Старшие арканы Таро. Теория и практика - Бедненко Галина Борисовна - Страница 13

13

Мудрость юной души

Шут Таро – это еще мудрость юной души. В колоде Таро Хайндля мы видим юное, но немного растерянное или чуть печальное лицо шута… указывающего на рану лебедя, поющего предсмертную песнь. Убийство священного лебедя – это первое деяние вагнеровского Парсифаля, простодушного дурака, который после пройдет героический путь во славу Святого Грааля. Это легкомыслие невинности, превращающееся в мудрость, раны многочисленных опытов. И вместе с тем эта карта – о том, что ничто не вечно, ни радостное, ни печальное, ни прекрасное, ни ужасающее… и о том, что всегда есть время удивиться этому миру. Я вижу в этой карте идею вечной и повторяющейся юности молодой души человека (существует представление об одновременном существовании старой, проходящей свой путь во множестве жизней и молодой, юной души человека в каждом воплощении). Это странная континуальность юной души – и ее вечная мудрость. Печальный и мудрый шут – это один из ее обликов: вспомним героев Чарли Чаплина…

Образом близким к этой карте я бы (возможно, совершенно субъективно) назвала Тиля Уленшпигеля, героя средневековых голландских и немецких плутовских легенд и знакомого многим с детства по роману Шарля Де Костера. Тиль Уленшпигель был путешественником и весельчаком, плутом и забавником… но он умел и глубоко чувствовать, и по-настоящему любить.

Шут в нашей жизни

Когда в нашей жизни (в раскладах или вне их) появляется Шут, то часто мы чувствуем растерянность и неизвестность, непонимание и рассеянность. Вместе с тем это может быть побуждение «шагнуть в пустоту», в неизведанное. Мы можем проявлять Шута в себе, когда решаемся на неожиданные и странные для окружающих, но освобождающие нас от пут и сложностей поступки. Или когда начинаем все с нуля. Или когда внезапно делаем то, что кажется необходимым нашей душе больше, чем обусловлено реальностью.

Шут в себе – это способность шутить и смеяться даже над собой, самоирония и умение выбираться даже из тяжелых ситуаций с улыбкой на лице, улыбкой для себя самого, не для других.

Удивительно привычное состояние Шута передает песня группы «Крематорий». В ней даже присутствует собачка… похоже, та самая:

Ту собачку, что бежит за мной,Зовут Последний Шанс.Звон гитары и немного слов —Это все, что есть у нас ‹…›На моих шузах лежитПыль многих городов.Я раньше знал, как пишутся буквы,Я верил в силу слов,Писал стихи, но не стал поэтомИ слишком часто был слеп.Мое грядущее – горстка пепла,Мое прошлое – пьяный вертеп.Но были дни, которые запомнятся мне навсегда,Другая жизнь, иные времена ‹…›Но кто-то разбил хрусталь наших грезИ вырвал из жизни дни,Дни, когда мы верили в то,Что все еще впереди.Твердым шагом мы идем вперед,Нам нечего терять.И нет сил, чтобы бросить всеИ сызнова начать.Но если ты чувствуешь это,Как чувствует негр блюз,Тогда моя собачка праваИ, может быть, ты поймешь меня…

Чураясь архетипа Шута и отрицая его, мы можем проецировать его на других, обесценивая свободу и легкость, осуждая легкомыслие и ветреность, безрассудство, безответственность, несвязанность узами правил и отношений. Вытесняя Шута из своего сознания, мы – как и в любом случае вытеснения важного архетипа – проецируем его на других или же вновь и вновь подвергаем себя возможности встретиться с ним в действительности, уже во внешнем мире. Так самые рассудительные люди осознанно и обдуманно (и, главное, очень разумно) оказываются в дураках, а созданные когда-то правила превращаются в клетку, убежать из которой удается лишь очень глупо и опрометью, по-дурацки.

Шут – это детство мира, инфантильное, игривое и ребяческое восприятие реальности. Потерянный ребенок чувствует себя странным нездешним существом в этой реальности, вполне самодостаточный «младенец» ожидает полного принятия себя миром. Мы можем предположить, что опыт Шута в нашей жизни связан с каким-то значимым детским опытом или общим настроением, атмосферой детства. «Раненый» или «потерянный» Внутренний Ребенок чаще придает переживанию Шута в человеке акцент неизвестности и непонятности происходящего, однако тот же Шут может проявляться и как изначальный оптимизм.

С другой стороны, общий позитивный настрой и уверенность в себе, отчасти эгоцентричное переживание, но вполне индивидуальное, дает и XX аркан «Солнце». Но оно являет более обособленный от мира (и аркана «Мир», который находится, по сути, рядом с Шутом, перед ним, в кольцевой структуре Таро) принцип. Шут еще не вполне отделен от окружающего пространства, и в благоприятном случае оно – часть его (отсюда истоки всемогущества следующей карты – Мага). (Поэтому и Потерянный Ребенок в Шуте не понимает ни где он, ни кто он… все взаимосвязано.) Солнце же дает не только оптимизм, но и чувство уникальности и отделенности от мира.

Глава 8

«Маг» (I)[14]

В исторических колодах на этой карте изображался не то фокусник, не то ремесленник со своим товаром. Когда система Таро стала восприниматься как магическая, слово «маг» стало звучать гордо и поза фигуры на карте сделалась величественной, а на столе появились узнаваемые символические атрибуты.

Классическая иконография. Молодой мужчина стоит перед столиком с выложенными на нем символами четырех мастей: воздуха – кинжалом, воды – чашей, земли – монетами, огня – дубинкой. Магический жезл, соответствующий Духу, Маг держит в поднятой правой руке. Из нововведений, появляющихся в колодах, мы можем отметить, что у современного Мага появляется новый, пятый элемент на его рабочем столике,[15] в то время как жезлом (огнем) считается тот, который Маг держит в руке.

Демиург

Демиург – в античной философии «создатель космоса» – в переводе с древнегреческого означает не что иное, как «ремесленник». А Платон ввел понятие бога-творца, демиурга созданного мира. Бог-демиург взял за прототип мир идей и слепил некую неумопостигаемую модель, по которой сотворил уже физический космос. «Ведь Бог, желая видеть все вещи благими и, насколько это возможно, ни единой с изъяном, принял на себя все из видимого, что, лишенное покоя, металось неправильно и беспорядочно, и привел все это из разобщения к порядку, рассудив, как лучше подобает ему быть» (Платон, «Тимей»). Негативные, «плохие вещи мира» с этой точки зрения оказываются лишь неупорядоченными остатками некосмизированного хаоса или же повторением, подражанием уже сотворенному (а потому не столь совершенным, как идеал). Потому что «Бог, скомпоновав все части всех вещей с тщанием и точностью, насколько позволила природа необходимости (т. е. материи), спонтанная и ускользающая, повсюду придал им согласованные пропорции и гармонию».

Интересно, что Платон особое внимание уделяет правильной работе со стихиями при творении мира. «Однако видимым ничто не может стать без участия огня, а осязаемым – без чего-то твердого, твердым же ничто не может стать без земли. По этой причине Бог, приступая к составлению тела Вселенной, сотворил его из огня и земли…Бог поместил между огнем и землей воду и воздух, после чего установил между ними возможно более точные соотношения, дабы воздух относился к воде как огонь к воздуху и вода относилась к земле как воздух к воде. Так он сопряг их, построив из них небо, видимое и осязаемое. На таких основаниях и из таких составных частей числом четыре родилось тело космоса, упорядоченное благодаря пропорции, и благодаря этому в нем возникла дружба… При этом каждая из четырех частей вошла в состав космоса целиком: устроитель составил его из всего огня, из всей воды, и воздуха, и земли, не оставив за пределами космоса ни единой их части или силы» («Тимей»). Дальнейшее описание творения мира демиургом похоже на описание конкретного ремесленного метода. Творение мира также связано и со временем: у Плотина душа, создавая космос, вначале сама сделалась временем, а потом отдала во власть времен видимый мир.