Великое восстановление наук, Разделение наук - Бэкон Фрэнсис - Страница 85

Первый состоит в том, чтобы мы с самого начала избегали задач, которые были бы слишком трудны или, наоборот, слишком незначительны по сравнению с тем, чего требует дело. Ведь слишком тяжелый груз может в человеке средних способностей убить всякую надежду на успех, так что у него опустятся руки, у человека же самоуверенного -- разбудить огромное самомнение и убеждение в безграничности собственных сил, что неизбежно ведет за собой небрежность. Но и в том и в другом случае опыт не оправдает ожиданий, а это всегда вызывает смятение и упадок духа. Ну а если задача слишком легка, это приведет к значительной задержке в продвижении вперед.

Второй совет требует, развивая какую-то способность с целью приобрести в ней навык, обращать прежде всего внимание на два момента, а именно: когда душа лучше всего расположена к предполагаемому делу и когда -- хуже всего. Первый необходим для того, чтобы возможно дальше продвинуться по избранному пути, второй -- для того, чтобы, собрав все силы души, уничтожить преграды и препятствия, встречающиеся на нем, и в результате легко и спокойно будет найден средний путь.

Третий совет, о котором мимоходом упоминает Аристотель, -- это "всеми силами (исключая, однако, недостойные приемы) стремиться в сторону, противоположную той, к которой нас сильнее всего влечет природа" ^, подобно тому как мы гребем против течения или сгибаем в противоположную сторону кривую палку, чтобы ее выпрямить.

Четвертый совет вытекает из одной удивительно верной аксиомы: "Мы с большим удовольствием и успехом стремимся к тому, что вовсе не является нашей основной задачей и нашим главным занятием, поскольку наша душа от природы чуть ли не с ненавистью воспринимает жестокую власть необходимости и насилия". Есть и много других полезных наставлений, которые могли бы помочь управлять привычкой. Ведь привычка, если ее развивать разумно и умело, действительно становится (как обычно говорят) "второй натурой"; если же управлять ею неумело и полагаться лишь на случай, то она превратится в какую-то обезьяну природы, неспособную что-либо правильно воспроизвести и изображающую все только в уродливом и искаженном виде.

Точно так же если бы мы захотели сказать несколько слов о значении книг и учения и влиянии их на нравы, то разве мало существует плодотворных советов и наставлений, относящихся к этой теме? Разве один из отцов церкви с величайшим негодованием не называл поэзию "вином демонов" ^, поскольку она действительно порождает множество искушений, страстей и ложных представлений? Разве Аристотель не высказал очень мудрую и достойную самого серьезного отношения мысль о том, что "юноши не способны еще усвоить моральную философию" ^, ибо в них еще не охладел ныл юных волнений и страсти но успокоились под влиянием времени и жизненного опыта? И если говорить правду, то разве не потому великолепнейшие книги и проповеди древних писателей, которые весьма убедительно призывают людей к добродетели, показывая воочию все ее величие и осмеивая ходячие мнения, старающиеся, подобно пара-ситам в комедии, унизить ее, оказываются столь малоэффективными и так мало помогают утверждению нравственности и исправлению нравов, что их обычно читают отнюдь не умудренные годами люди, а лишь дети и незрелые юноши? Разве не верно то, что молодые люди еще значительно менее, чем к этике, подготовлены к изучению политики, если они вполне не проникнутся религией и учением о нравственности и об обязанностях, потому что в противном случае они могут под влиянием искаженных и неправильных представлений прийти к убеждению, что вообще не существует подлинных и надежных моральных критериев, но все измеряется лишь степенью полезности и удачи? Как говорит поэт:

...зовется доблестью разбой удачный... ^

-- и в другом месте:

Этот несет в наказание крест, а другой -- диадему *".

Впрочем, поэты предпочитают здесь форму сатиры, с негодованием обрушиваясь на эти пороки. Но некоторые книги о политике вполне серьезно и положительно излагают эту тему. Так, Макиавелли пишет, что "если бы Цезарь оказался побежденным, то он стал бы еще более одиозной фигурой, чем Катилина" ^, как будто, кроме одной удачи, не существует никакого различия между какой-то кровавой и сладострастной фурией и человеком возвышенной души, самым удивительным среди людей (если бы у него только не было такого честолюбия). Мы видим на этом примере, как необходимо людям всеми силами стараться познать науку благочестия и нравственности, прежде чем они приступят к политике, тем более что люди, воспитанные во дворцах и с детских лет готовящиеся к государственной деятельности, почти никогда не приобретают подлинной и глубокой нравственной порядочности; и насколько было бы хуже, если бы к этому присоединились еще и книжные наставления! Более того, разве не следует также относиться с осторожностью и к самим моральным поучениям и образцам, по крайней мере к некоторым из них, ибо они иной раз способны сделать человека упрямым, заносчивым и замкнутым? Ведь говорит же Цицерон о Катоне: "Знайте, что все те поистине божественные и выдающиеся достоинства, которые вы видите в нем, -- это то, что принадлежит ему от природы, те же недостатки, которые мы порой в нем находим, не созданы природой, а воспитаны учителями" ^. Существует и множество других аксиом, касающихся того действия, которое производят на человеческую душу учение и книги. И поистине справедливы слова поэта: "Учение переходит в нравы" ^, что в равной мере приходится сказать и о других факторах, таких, как общение с людьми, репутация, законы и т. п., которые мы перечислили выше.

Впрочем, существует определенный метод воспитания души, который, как мне кажется, более тщательно разработан, чем остальные. Этот метод опирается на такое основание: "Душа каждого человека в определенные моменты находится в состоянии большего совершенства, в другие же моменты -- в состоянии меньшего". Поэтому основная цель и задача этого метода состоит в том, чтобы поддерживать наиболее благоприятные моменты, а неблагоприятные, если можно так выразиться, совершенно вычеркивать из календаря. Есть два способа закрепить благоприятные моменты душевного состояния: обеты или по крайней мере очень твердые решения души, с одной стороны, и, с другой -- наблюдение и упражнения, которые, впрочем, имеют значение не столько сами по себе, сколько потому, что они постоянно удерживают душу в повиновении и готовности к исполнению долга. Отрицательные моменты могут быть уничтожены также двумя способами: тем или иным искуплением и исправлением прошлого либо избранием нового жизненного пути и началом жизни как бы заново. Но эта часть, как мне кажется, уже относится к религии; и это неудивительно, так как истинная и настоящая моральная философия, как уже было сказано, является всего лишь служанкой теологии.

Таким образом, мы завершим рассмотрение этой части учения о воспитании души указанием на то средство, которое, будучи самым экономным и общим из всех, в то же время оказывается и наиболее ценным и эффективным для формирования в душе способности восприятия добродетели и развития в ней состояния, очень близкого к состоянию совершенства. Это средство состоит в том, что мы избираем и ставим перед собой правильные и согласующиеся с добродетелью цели нашей жизни и наших действий, причем эти цели должны быть все же хоть в какой-то мере достижимыми для нас, Ведь если предположить две вещи, а именно, что цели наших действий хороши и высоконравственны, а решимость души достичь их и претворить в жизнь прочна и неизменна, то из этого следует, что душа сразу же принимает и формирует в себе одновременно все добродетели. Именно в этом проявляется деятельность самой природы, тогда как остальные действия, о которых мы уже говорили, кажутся нам лишь делом рук человека. Ведь когда скульптор лепит или вырубает из камня какую-то статую, он создает каждый раз только ту ее часть, которой в данный момент он занят, а не все остальные (например, пока он создает лицо, остальная часть тела остается необработанным, бесформенным камнем, до тех пор пока рука скульптора не коснется и ее); напротив, природа, создавая цветок или живое существо, порождает и формирует одновременно зачатки всех частей организма. Подобным же образом когда мы имеем дело с благоприобретенными добродетелями, существующими как результат какого-то навыка или тренировки, то, стремясь, например, развить в себе воздержанность, мы ослабляем усилия в развитии храбрости и остальных добродетелей; когда же мы целиком посвящаем себя достижению справедливых и высоконравственных целей, то, какой бы добродетели ни потребовали от нашей души эти цели, всегда можно заметить, что мы уже обладаем определенной склонностью, предрасположением и известными способностями к приобретению и проявлению этой добродетели. И это, пожалуй, именно то состояние души, которое так великолепно описывает Аристотель, рассматривая его не как добродетель, а как некое проявление божественной природы. Вот его собственные слова: "Дикости естественно противопоставить ту героическую или божественную добродетель, которая стоит выше человеческой", и несколько ниже: "Ибо для зверя не существует ни порока, ни добродетели, точно так же как и для бога. Но если последнее состояние есть нечто высшее, чем добродетель, первое представляет собой лишь нечто отличное от порока" ^. Правда, Плиний Младший со свойственной языческому панегиристу неумеренностью изображает добродетель Траяна не как подражание, а как образец божественной добродетели, говоря, что "людям нужно просить богов только о том, чтобы они были бы для смертных такими же добрыми и благосклонными владыками, как Траян"^. Однако в этих словах слышится нечестивая, безбожная и высокомерная заносчивость язычников, которые придавали большее значение каким-то теням, чем самой сущности. Неистинная религия и святая христианская вера стремятся к самому существу вещей, внушая душам христианскую любовь, которую в высшей степени правильно называют "узами совершенства" (vinculum perfectionis) ^, так как она соединяет и связывает воедино все добродетели. Удивительно изящно сказано у Менандра о чувственной любви, которая является лишь искаженным подражанием любви божественной: "Любовь для человеческой жизни -лучший учитель, чем неуклюжий софист" ^. Он говорит этими словами, что любовь лучше воспитывает достойные нравы, чем учитель и софист, которого он называет "невежественным". Действительно, всеми своими многотрудными правилами и наставлениями он не смог бы так умело и свободно, как это делает любовь, научить человека и ценить самого себя, и прекрасно вести себя в любом положении. Так, вне всякого сомнения, если чья-то душа пылает жаром истинной христианской любви, ей удается достичь большего совершенства, чем с помощью всех средств этической науки, которая в данном случае по сравнению с христианской любовью, конечно же, оказывается в положении этого софиста. Более того, подобно тому как прочие аффекты, по верному наблюдению Ксенофонта, хотя и возвышают душу, однако в то же время вносят в нее своими порывами и излишествами волнение и дисгармонию, и только одна любовь одновременно возвышает ее и успокаивает ^, так и все остальные человеческие дарования, вызывающие наше восхищение, хотя и возвышают и возвеличивают нашу природу, тем не менее не свободны от излишеств, и только одна христианская любовь никогда не может быть чрезмерной. Ангелы, желая обладать могуществом, равным божественному, совершили грех и пали. "Вознесусь и буду подобен всевышнему" ^. Человек, посягнувший на знание, равное божественной мудрости, совершил грех и пал. "И вы, как боги, познаете добро и зло" TM. Но ни ангел, ни человек никогда не совершали и не совершат греха, стремясь уподобиться Богу в благости и любви. Наоборот, нас даже призывают к такому именно подражанию: "Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящих вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас. Да будете сынами отца вашего небесного. ибо он повелевает солнцу своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных" "^. Да и по отношению к самому первоисточнику божественной природы языческая религия употребляет слова "благий, великий" (optimus, maximus), Священное же писание заявляет: "Милосердие его превыше всех деяний его" ".