Черный бор: Повести, статьи - Валуев Пётр Александрович - Страница 87

87

Вера в Того, Кому видны цветы и слезы, проливает долю своего света и на темные полосы в области знаний. Наша речь олицетворяет человечество подобно тому, как она олицетворяет природу. Мы говорим о развитии человечества, о его судьбах, о его духе, свойствах и стремлениях в разные исторические эпохи. Мы в нем видим нечто совокупное, цельное, помимо тех одушевленных единиц, из которых составляется это собирательное целое. Мы подмечаем отличительные черты разных времен и народов и при помощи науки объясняем взаимную связь и последовательный порядок исторических событий. Священное Писание не употребляет принятого нами выражения и говорит только о человеке, человеках, коленах, племенах и народах. Но и оно признает начало солидарности человечества, как в виде общей ответственности в составе племен и народов, так и в виде всеобщего влияния событий, в порядке времени. Как согласовать понятие о такой солидарности с понятием о самостоятельном и ответственном значении каждой отдельной человеческой жизни? Как согласовать его, с точки зрения Священного Писания, с понятием о непреложном Божием правосудии и милосердии и с изречением о птицах, ценимых двумя ассариями, а с точки зрения человеческой науки с отвлеченною идеею справедливости и с понятием о соответствии причин и последствий? Если судьбы одних поколений совершались при условиях совершенно различных от условий, которым подлежали другие поколения, то мера личной ответственности может ли быть одинаковою? На разрешение этих вопросов указывает одна только христианская вера, перенесшая, как я выразился, последнее слово о человеческой жизни в другой мир. Там предопределено ознаменоваться всевосполняющему и всевознаграждающему Божественному правосудию и милосердию.

Науке доступно другое, широкое поприще. Не для бездействия даны человеку те силы ума, которым дивится профессор Макс Мюллер, и не бесцельно вселена в человека жажда знаний и дана ему возможность по всем направлениям, в кругу внешней природы, постепенно раскрывать тайны ее явлений и пользоваться исследованием ее законов. Труды науки составляют своего рода богослужение, когда они возбуждают чувства благоговейного поклонения Творцу вселенной и направлены к пользе человечества, судьбы которого также подлежат освещению ее светом. История представляет нам не одно только зрелище нарастания и падения народов и государств. В ней отражаются духовный мир этих народов, их отличительные свойства и стремления, их религиозные понятия, их особое призвание в ряду исторических событий, и их доля участия в общем труде человеческой мысли, в водворении и развитии гражданственности, в смягчении нравов и в возникновении и успехах искусства, художества, словесности и всех видов наук.

Разнообразие явлений и здесь свидетельствует о непостижимом для нас Верховном Разуме, а внезапность роковых событий о столь же непостижимом присутствии Верховной Воли. Вера убеждает нас, что каждый человек живет Богу отдельно, своею внутреннею, духовною, ему одному принадлежащею и одному вполне известною жизнью. Наука приводит к мысли, что человечество, в своей совокупности, своею разветвленною, разнообразною и видоизменяющеюся жизнью также живет своему Создателю и Богу и совершает перед Ним свой земной путь, как перед Ним цветут земные цветы, и в неизмеримом пространстве небес другие миры текут указанными Им путями.

Наука, при таком настроении и направлении, ничего не утрачивает из свыше дарованных человеческому разуму сил. Она сохраняет полную свободу исследований, соображений и заключений по всем предметам, подлежащим не только опытно-научному исследованию, но и умозрительно-научному, при условии, в отношении к последнему, хотя некоторых признаков той достоверности или вероподобности, которая ею самою требуется при опытно-научном. Тогда наука не становится противником религии, но вступает с нею в тесный, для обоих плодотворный союз. Все, что до сих пор наукою открыто, разъяснено, удостоверено, приобретено для пользы человечества, принадлежит именно той науке, которая не колеблет коренных начал наших верований. Она содействует на религиозной почве охранению священных истин от тех искажений, к которым склонен наш ум. Она изучает изменчивые судьбы человечества, но не растворяет и не упраздняет, в понятии о нем, понятия об отдельной, самостоятельной и ответственной личности каждого человека. Она не старается отнять у него утешающую и ободряющую идею бессмертия его души. Она сама приходит на помощь христианину, в ком верования потрясены сомнениями или печалями; тогда она опирается на доводы исторической критики, указывает на евангельские писания и ставит вопрос: возможно ли, чтобы их содержание не было истиной?

В уста Иоанна Дамаскина вложены одним из наших веровавших поэтов, графом А. К. Толстым, следующие стихи, выражающие порыв веры, возносящейся от земного в горный мир:

«Но все сокровища природы Степей безбережный простор, Туманный очерк дальних гор И моря пенистые воды, Земля, и солнце, и луна, И всех созвездий хороводы, И синей тверди глубина, — То все одно лишь отраженье, Лишь тень таинственных красот, Которых вечное виденье В душе избранника живет. О, верь, ничем тот не подкупен, Кому сей чудный мир доступен, Кому Господь дозволил взгляд В то сокровенное горнило, Где первообразы кипят, Трепещут творческие силы»…

И затем вложены в те же уста другие стихи, высказывающие убеждение, что вера не противится деятельности мыслительных сил человека:

«Над вольной мыслью Богу не угодны         Насилие и гнет: Она, в душе рожденная свободно,         В оковах не умрет. С Ливанских гор, где, в высоте лазурной,         Белеет дальний снег, В простор степей стремяся, ветер бурный         Удержит ли свой бег? И потекут ли вспять струи потока,         Что между скал гремит? И солнце там, поднявшись от востока,         Вернется ли назад?»

Насилие и гнет ненадежные и вере ненужные союзники. У нее есть союзник более близкий и более Богу угодный. Душа человека, по глубокомысленному выражению Тертуллиана, христианка по естеству. Она верит, если не угнетена нашею волей или обыденною суетой жизни, и просится верить, если угнетена. Она жаждет мира, и в горе, и даже в радости, потому что для сознательного радования нужно успокоительное ощущение его обеспеченности. Она потому верит и просится верить, что только под щитом веры радость и горе принимают на себя смиряющую и замиряющую печать Божественной воли. Невидимый мир соприкасается с видимым. В этом состоит тайна того мира души, которого никакая наука дать не может, потому что он, по апостольскому выражению, превосходит всякий ум.

ПРИЛОЖЕНИЕ

Н. Р. Антонов

Граф Петр Александрович ВАЛУЕВ

I

Граф Петр Александрович Валуев родился 22 сентября 1814 г.[99] Получив домашнее образование, вступил на службу, 17-ти лет, в канцелярию московского генерал-губернатора. В 1834 г. переведен на службу в Собственную Его Императорского Величества Канцелярию, где командирован в распоряжение графа М. М. Сперанского для участия в законодательных работах. В 1845 г. Валуев был назначен чиновником «особых поручений» при рижском военном генерал-губернаторе Головине. В 1853 г. был назначен курляндским губернатором. После пятилетнего управления этой губернией Валуев в апреле 1858 г. был назначен директором Второго департамента министерства государственных имуществ, которым в это время управлял М. Н. Муравьев. Заручившись покровительством высокопоставленных лиц, П. А. Валуев занял видное и авторитетное положение в министерстве государственных имуществ, несмотря на отсутствие полного согласия между ним и министром Муравьевым. Служба Валуева в министерстве государственных имуществ совпала с подготовкой крестьянской реформы, причем Муравьев, как известно, был противником проектов, выработанных редакционными комиссиями. Составление замечаний и возражений на эти проекты было возложено Муравьевым на Валуева, который, по собственным словам его, явился пером оппозиции, образовавшейся из его министра кн. В. А. Долгорукова и некоторых других высших государственных сановников. Крестьянская реформа вызвала, как известно далее, усиленную борьбу партий в высших сферах. Валуев, заявивший свое примерное трудолюбие и большой такт, ладивший с противниками и покровителями редакционных комиссий и притом обладавший даром слова и представительными манерами, обратил на себя особое внимание. Люди самых противоположных мнений аттестовали его как полезного государственного деятеля.