Воровское небо - Асприн Роберт Линн - Страница 42

Но так вышло, что империя пала, величие Рэнке исчезло без следа, мрамор раскрошился в пыль. Минули столетия, появились новые силы, новые чародеи, новая магия… ну все, хватит этих мечтаний о былом могуществе. Пусть Рэнке катится себе под откос, разваливается на куски. Ишад прислушивалась к новому ветру, к завываниям его над пустыми, погасшими алтарями ушедших богов… И наконец сказала — мягко, очень мягко:

— Прощай, Страт…

Она знала, что никогда больше его не увидит, даже в Аду — проклятие сделало ее бессмертной.

— Проклятье! — выругался Страт, когда они подняли его на ноги. Но Крит поддержал его, Крит обнимал его крепко и нежно, как брат — в этой промозглой предрассветной мгле, на холодном ветру, который мел пыль по улицам Санктуария…

Его лошадь исчезла без следа. Все тело болело — с головы до ног. Из разбитых локтей и колен сочилась кровь, ссадины жгло.

— Забирайся на моего коня, — сказал Крит. — Потом раздобудем тебе другого.

Занималась заря, серая мгла посветлела. Страт посмотрел на одного, на другого — на Крита и Рэндала. Это было так странно — потеряв все, что у него было, Страт чувствовал себя свободным…

Ему теперь нечего было терять — кроме Крита, который стоял рядом и обнимал его, помогая не упасть, и Рэндала, который осторожно поддерживал его с другой стороны.

Страт не противился, когда друзья помогали ему забраться на коня, не мешал Криту и Рэндалу везти его прочь, по улицам Санктуария, озаренным первыми лучами солнца. Крит рассказывал, и Страт слушал, как Пастух подсказал, где его надо искать, слушал, как Рэндал говорил, что в этом ветре ему чудится что-то странное…

На повороте их поджидал Пастух. Воин в древних доспехах, на неизменной огромной лошади грязно-глинистого цвета, наклонился в седле и сказал:

— Наше дело сделано. Пришло время уходить.

Налетел порыв ветра. Их лица озарила яркая вспышка света.

Лошадь Крита испуганно захрапела и отпрянула, прижав уши. Крит и Рэндал схватились за поводья, стали успокаивать коня, а Стратон просто старался удержаться в седле. Вспышка света — и там, где стоял Пастух, появилась мрачная фигура на черном коне.

Взметнулся вихрь, и звонкий мальчишеский голос сказал:

— Идите за Пастухом…

— Абарсис… — Страт так и не понял, кто из них это сказал и в самом ли деле он видел этот силуэт во вспышке света.

Идите за Пастухом…

Пришло время уходить…

Ветры из пустыни колотили в закрытые ставни Санктуария, вздымали целые тучи песка и пыли, от которых, казалось, даже безжалостное раскаленное солнце немного померкло.

Чей-то бесплотный стон унесло ветром — развоплощенная душа ведьмы трижды пронзительно вскрикнула, проносясь над домом Ланкотиса, скользнула вдоль реки и улетела, бесформенная, потерянная навсегда, подхваченная порывом штормового ветра.

Об этом рассказал Хаут, когда пришел в дом на набережной реки, измученный борьбой с порывами ветра, засыпанный пылью с головы до ног. А потом Хаут, благородный и прекрасно воспитанный, поцеловал край черного одеяния Ишад и попросил защиты от ужасного ветра.

Ишад благосклонно приняла его раскаяние.

— Не верь ему, — предупредил мрачный Стилчо. Ишад выделяла Стилчо изо всех своих слуг. Естественно, он с подозрением относился к Хауту, возможному конкуренту.

— Не верю, — просто ответила Ишад, взяла плащ и поплотнее в него закуталась. — Все оставайтесь здесь. Здесь вы будете в безопасности, что бы ни случилось.

И Она ушла, отдавшись на волю ветра, и в обличье ворона полетела к городским воротам, где уже собралась плотная толпа.

Через эту толпу Она пробиралась уже в виде закутанной с головы до ног в черное женщины, стараясь, чтобы ее никто не увидел или хотя бы не обратил на нее внимания — чтобы сразу же забыл, что видел. Этот дар все еще был с ней и все еще не ослабел.

Она пришла, чтобы проверить слухи, которые принес Хаут, — чтобы своими глазами увидеть, как через городские ворота уходят последние ранканские солдаты.

Их было так мало, поразительно мало, и в толпе недоумевали — неужели больше никто не придет?

Горстка наемников. Все, что осталось от Третьего ранканского отряда. Они уходили — пасынки, Рэндал-чародей, Критиас.., и рядом с ним — Стратон, на высокой гнедой лошади. Никаких знамен, никакой спешки. Страт даже не повернул голову, проезжая мимо нее — так близко, что можно было дотронуться до него, если протянуть руку Всадники выехали за ворота, в бушующую песчаную бурю.

Тучи песка были такими плотными, что всадники показались призраками — призраками прошлого, окутанными золотистым сиянием.

Вскоре толпа начала расходиться. И только один прошел за ворота, ведя в поводу мула — прошел и быстро растаял в пыльной буре. Кто-то решил, что это был еще один наемник, кто-то другой подумал, что это — повстанец, который еще не утолил свою жажду мести — наверное, последний всплеск злобы, которую Санктуарий'накопил против Рэнке.

Ишад знала этого юношу — почти мужчину — повстанца, которого звали Зип или что-то вроде того. Зип, слуга неведомого ей бога. Когда толпа еще не совсем рассеялась и юноша проходил мимо, Ишад отчетливо ощутила присутствие этого бога.

И осталась только пыль, призрачные очертания зданий в смутном свете того, что должно было быть ясным солнечным днем. Вдоль улиц носились вихри желтого песка, холм потерялся из виду за тучами пыли, заслонившей солнце.

Роксана ушла — на небеса, или в Ад, или к каким-нибудь демонам, возжелавшим ее. Боги Рэнке растеряли свое священное сияние. Санктуарий был потерян для империи. Ушли силы, которые поддерживали здесь имперскую власть. И она могла бы последовать за ними — но не сумела. Она не могла уйти так далеко, как они, не могла уйти туда, куда мог привести их бог. Она уже превратилась в создание, сплетенное из теней и света свечей, — и ей нужны были чужие жизни, чтобы поддержать свою…

Только не его жизнь.

Она не откажется от этой маленькой уступки в пользу добродетели.

Робин Уэйн БЭЙЛИ

ПЛАМЯ ОКА ГОСПОДНЯ

Белая Лошадь с необычайной быстротой катила в ночи маслянисто блестевшие черные воды. Река шептала и пела, поверяя неведомые тайны на неведомом языке. Южнее она становилась глубже, вода закипала между недобрых берегов Низовья, а потом вливалась в море. Между Яблочной улицей и Главной дорогой реку пересекал брод, похожий на шрам от удара огромным мечом.

Если встать посреди брода и посмотреть вверх и вниз по течению, невозможно было понять, где заканчивается темная лента реки и начинается ночное небо. Человек с бурной фантазией мог бы представить, что река струится из таинственного источника где-то в темных небесах, лишь касается земли как бы невзначай здесь, у пределов мира, и снова устремляется за горизонт, в необозримую черную высь. Река несла всякий мусор, вымытые со дна камни, трупы и несчастные души, отдавшиеся на милость вод, но именно она соединяла землю и небо.

Одинокая всадница, восседающая на огромном сером жеребце посреди брода, спокойно смотрела, как вода кружится вокруг копыт ее коня. Она не была поэтом. Просто ее душа надломилась под гнетом тоски и усталости. Мысли этой женщины на мгновение приняли романтическую направленность, но сразу же вернулись с небес на грешную землю. Она поплотнее запахнулась в пропыленный плащ и поглубже надвинула пыльный капюшон, чтобы скрыть лицо.

Сабеллия, Пресветлая Мать — Луна, этой ночью тоже скрыла свой лик, отвернувшись от подлунного мира и повергнув его во мрак. Даже звезды — мириады сверкающих слез, пролитых Ею о небесных и земных детях, — спрятались за плотную пелену облаков.

Всадница перевела взгляд с небес на Санктуарий, тронула поводья, и конь выбрался на глинистый берег и порысил по Главной дороге. Подковы зацокали по брусчатке, потом забухали по доскам небольшого мостика. Всадница резко натянула поводья.

Слева показался разрушенный до основания дом убитого когда-то вивисектора Керда. Рядом красовался новый домик, наскоро сложенный из обтесанных бревен и камня. Сквозь щели кривобокого домишки пробивался свет, а через дверь доносились грубые голоса. Вокруг воняло известкой и цементом, а у стен стояли разнообразные инструменты непонятного назначения. Похоже, какие-то пришлые каменщики, прибывшие на отстройку городских стен, решили остаться здесь, хотя работы уже завершились.