Планета Ка-Пэкс - Брюэр Джин - Страница 17

– Каждый это знает.

– Как это? Кто первым создал правила поведения?

– Никто. С годами они стали очевидны сами собой.

– Вы считаете, эти правила опираются на какие-то нравственные основы?

– Зависит оттого, что вы подразумеваете под словом «нравственные». Полагаю, вы имеете в виду религию.

– Да.

– Как я уже сказал, у нас на КА-ПЭКСе, слава Богу, религии нет.

– Слава Богу?

– Это была шутка. – Прот записал что-то в своем блокноте. – У вас что, на ПЛАНЕТЕ нет чувства юмора?

– То есть вы не верите в Бога?

– Мы эту идею рассматривали в течение нескольких сотен циклов, но вскоре отвергли.

– Почему?

– Зачем же себя обманывать?

– Но если она приносит утешение…

– Ложные надежды не приносят ничего, кроме ложного утешения.

– Все капэксиане разделяют этот взгляд?

– Я думаю. Это не та тема, которую мы часто обсуждаем.

– Почему же?

– Как часто вы обсуждаете драконов и единорогов?

– А что же вы обсуждаете на вашей планете?

– Информацию. Идеи.

– Какого рода идеи?

– Можно ли путешествовать в будущее? Существует ли четвертое пространственное измерение? Существуют ли другие ВСЕЛЕННЫЕ? Такого рода вещи.

– Еще один вопрос, прежде чем мы перейдем к другой теме. Что произойдет – и я знаю, что это большая редкость, – но что все-таки произойдет, если кто-то нарушит одно из ваших правил поведения? Откажется его выполнять?

– Ничего не произойдет.

– Ничего?

– Мы просто постараемся убедить его или ее.

– И все?

– Да, все.

– А если он убьет кого-нибудь?

На лице прота отразилось волнение.

– С какой стати, кто бы то ни был, такое совершит?

– Но, а если это все-таки произойдет?

– Мы начнем его или ее сторониться.

– Но неужели у вас нет сострадания к убитому? Или к его следующей жертве?

Прот уставился на меня не то с отвращением, не то с изумлением.

– Вы делаете из мухи слона. На КА-ПЭКСе существа не убивают других существ. Преступность у нас еще менее популярна, чем секс. В ней просто нет никакой необходимости.

У меня появилось ощущение, что я напал на след.

– Но если кто-то совершил преступление, следует ли этого человека… это существо посадить за решетку для блага всех остальных?

Теперь прот казался просто взбешенным.

– Позвольте мне кое-что вам объяснить, док. – Прот едва ли не зарычал. – Большинство людей руководствуются правилом: око за око, жизнь за жизнь. Многие ваши религии знамениты этой формулировкой, которая во всей ВСЕЛЕННОЙ прославилась своей нелепостью. Ваш Христос и ваш Будда думали иначе, но никто к ним не прислушивался, включая христиан и буддистов. У нас на КА-ПЭКСе нет преступности, понятно? А если б и была, то все равно не было бы наказания. Вам, жителям ЗЕМЛИ, этого явно не понять, но в этом тайна жизни, поверьте мне!

Глаза прота чуть не вылезли из орбит, он тяжело дышал. Я почувствовал, что пора заканчивать беседу, хотя время наше еще и не истекло.

– Должен признаться, что ваши доводы вполне разумны. Да, между прочим, боюсь, что нам придется сегодня закончить нашу беседу несколько раньше. Надеюсь, вы не против. У меня назначена важная встреча, которую никак нельзя отложить. Вы не возражаете, если мы продолжим наш разговор на следующей неделе?

– Прекрасно, – ответил прот чуть спокойнее, чем прежде, но все еще раздраженно. А потом, ни слова не говоря, поднялся и гордой походкой вышел из комнаты.

Он ушел, а я остался сидеть в приемной, предавшись размышлениям. До сегодня я не видел в проте никаких признаков гнева, он даже почти никогда и не хмурился. И вдруг оказалось, что под безмятежной гладью все бурлит и кипит – вулкан, готовый в любую минуту извергнуться. А может, он уже извергался в прошлом? Истерическая амнезия порой начинается в результате необратимого акта жестокости. А что, если прот кого-то убил, скажем, 17 августа 1985 года? Может, мне надо, в виде меры предосторожности, перевести его в четвертое отделение?

От последнего я решил отказаться: это могло загнать его еще глубже под непроницаемый панцирь. К тому же все это были пока лишь мои домыслы. И даже если я прав, навряд ли прот станет проявлять жестокость, разве что мы добьемся существенных успехов в раскрытии его прошлых поступков, приведших к потере памяти, а это будет большой удачей. Тем не менее, надо предупредить персонал и охрану о возможных проблемах и попросить их следить за ним внимательнее, а также самому проводить последующие беседы с большей осторожностью. И еще я решил сообщить в полицию о возможном жестоком избиении, случившемся около пяти лет назад, в надежде, что это поможет им выяснить, кто такой прот, чего с помощью известных нам ранее «улик» сделать не удалось.

Семнадцатое августа неумолимо приближалось. Я был изнурен и в полном отчаянии. «Наверное, я слишком стар, – думал я, – для работы в клинике. Возможно, я для нее уже не гожусь. А может, вообще никогда не годился».

Я никогда не хотел быть психиатром. Я хотел стать певцом.

Когда я учился в колледже и готовился к медицинской карьере, моим единственным истинным интересом было ежегодное «Follies Brassiere», эстрадное представление талантов, где выступали студенты и преподаватели и в котором я нахально горланил оперные арии и мелодии из бродвейских мюзиклов под оглушительные, пьянящие аплодисменты. Однако к окончанию колледжа я уже был женат, и столь легкомысленная мечта мне была не по карману. Я не был Дон-Кихотом.

И лишь начав учиться в Высшей медицинской школе, я стал всерьез сомневаться в моем выборе профессии. Но только я собрался признаться в этом своей молодой жене, как у моей матери обнаружили рак печени. Врачи решили ее оперировать, но, как оказалось, было уже слишком поздно.

Моя мать была мужественной женщиной и до конца держалась молодцом. Ее везли на операцию, а она говорила обо всех тех местах, в которых ей хотелось бы побывать, и обо всем, чем она еще собирается заняться: о живописи акварелью, о французском языке, игре на фортепьяно. Хотя наверняка она знала правду. Ее последними словами, обращенными ко мне, были: «Будь хорошим доктором, сынок». Она умерла на операционном столе, так и не увидев своего первого внука, который родился три месяца спустя.

А потом всего лишь раз была минута, когда я почти решился бросить медицину – день, когда мне поручили в первый раз препарировать труп.

Это был сорокашестилетний белый мужчина, лысоватый, грузный и небритый. Не успели мы начать вскрытие, как глаза его будто открылись. Взгляд их, казалось, молил меня о помощи. Меня не тошнило, и я не потерял сознание – мальчишкой я чего только не навидался во время обходов, – просто дело было в том, что тело его выглядело точь-в-точь как тело моего отца в ночь, когда он умер. И я, не выдержав, ушел из анатомички.

Когда я рассказал Карен о том, что случилось: как я не мог вскрывать труп человека, походившего на моего отца, – она сказала: «Не дури». И я вернулся в больницу и препарировал ему руки и ноги, грудь и брюшную полость, при этом слыша, как мой отец, считавший себя в некотором роде комиком, шепчет мне на ухо: «Ой, больно!» В тот день я убедился еще сильнее, чем прежде, что не хочу быть ни терапевтом, ни хирургом. И, следуя примеру моего друга Билла Сигела, пошел в психиатрию. И не только потому, что эта область была менее «кровавой», но и потому, что она казалась необычайно сложной – так мало было в ней изученного. К сожалению, и по сей день, почти тридцать лет спустя, положение в ней ничуть не менее печальное.

В тот же день, когда прот гордо покинул мою приемную, мне позвонила журналистка, решившая написать статью о психических расстройствах и опубликовать ее в крупном национальном журнале. Она спрашивала, можно ли ей «обосноваться» у нас в МПИ на неделю-другую, чтобы собрать нужную информацию и, как она выразилась, «пошарить у вас в мозгах». Не нравится мне это выражение, как, впрочем, и другие, вроде «оторвать кому-то голову» или «загрызть кого-то» – они всегда напоминают мне о грифах. Правда, нелепо было отказать ей из-за этого в просьбе, так что я дал согласие на написание статьи в надежде, что наша «дурная слава» может обернуться для нас некоторым финансовым успехом. Я соединил журналистку с миссис Трекслер, чтобы та назначила ей встречу со мной в удобное для нас обоих время. И рассмеялся прямо в трубку, когда журналистка сказала, что ей удобно «прямо сейчас».