Голоса веков - Андреев Даниил Леонидович - Страница 2

2

Меняется время, несутся года и года,Нигде нет покоя, нигде, никогда, никогдаИ чайки, и бури, и кедры на кажлой скалеТоскуют о хоре, которого нет на земле.4— Мир тебе, страник Аллаха!Гостем быть удостой,Стопы от жаркого прахаПод кровом шатра омой.Ты стар, голова в сединах,Но вижу твой дух — в огне.Когда до святой МединыДойдешь — помолись обо мне.— Брат! Не святыня Каабы,Не царственный город ИсламаНе мудрость ученых арабов,Не светоч Христова ХрамаИная жжет меня рана,И жажда неутолимаНи пенной струей Иордана,Ни солнцем Иерусалима.Уж силы мои догорели,Но слава нищей судьбе…Молись о рабе Титурэле,Как я молюсь о тебе.В песках Сальватэрры влачатся года и года,Барханы песчаные за чередой череда,И лишь умирая, во всепоглощающей мгле,Услушит он голос, которого ждал на земле.Прострут ему ангелы дивную Кровь в ХрусталеПричастье и радость для мира, лежашего в зле,Чтоб в горних высотах, молчаньем и тайной объят,Хранил ее вечно незыблемый град Монсальват.И будут сходить от обители по ледникамНародоводители к новым и новым векам,Пока на земле хоть один еще есть пилигрим,Духовную жаждой, как пламенем смертным, палим.

1934

* * *Мне радостно обнять чеканкой строк,Как влагу жизни — кубком пира,Единство цели, множество дорогВ живом многообразье мира.И я люблю — в передрассветный мигЧистейшую, простую негу:Поднять глаза от этих мудрых книгК горящему звездами небу.Как радостно вот эту весть вдохнуть —Что по мерцающему сводуНеповторимый уготован путьЗвезде, — цветку, — душе, — народу.

1935

Восход души

* * *Бор, крыши, скалы, — в морозном дыме.Финляндской стужей хрустит зима.На льду залива, в крутом изломе,Белеет зябнущих яхт корма.А в Ваммельсуу, в огромном доме,Сукно вишнёвых портьер и тьма.Вот кончен ужин. Сквозь дверь налевоСлуга уносит звон длинных блюд.В широких окнах большой столовой —Закат в полнеба, как Страшный суд.Под ним становится снег багровымИ красный иней леса несут.Ступая плавно по мягким сукнам,По доскам лестниц, сквозь тихий домПодносит бабушка к страшным окнамМеня пред детски-безгрешным сном.Пылая, льется в лицо поток нам,Грозя в молчанье нездешним злом.Он тихий-тихий… И в стихшем домеМолчанью комнаты нет конца.Молчим мы оба. И лишь над нами,Вверху, высоко, шаги отца:Он мерит вечер и ночь шагами,И я не вижу его лица.

Игрушечному медведю, пропавшему при аресте

Его любил я и качал,Я утешал его в печали;Он был весь белый и урчал,Когда его на спинку клали.На коврике он долго днемСидел притворно неподвижен,Следя пушинки за окномИ крыши оснеженных хижин.Читался в бусинках испугИ легкое недоуменье,Как если б он очнулся вдругВ чужом неведомом селенье.А чуть я выйду — и уж вотОн с чуткой хитрецою зверяТо свежесть через фортку пьет,То выглянит тишком из двери.Когда же сетки с двух сторонНас оградят в постельке белой,Он, прикорнув ко мне, сквозь сонВдруг тихо вздрогнет теплым телом.А я, свернувшись калачом,Шепчу, тревожно озабочен:— Ну, что ты, Мишенька? о чем?Усни. Пора. Спокойной ночи.И веру холил я свою,Как огонек под снежной крышей,О том, что в будущем раюМы непременно будем с Мишей.* * *Она читает в гамаке.Она смеется — там, в беседке.А я — на корточках в пескеМой сад ращу: втыкаю ветки.Она снисходит, чтоб в крокетНа молотке со мной конаться…Надежды нет. Надежды нет.Мне — только восемь. Ей — тринадцать.Зов на прогулку под лунойОна ко взрослым повторила.И я один тащусь домой,Перескочив через перила.