – жалобно ответил Паскуале.

Открыв глаза, я видел над собой зелёные ветки и ясное небо, а потом опять наступала темнота. Толчки и дерганья терзали меня. Наконец боли унялись, я очутился в гондоле и тихо поплыл в сияющую даль лагуны.

Я был долго болен горячкой. Закутанного в платки, меня повезли на тележке в Фридрихсталь, где наш театр собирался играть. Дорога была неровная, тележку трясло и подбрасывало, а мне казалось, что меня дергают за нитки. Зато как хорошо было потом выздоравливать!

Лето наступило теплое. Липы шелестели вокруг хорошенького домика, где мы остановились у родных фрау Эльзы. Я лежал в маленькой каморке на чердаке. В мое оконце доносился запах сена и жужжа залетали пчелы. Фрау Эльза ухаживала за мной, добрая и спокойная, как Урсула. Марта не уставала слушать мои рассказы о том, как я добывал Геновеву из замка, как попался сельскому сторожу и как мейстер Вальтер освободил меня из арестного дома. Её восхищенные глаза говорили мне, что я – герой. Паскуале прибегал ко мне с полевыми цветами в руках, а однажды притащил даже маленького скворца с помятым крылом. Скворец ел хлебные крошки и скоро стал совсем ручной. Мейстер Вальтер шутил:

– А ну, посмотрю я, кто скорее поправится – скворушка или Иозеф? Не отставай от пичужки, Иозеф, гляди, как она весело прыгает. А без тебя у нас дело стоит.

Я и сам знал, что без меня дело стоит. Надо было вырезать нового Кашперле и починить всех кукол, сломанных ребятами в замке, а то нельзя было играть «Геновеву».

Мейстер Вальтер звал Пьетро работать в театре, но тот не захотел. Он взял Бианку, взял Пульчинеллу, прихватил лакомства, которые Марта припасла для Бианки, и ушёл своей дорогой, пока я ещё был без памяти. Говорил, что пойдёт на родину.

Когда все уходили на представление, а я оставался один на чердаке, мне бывало грустно. Я всё думал о моей сестре.

Скворец выздоровел и улетел раньше, чем я встал с постели.

НОВЫЙ ЗНАКОМЫЙ

– Ума не приложу, о чем вы вечно шушукаетесь с Мартой? Какие у вас могут быть секреты? Если про кукол, так я наверняка больше понимаю в куклах, чем Марта. Знаю, какой кукле надо набить свинец на подошвы, чтобы она хорошо ходила… Для любого движения могу нитки провести… – горько упрекал я Паскуале.

– Не про кукол, не про кукол, Пеппино, а про что – скоро узнаешь! – рассмеялся Паскуале и убежал с Мартой в село покупать на базаре лоскутки для кукольных платьев.

Я опять остался один. Мейстер Вальтер тоже ушёл в село. У фрау Эльзы болели зубы, и она, завязав щеку, прилегла отдохнуть. Ещё слабый после болезни, я с трудом сполз с чердака и, взяв свою работу, уселся на крылечке. Был тихий летний вечер. Мошки танцевали в теплом воздухе, суля ясные дни. В палисаднике перед крылечком алели штокрозы.

Мне было обидно. Пока я болел, у Марты с Паскуале завелись секреты. Даже язык свой, особый, появился, Вот сегодня услышали мы почтовый рожок; Паскуале зачем-то выскочил на улицу, а когда вернулся, Марта давай хохотать. Скажет «курица», и они оба помирают со смеху, а я ничего не понимаю. Или вчера за обедом Паскуале вдруг спросил, кого называют «уважаемый»: одних лишь дворян или простого человека тоже можно назвать «уважаемый»?

– По мне, если человек хороший и честный, так он и есть «уважаемый», а дворянство тут ни при чем, – ответил мейстер Вальтер, отправляя в рот картофелину.

– Ага! – Паскуале подмигнул Марте, а она почему-то покраснела и заёрзала на стуле от смущения.

Раздумывая об этом, я подвязал уже одетую в новое платье Геновеву на новые нитки и повесил вагу на ветку отцветшей сирени.

«Пускай Марта посмотрит, как красиво сидит Геновева среди тёмной зелени, будто в гроте!» – подумал я и принялся гнуть проволоку, чтобы прикрепить ножки новому Кашперле.

– Эй ты, черномазый! Что ты тут делаешь? – послышалось вдруг.

Я вздрогнул.

Какой-то парнишка глядел на меня из-за забора. Зелёная суконная шапочка лихо сидела на его белокурой голове. Голубые глаза задорно блестели.

– Эх, ты, чучело-чумичело, чего глазищи выпучило! – запел он и сел верхом на забор. – Что ты делаешь?