Опрокинутый купол - Буянов Николай - Страница 62

– Тогда, в больнице, я тренеру не поверил: подумал, ерунда, философские ухищрения, чтобы меня утешить… Чудно, но эта штука, – он шлепнул ладонью по пластиковому подлокотнику, – где-то дает свои преимущества. Начинаешь по-другому воспринимать мир.

– Это как?

– Как… Будто из зрительного зала. Нет желаний, не к чему стремиться. Неуязвимость! – Он вздохнул. – Бронцев это понимал, он вообще был неглуп. И свои кассеты он записывал отнюдь не в целях шантажа.

– А для чего? – спросил Борис, вспоминая: то же самое говорила и Маргарита Павловна. «Он не хотел денег и к власти был равнодушен – в обычном понимании…»

– Как вам объяснить? Вот мое ощущение: он ставил эксперимент. Наблюдал за людьми, как за животными.

– Будто из зрительного зала? Тоже хотел быть неуязвимым?

Роман усмехнулся.

– У него бы не получилось. Это вообще недоступно обычному человеку – нужно быть святым… Или калекой (юродивым по-старому). Как я. Вот он и придумал себе средство: некий суррогат святости. Точнее, вседозволенности.

– Интересно, а зачем вам нужны были эти сеансы? – с неприязнью спросил Борис. Уж больно легко, походя, этот странный человек раскладывал своего «доктора» по полочкам («А, пожалуй, и не только его, а каждого, с кем вступает в контакт, – и меня в том числе»).

– Зачем? – Роман пожал плечами. – Известное дело. Марк наблюдал за мной, я –з а ним.

– Поясните.

– Боюсь, вы не поймете. Вы ведь тоже, простите, не святой и не калека. И мыслите стандартно, опираясь на голые факты, без излишних психологизмов. Хотите скажу, что вы думаете обо мне? Что я, исходя из некоторых соображений, идеально подхожу на роль убийцы.

– В вашем-то положении? – разозлился Борис. – Извините.

– Ничего, я привык. Кстати, я могу передвигаться не только в коляске.

Борис посмотрел в угол возле окна и мысленно стукнул себя по лбу. Костылей не заметил, хорош сыщик.

– Уяснили? Так что я вполне мог дождаться, когда Марк повернется спиной, взять пистолет из шкатулки и…

– А потом подбросили дамскую ленточку для волос?

– Нет, – покачал он головой. – Женщину я не стал бы подставлять.

– Кажется, я его обидел, – произнес Борис покаянно.

– Ничего, – отозвалась Маргарита Павловна. – Он не обидчив, хотя иногда… Очень злословен. Кого угодно доведет. Ударит – и ждет реакции. Возможно, даже жаждет, чтобы ему ответили… Ну, ударили в ответ.

– Зачем?

– Чтобы не чувствовать себя ущербным.

– Гм… По-моему, он слегка зациклен на этой идее, хотя меня уверял в обратном.

– Как бы вы вели себя на его месте? – с мягким укором сказала экономка. – Знаете, он всегда был чрезвычайно способным. Ко всему, за что бы ни брался: в спорте, в учебе, искусстве… В художественном училище историю искусств им преподавал академик Черкасский. Вы бы послушали, как он отзывался о Романе!

– А что же Шуйцев?

Она как-то неопределенно повела плечом.

– Тоже не без способностей. Всегда тянулся за Романом – постоянные друзья-соперники, но…

– Понятно. Моцарт и Сальери, вечная тема.

– Нет, нет, никакой вражды и зависти. Видите вон ту фотографию?

Борис посмотрел на снимок на стене и кивнул. В этом доме вообще любили фотографии, они висели на стенах и стояли тут и там: все в овальных или прямоугольных рамочках, по моде шестидесятых…

Двое ребят-студентов – один черноволосый и смуглый, второй – круглолицый и веснушчатый, оба в длинных свитерах и грубых джинсах, с этюдниками через плечо, на ступеньках здания училища. Действительно, трудно заподозрить их в чем-то: наоборот, лучшие друзья (хотя как тут определишь по изображению, если и в жизни обманываешься сплошь и рядом). Между ними – молодая симпатичная женщина с модной прической «каре», в брючном костюме и солнцезащитных очках. На ум почему-то пришел снимок, лежавший на столе Глеба под стеклом: Борис, Глеб и мама были запечатлены в обнимку посреди осеннего березового леса, в штормовках, сапогах, с лукошками, откуда выглядывали буроватые грибные шляпки. Идиллия, обязательные улыбки и некоторая скованность в торжественных позах: все фотографии тех лет неуловимо похожи друг на друга.

– Это Роман с Володей на втором курсе, – пояснила Ермашина. – Они его так и не закончили, им прислали повестки из военкомата. После армии Володя, впрочем, восстановился и закончил, а Рома… У него в то время вообще был сложный период: депрессии, запои… Я боялась: выкарабкается ли?

– Значит, Бронцев лечил его от депрессии?

Она поджала губы.

– Не все так просто. Вы знаете, что их взвод попал в засаду в районе Биджента?

– Слышал от Владимира.

– Взвод погиб, только их двоих подобрали позже, тяжелораненых. Так вот, то ли в результате контузии, то ли… Словом, иногда Роману кажется, что он сам тоже был убит – там, под Биджентом. А здесь, сейчас живет кто-то еще… Нечто вроде эфирного двойника.

– Он в самом деле верит в это?

– Не думаю. Скорее, он принял версию Марка – за неимением лучшей.

– Идею насчет двойника высказал Бронцев? – Борис покрутил головой. – Если у парня проблемы, то ему нужен квалифицированный психиатр, а не шаман с самодельным дипломом. Впрочем, это не мое дело… Так вы не .знаете, что же произошло на самом деле?

– Он не говорит. Только повторяет иногда: «Я видел свой труп». И больше ничего.

«Я видел свой труп, – сказал Владимир Шуйцев, глядя куда-то сквозь стену, сквозь фотографию в вестибюле музея (еле слышный шепот под гулкими сводами). – Множественные ранения в грудь и живот, после такого не выживают…»

Он невольно вздрогнул, когда щиколотки коснулось что-то мягкое, урчащее и, как бы это сказать, наэлектризованное. Маргарита Павловна нагнулась и подхватила на руки мохнатое черное чудище. Кот фыркнул, посмотрел изумрудными глазами и зевнул во всю свою розовую пасть.

– Феликс, – узнал Борис. – А я думал, куда он исчез… Значит, вы взяли его к себе?

– Жалко оставлять, – слегка виновато сказала экономка. – Пропал бы один в квартире. У Марка он служил чем-то вроде талисмана на счастье, оберега по-старинному. Только все равно не уберег.

«Жаль, он не умеет говорить, – в который раз подумал Борис. – Вот кто видел убийцу… И ведь не молчит – мяучит, урчит, мурлыкает, пытается что-то сказать, да мы не понимаем. – Представилась вдруг обитель „ведуна“ – как бы снизу, в том ракурсе, в котором видел ее Феликс. Дверь на кухню полуоткрыта: убийца уже в квартире, ничего не подозревающий экстрасенс кричит из ванной: „Филя, паршивец, где тебя носило?“ Полупустая миска с „Вискасом“ на полу. – Почему-то эта злосчастная миска еще в первый раз зацепила мое внимание: неужели кот, почуяв в квартире чужого, сразу бросился к еде? А если и так (черт ее поймет, кошачью психологию), то почему не съел все? Вывод напрашивается: Феликса кто-то спугнул. Чужой запах, присутствие постороннего…» И – Борис чувствовал, но не мог объяснить – эта догадка ассоциировалась с этой фотографией на стене, где двое счастливых студентов-художников на ступеньках своей альма-матер, и девушка в очках, и пальма в кадушке у экстрасенса…

– На каком отделении они учились?

– Художественная реставрация, – откликнулась Маргарита Павловна. – Редкая специальность. Жаль, Рома не захотел восстанавливаться, у него был настоящий талант.

Глава 17

КТО-ТО ВНУТРИ

Он находился в странном месте: будто внутри какого-то механического чудовища, местами – на уровне глаз – совершенно прозрачного, и из его нутра сквозь частые водяные капли была видна гладкая дорога и ельник по обеим ее сторонам. Чудовище, тихо и сытно урча, мчалось вперед так быстро, что деревья слева и справа сливались в одну черную полосу на черном небесном фоне.

Ольгес, еще в пору раннего ученичества твердо решивший ничему не удивляться, не удивился и теперь: мало ли в каких далеких мирах способна путешествовать душа. Однако он не выдержал и спросил:

– Где я?

– Скорее, не где, а когда, – возник в голове голос Патраша. И замолчал – да разве он объяснит когда-нибудь по-человечески?