Опрокинутый купол - Буянов Николай - Страница 57

Все растерянно переглянулись, череда лиц проплыла передо мной – вытянутые, изумленные, не успевшие осознать смысл происходящего… Обреченное – у бедного художника-декоратора: рука испачкана кровью, и теперь он, конечно, номер один в списке подозреваемых (так, наверное, представлялось ему самому, в действительности же все иначе: мы сидели на последнем ряду, Глеб с оператором Робертом были прямо за нашими спинами, и выстрелить Вайнцман на моих глазах, тем более из такой громоздкой штуки, как арбалет, конечно, не мог). Однако кровь…

Все это искоркой мелькнуло в голове и пропало. Осталась лишь дикая боль, разрывающая душу, словно это в меня, а не в Глеба воткнули стрелу.

– Я хочу домой, – с ноткой истерики прошептала Оленька Баталова. – Я не желаю оставаться…

– До приезда милиции никто отсюда не выйдет, – сказал я, сдерживая ярость. – Среди нас убийца, черт возьми!

А за окнами уже скрипнули тормоза оперативного «уазика», и в коридоре послышались приближающиеся шаги. И кто-то громко стукнул в дверь, прежде чем войти…

Они сидели вдвоем в тесном кабинете, по сторонам письменного стола, на котором в равнодушном молчании застыл телефон. Здесь на окнах тоже стояли решетки, только похлипче, чем в кабинете Бориса, в управлении. В просмотровом зале работала группа: щелкал блиц и бубнил низкий простуженный голос. Он не прислушивался: голова гудела, будто после контузии, но – странное дело – очень явственно слышалось, как падал снег за окном с нежным, легчайшим шорохом.

– Он ничего не сказал тебе по телефону? – в двадцатый раз спросил Слава КПСС. – Ну, хоть какой-то намек?

Борис покачал головой.

– «Я, кажется, докопался… Но одному мне, боюсь, не справиться. Ты мне нужен». И все. Он подготовил ловушку для убийцы и попался в нее сам.

Он помолчал.

– Теперь меня, наверное, отстранят.

– Я постараюсь, чтобы дело передали мне, – успокаивающе сказал Слава, – И буду держать тебя в курсе.

– Тело обследовали?

– Варданян еще возится, заключение обещал к утру. Но в принципе картина достаточно ясная: колотая рана, поражена артерия. Орудие убийства налицо.

– Выяснили, откуда стреляли?

– Классический случай: через дырку в экране, с той стороны.

– А арбалет?

– Арбалет не нашли. Есть довольно четкий след рифленой подошвы… Но там вообще полно следов.

Борис криво усмехнулся.

– А я грешным делом решил…

– Что стрелял мальчик из кинофильма? Нет, тут никакой мистики. Стрела из реквизита…

– Разве там есть боевые стрелы?

– Пять штук. Ими стреляли в бревенчатую стену – есть в сценарии такой эпизод, с пометкой «4 секунды». Ты не знаешь, что это значит? У кого ключи от реквизиторской?

– У Глеба, Мохова и Вайнцмана. Однако практически…

– Да, – сказал Борис. – Там бывают и каскадеры, и артисты, и костюмеры. Оленька Баталова могла украсть стрелу, или Игнатов, или Дарья Матвеевна.

"Удивительно, – подумал он, – как долго – не менее десяти минут – я смотрел на экран и не мог осознать, что вижу не тот фильм и не тех актеров (актеров ли?). Миша Закрайский в первоначальном варианте играл Некраса (до того, как Глеб, доведя себя и окружающих до тихого помешательства, все же настоял на своем и парнишку-пастушка убрали) – ТАМ был другой Некрас. Другая Елань и совсем не похожий на Александра Игнатова князь Олег. И все это – до ужаса, до озноба реально, даже кровь на чужом рукаве («Будто он проник туда, в тринадцатый век, и установил скрытую камеру…»).

– Откуда кровь на руке у художника?

– Он дотронулся в темноте до Глеба, когда подсаживался к тебе. Однако не почувствовал сразу – был захвачен действием на экране.

– Мы все были захвачены, – мрачно проговорил Борис. – В этом, кажется, и состоял замысел: оглушить, ошарашить, чтобы в первые минуты никто не осознал подмены. А потом – наблюдать за реакцией каждого.

– Зачем?

«Я приготовил ЕМУ сюрприз». И ОН, едва взглянув на экран, понял, что разоблачен. Эпизод длился пятнадцать минут. За это время убийца выскользнул из зала (дверь не заперта и, в отличие от двери на кухне Марка Бронцева, не скрипит), открыл реквизиторскую, зарядил арбалет, прошел за экран…

– Слишком сложно, – пробормотал Борис (а внутренний голос напомнил: а остальное? Всадники на шоссе, серебряная стрела, незнакомый актерский состав для тайных съемок – ведь все было рассчитано на неожиданность, на эффект!).

– У него не было другого выхода, – возразил Слава. – Если убийца не принес оружие с собой…

– Но в реквизиторской были ножи, кинжалы, мечи…

– Во-первых, все оружие, кроме пяти стрел, было затуплено. А во-вторых…

– Он боялся подойти вплотную, – закончил Борис. – Глеб владеет… владел восточной борьбой и мог обезоружить убийцу. Тот предпочел действовать на расстоянии. Ты можешь показать место, откуда был выстрел?

На пороге они задержались, чтобы оглянуться – надо думать, в последний раз… Казалось, будто комната хранит ауру покойного хозяина – тепло его рук, еле уловимые запахи и несколько фотографий на столе под стеклом. Борис отстраненно взглянул: почти на всех они вдвоем или втроем: он, мама, Глеб – в обнимку… Нет ни одной с какого-нибудь фестиваля, чтобы на заднем плане виднелся чужой пейзаж – ну их в хвост, эти пальмы, бассейны, огни… Фотографии были свои, тутошние, черно-белые, появившиеся на свет задолго до засилия «Кодака» (они занавешивали окно в спальне одеялом и ввинчивали лампу, выкрашенную красной краской)…

Позади экрана находилось длинное узкое помещение. Следов на полу и вправду было великое множество – полное впечатление, что здесь не убирались со времен завершения строительства. Целая гора окурков – Борис поднял один… Нет, он явно не имел отношения к убийце: слишком давнишний, окаменевший, в сантиметровом слое пыли. Вешалка, болтающаяся на единственном гвозде, ведро, метла и лопата в углу, в паутине… Словом, обычная подсобка. Если дверь сюда когда-то и запиралась, то давно: язычок английского замка намертво застрял в утопленном положении.

Борис отыскал отверстие, о котором упоминал Слава Комиссаров, – маленькое, не больше трех сантиметров в диаметре, на уровне глаз. Посмотрел сквозь него в зал и поневоле вздрогнул: показалось, будто Глеб сидит на стуле возле проектора, у задней стены… «Теперь я часто буду видеть его, – подумалось вдруг. – Везде, всюду: на улице, в автобусе, по дороге на службу – в показавшемся знакомым повороте головы, в слегка нахальной мальчишеской улыбке и похожих интонациях голоса… И вздрагивать при каждом звонке в дверь я перестану еще не скоро – когда пойму и свыкнусь с мыслью: он не придет».

– Стрелять могли только отсюда?

– Если судить по траектории. Хотя теоретически убийца мог стоять возле угла экрана, но тогда стрела вошла бы в тело под другим углом.

Слава помялся.

– Я должен буду снять твои показания…

Борис пожал плечами, не отрываясь от дырки в экране – холодноватый, туманный взор, зафиксированный на какой-то неожиданной идее, – и сказал:

– Парадокс в том, что я сидел рядом и ничегошеньки не запомнил. Понимаешь, в том, что касается кино, экрана, Глеб был истинным мастером. Он мог заставить зрителя смеяться и плакать. Переживать за свои персонажи, как… как за кого-то очень близкого и реального. Мог заставить забыть обо всем – и все действительно забыли.

– Кроме убийцы.

– И убийца тоже забыл… В первые минуты. Мы упустили из виду одну деталь: он выстрелил в тот момент, когда мальчишка на экране спустил тетиву лука. Иначе кто-то обратил бы внимание на свист стрелы.

– И что?

– Для того чтобы точно подгадать момент, он должен был видеть этот эпизод раньше, до показа в зале. Черт возьми, возможно, он даже участвовал в съемках.

Помощник режиссера Александр Михайлович Мохов, наверное, в двадцатый раз просматривал снимки, сделанные с кассеты Глеба: князь Олег, воевода Еремей, Елань, Некрас, сын Патраша Мокроступа, – напряженное лицо за дугой охотничьего лука.