Продавец льда - Барсов Сергей - Страница 4

Последнюю Оскар нацелил почти в зенит, и на штурманской башенке каравана наконец завертелся красный прожектор. Заметили.

Караван сбросил скорость, и Оскар успел прочитать на борту огромные буквы «OLI».

«Голиаф», — подумал он, закрывая глаза.

Сова Таклтон танцевал, словно солист в Ледовом театре. Вся разница состояла в том, что он был полностью экипирован для ледового путешествия, а над головой у него вместо хрустального свода чернело небо. Движения танцора были незамысловаты, но это был именно танец, а не просто бессмысленное кружение. Музыки Оскар не слышал, сам Сова молчал, танцуя сосредоточенно, даже как-то отрешенно. И вдруг лед начал затягивать Таклтона — сначала по щиколотку, потом по колено.

Сова танцевал, ничего не замечая, а лед затягивал его все глубже и глубже. Самое странное и страшное состояло в том, что подо льдом не было видно его ног, лишь колыхались два мешка пустоты, и чем глубже он погружался, тем больше становился ужасный воздушный пузырь, сохраняющий форму тела, танцующий.

«Он превращается в полостника», — наконец дошло до Оскара, и он рванулся прочь, но тут же споткнулся и полетел кубарем. Словно шар без рук и ног катился он по необъятной ледяной чаше Сухого моря, падал с обрывов и снова катился, а рядом бежала, завывая, небывало огромная певчая сова, и в конце пути — он точно знал это — его дожидался гигантский полостник с лицом Таклтона.

Слева на поясе взорвался энергобрикет, боль пронзила Оскара, запахло горелым мясом, его мясом, и огромная певчая сова набросилась на него, топорща кривые когти.

— Как же так?! Я ведь еще живой! — закричал он.

— Живой, живой, успокойся, — раздалось совсем рядом.

Оскар открыл глаза, увидел над собой забранную решеткой трехфутовую полусферу светильника и тут же вспомнил, где он и почему сюда попал.

— У вас рация работает? — спросил он неизвестно кого.

— Конечно, — с ноткой удивления ответили откуда-то справа.

— Сообщите в Ирис, что Сова Таклтон и Оскар Пербрайт умудрились угробить буера у Старой Трещины. Кстати, как он?

— Умер. Ты его вез уже мертвого. Страшная кровопотеря, ничего нельзя было сделать.

— А как я?

— Гораздо лучше. Бок разодран, возможно, сотрясение мозга. Кровь я тебе перелил, а синяки сам посчитаешь, когда будет нечего делать.

Ну, и костюм, конечно, придется выбросить.

— А рубашка цела?

— Цела. Вон в углу валяется.

— Не выкидывай, она у меня счастливая.

— Как скажешь. Что еще передать в Ирис?

— Передай в контору шерифа заявку и завещание. Координаты возьми в маленьком футляре, он в поясной сумке у покойного, там же и завещание. А для себя запиши… — Оскар продиктовал врачу координаты. — Там лежат здоровенные пингвины, три штуки. Жира с них — фунтов сорок.

— Правда?! Вот спасибо!

— Тебе спасибо, — ответил Оскар и снова забылся.

3

Губернатор, встречая Аттвуда, выглядел чуть смущенным.

— Помните, я вас обещал познакомить с Оскаром Пербрайтом?

— Помню. А что случилось?

— Да ничего страшного. Он здесь, у меня, но я украл его из муниципальной больницы, и он не в лучшем виде. Бок у него распорот, сильно болит, и он от этого очень злится.

— Ведите. Не кинется же он на меня, в самом деле.

Как только Биди представил Аттвуда, Оскар спросил:

— Значит, это вы призываете нас плюнуть на все и помочь населить планету-мать?

— Не совсем так. Это планета-мать хочет спасти вас от потопа.

— Даст Бог, выплывем. Да и не доживу я до этого потопа, сколько бы ни тужился. А что мне делать на Земле? Я ведь только и умею, что лед резать.

— Льда и на Земле много, правда, возле него уже давно никто не живет: всем хватает места в теплых широтах. Вы даже представить себе не можете, как хорошо полежать голышом на солнышке.

— Да… под нашим солнышком через полчаса начнешь звенеть. А сколько народу вы сможете взять сейчас?

— Сотни две человек. У нас небольшой корабль.

— Ну, столько-то вы наберете. Есть такие: поедут в Столицу полечиться у Горячего озера — это аномалия такая, — да так там и остаются. Неохота им сюда за новыми болячками возвращаться.

— Господин Аттвуд интересуется нашими аномалиями и зверьем, — вмешался Биди.

— Ага. Ну, больших аномалий я знаю четыре: Горячее озеро в Столице, Свечку, Стеклянную реку и Старую Трещину. Вы, наверное, уже знаете, что здешний лед течет, любая царапина вскоре затягивается, а вот Старой Трещине ничего не делается. Кстати, это единственное место, где обнажена почва. Отчего возникли эти аномалии — никто не знает. Если принять гипотезу о ледяной бомбардировке, то это, наверное, эпицентры взрывов. Вам, наверное, странно слышать, как это мы, прожив здесь двести лет, ничего толком не знаем. Все очень просто: некогда было. Кто строил город из металла корабля, кто возился с гидропоникой, лучевиков нужно было много — лед плавить.

Кстати, тогда и нашли первых аборигенов. Насколько я знаю, за все это время в Ирисе было всего двое ученых: покойный отец барона да мой покойный отец у него в ассистентах. Все, что они выкопали, сохранилось у нашего губернатора, — он махнул рукой в сторону Биди, — и в городском музее. А сами они поехали однажды к Болоту, хотели провести штрек под его дном, и больше их не видели…

— Вы сказали — «больших аномалий». А что, есть и другие?

— Да, но мы не любим о них упоминать. Мы называем их полостниками. Это воздушные пузыри во льду в форме человеческих тел.

— Человеческих?

— О, нет, конечно. Но вы же видели, как мы с аборигенами похожи.

Если захотите посмотреть, у нашего губернатора в галерее есть один.

Я и второго полостника ему привез, но он сказал, что купит его разве что на вес льда. А я ответил, что лучше уж отвезу его на лучевую станцию, и продал муниципальной галерее. Честно говоря, мне от них не по себе. Мне иногда кажется, что они и есть настоящие аборигены.

— Опять ты за свое. — Биди ткнул пальцем в сторону галереи. — Вон они, настоящие аборигены… свежезамороженные.

— А может, они телепортировали, и эти полости — просто их отпечатки во льду?

— Знаешь, Оскар, мне телепортировать не приходилось, но я почему-то уверен, что для этого надо как минимум быть живым. А их накрыло всех разом, и у тебя был не один случай убедиться в этом.

— А может, полостники — это их души?

— А может, пустые бутылки. Мне говорили, что-то в этом духе ляпнул однажды покойный Сова Таклтон.

— Кстати, ты не знаешь, как его звали по-настоящему?

— Арктика. Кажется, был такой штат на планете-матери. А почему его прозвали Совой?

— Так его еще в Столице прозвали. Наловчился он орать певчей совой: «Вя-а-а-а!», только еще громче.

— Вот как? Ни разу не слышал.

— А откуда тебе было слышать? В Аптаун ты ездить не любишь, а он, насколько я знаю, к тебе был не вхож. Простите, господин Аттвуд, мы отвлеклись.

— Ничего страшного. Мне все интересно.

— Теперь о зверях. Главная зверушка — хищный пингвин. Прозвали его так за способ передвижения: он скользит на брюхе, а лапами только отталкивается. Из его жира в Столице умеют делать чудесный дамский крем. Выслеживать хищного пингвина — дохлое дело, его бьют, когда он нападает. А потом надо следить, чтобы раненого пингвина не слопали его же братишки или совы. Ну, про певчих сов вы уже знаете.

Пакость мусорная. Короче говоря, пингвины жрут все живое, а певчие совы — все мертвое, тем и пробавляются. Есть еще какие-то твари, но они водятся так далеко, что туда даже караваны не доходят…