Дьявольское кольцо - Буровский Андрей Михайлович - Страница 48

В начале мая пришли англичане. Дня три в городе творилось черт знает что. Англичане ловили солдат вермахта, эсэсовцев и функционеров. Кого-то поймали, кого-то нет… Застрелили нескольких подростков и стариков, шатавшихся по городу после комендантского часа. Один из расстрелянных вроде бы рассказывал, что пошел за лекарством для больной матери, да ведь пойди проверь… и стоит ли вообще проверять их, гадких тевтонов?!

Расстрелять было значительно проще… Но у англичан было одно очень хорошее качество — англичанам тоже было плевать на стариков. В зоне английской оккупации было так же холодно, голодно, так же неопределенно, как под нацистами. Ясность была только в одном: тот, кто увидел на улицах родного города солдат оккупационной армии — уже как бы закончил войну… Кончалось страшное время, когда насильственных смертей было в сто раз больше, чем от болезней и от возраста.

Единственное, что могло угрожать одному из стариков при британцах, — это насильственная выдача Сталину. Впрочем, у Игнатия, слава богу, давно уже было гражданство… И если городские архивы сгорели, то свидетелей можно было найти сколько угодно.

Впрочем, некоторые действия англичан даже вызывали одобрение у стариков: например, они нашли и повесили одного из авторов расовой теории, некоего Ульриха Нейске… У стариков это известие вызвало приступ мрачного удовлетворения: оба они считали Нейске страшным позором для академических кругов.

Но возникал естественный вопрос: почему англичане не повесили Гобино?! И других британцев, тоже создававших расовую теорию, в самой старой доброй Англии?!

До англичан Эрих фон Берлихинген даже не вспоминал о сыновьях. Хотелось верить, что его мальчики останутся в живых. Придут, застанут пепелище… Ну, что делать? Придется им начать все сначала… Эриху было жаль мальчишек; он считал, что рано в 20, тем более в 17 лет начинать жить без отцовского пригляда. А теперь, кажется, отец мог и успеть помочь своим мальчикам вырасти…

Разумеется, детей Эриха давно прибрали по призыву. Парни были здоровенные, чистых арийских кровей — так и так получилось, что известный с XII века род Берлихингенов смешивался только с британцами и скандинавами — сиречь только с арийцами. И мальчиков засунули в СС. И они сами, и отец считали это личным оскорблением, но какое это имело значение?

Надо, надо было засунуть мальчиков в стенной шкаф или в погреб! — не раз посетовал отец. Теперь он мог только ждать. Он и ждал. 6 мая произошло сразу два события, определивших дальнейшую судьбу Эриха и всего рода фон Берлихингенов. Утром, в 8 часов, пришло известие из комендатуры, что Хорст фон Берлихинген 29 апреля 1945 года погиб при взятии американцами города и лагеря уничтожения Дахау. Хорст фон Берлихинген был раздавлен гусеницами танков при первой же атаке американцев. В момент смерти он, бросив автомат, бежал по проселочной дороге, надеясь скрыться в лесу. И не успел. Это обстоятельство заставило оккупационные власти еще хуже отнестись к Эриху фон Берлихингену — к отцу эсэсовца, охранявшего лагерь уничтожения.

А днем зашел молочник Рихард — старый, одноглазый, однорукий… Рихард долго мялся, переступал с ноги на ногу, сопел и смотрел в угол комнаты… А потом посоветовал пойти на площадь, к вокзалу, и посмотреть…

— Вы кого-то нашли, Рихард?

— Да вроде бы да, а может быть и нет… Только вы пойдите, посмотрите…

Дело в том, что на вокзальной площади, как раз там, где люди заходят в здание вокзала, британцы расстелили брезент… На брезенте были выложены трупы. Само по себе зрелище было привычным, ничего нового. Англичане клали возле скоплений люда неизвестных покойников — авось кто-то опознает и не нужно будет вводить в труды доблестных британских солдат — копать яму под еще один труп.

И сразу стало видно, кого имел в виду старый молочник Рихард. С краю брезента, одной рукой уже на травке, лежал труп мальчика лет 18 — 19. После того, как с него сняли сапоги доблестные британские победители, труп остался в одной майке и трусах, да еще непонятной брезентовой куртке.

Мальчик был застрелен в спину, и выходное отверстие пришлось как раз напротив сердца. Мухи летели на огромную рваную рану, на торчащие из нее лилово-серые обрывки, багровые кровавые сгустки.

Вальтер фон Берлихинген, последний в роду, известном с XII столетия, невидяще глядел в низкое, пасмурное небо.

Эрих встал на колени перед трупом. Первое, что он пытался сделать, — это достать носовой платок, закрыть страшную рану на груди.

А словами, одновременно с жестом, он хотел попросить прощения у мальчика. За весь обезумевший мир, пожирающий таких, как Вальтер. За себя, оказавшегося не в силах выполнить такое простое, необходимое дело — защитить сына от пожирания. Впрочем, что может отец… и вообще кто бы то ни было в мире, захваченном сыном шлюхи Джугашвили и недоделанным маляром Шикльгрубером? Что можно делать после того, как люди умные, опытные и ответственные уже пропустили к власти этих существ и позволили им компенсировать свои комплексы, сводить счеты с человечеством, используя ресурсы всей Европы? Что может отдельный человек?

Эрих фон Берлихинген не знал, что говорить сыну теперь. И что вообще можно в таких случаях говорить. У Эриха не было необходимого опыта.

— Здравствуй, сынок… — вот и все, что сказал Эрих. А потом лицо, несущее персональную историческую ответственность за Гернику, Освенцим и Ковентри, отец двух эсэсовцев, военный преступник Эрик фон Берлихинген стал гладить рыжую голову трупа, ерошить знакомые с детства, торчащие на висках волосы.

Британские власти старательно «копали», выясняя, что именно совершил 18-летний эсэсовец Вальтер фон Берлихинген. Дело было очень подозрительно — в 6 часов утра Вальтер фон Берлихинген был встречен патрулем на дороге, на подходах в Пиннебергу. Он так и шел по дороге — в армейских сапогах, брезентовой куртке, майке и трусах не по размеру. Столкнувшись с героическими солдатами оккупационных войск, он кинулся в лес и почти добежал, но солдаты, проявив мужество и высокий уровень огневой и строевой подготовки, открыли огонь на поражение и уничтожили опаснейшего врага, вероятного совершителя множества военных и политических преступлений.

Необходимо было выяснить, какие страшные преступления отягощают его душу. А что отягощают, было очевидно: иначе почему Вальтер бросился бежать, а не подошел к солдатам из патруля? Почему не остановился на их громкие, по уставу, крики? Они, конечно, кричали по-английски, но не должны же были британские (британские!) солдаты переходить на язык презренных иностранцев?!

Но как ни искали, никакого криминала за Вальтером не нашли. В боях его полк не был, в акциях не участвовал, лагерей не охранял. А Вальтер так вообще исчез из полка за ночь перед его поголовной сдачей в плен. Загадочная получалась история! И спустя двое суток власти отдали отцу уже начавший издавать запах труп его сына — последнего в роду фон Берлихингенов.

Гроб поставили в библиотеке — единственной большой комнате дома. И была последняя ночь отца с сыном перед похоронами мальчика. Эрих провел ее молча, сидя у изголовья сына. Молиться он не умел, что они увидятся, не верил — таким уж было это поколение. Игнатий несколько раз появлялся в дверях. Зачем — он и сам толком не знал. Спина Эриха не двигалась; иногда приходила в движение рука, гладила нечистую, уже скользкую кожу на лице, на руках Игнатий молча стоял, уходил… Он принес другу чай, тот кивнул, но пить так и не стал. Наверное, ему было не до того. А что мог сделать он, Игнатий… или даже что он мог сказать?

Даже обреченный погибнуть, до мая 1945 года Эрих был счастливее Игнатия, потому что и погибнуть ему предстояло на своей земле, а его род должен был продолжиться на этой же, родной ему, земле. Теперь счастливее был Игнатий, чей сын обосновался в Испании и даже завел там своего сына. Летом 1945 года Игнатий получил письмо от Василия Курбатова, но в Испанию не уехал, объяснив сыну, что оставлять Эриха нельзя.

Сына он тоже просил пока не появляться — шла как раз кутерьма с выдачами, британцы выдавали на верную смерть Сталину всех, кого могли поймать, а ведь сын воевал с красными и в Прибалтике, и в Испании… Появляться в британской оккупационной зоне ему явно не стоило.