Черный бор: Повести, статьи - Валуев Пётр Александрович - Страница 98

98

Не разглядевши, таким образом, приматства в жизни человека религиозного интереса и высшей его категоричности, вследствие чего одни люди решаются на фанатические преступления, а другие встречают спокойно самую смерть (здесь существенное отличие от К. Н. Леонтьева), Валуев легко мог решиться на теорию свободы совести. Ставя знак равенства между различными религиозными принципами, переживаниями и системами и тем самым обезличивая их и притупляя интерес к ним, эта теория, конечно, могла задерживать религиозные эксцессы и устанавливать мирное течение государственной жизни. «Но если несчастлив тот народ, где находятся гонители и гасители веры, то вместе с тем счастлива та страна, полна жизни и энергии та эпоха, где находятся исповедники веры, готовые все отдать за святыню своей души».

Вот какой вывод и другое настроение, которое создается красноречивой статьей графа Валуева!

Да и в принцип-то веротерпимости, точнее сказать, в психологию его, Валуев, видимо, мало вдумался, коль скоро ни одним словом не коснулся, того поразительного факта, веско подчеркнутого Н. П. Аксаковым, что в византийско-русской Церкви не было места кровавым гонениям и преследованиям, и затем легко решился на проповедь соединения православия с католичеством и протестантством.

Правда, своей статьей и выводами Валуев хотел только устранить проповедь христианства насильственными и принудительными мерами; но постепенно в миросозерцании дальнейших защитников свободы совести это запрещение — проповедовать христианство насильственными мерами — перешло в теорию запрещения проповедовать вообще христианство — теорию лишения христианства права пропаганды.

Так личное, индивидуалистическое самоощущение и «теплохладность» Валуева прошли в сферу государственности и общественности.

Сам Валуев, в своем «Дневнике» говоря о своей духовной жизни, ограничивается упоминанием то о внутренней вере в Промысел Божий, то о хождении в церковь; а, например, участие в общественной филантропии он и не затрагивает, и не изображает!

Той же печатью меланхоличности и мистицизма, замкнутости и внутреннего пиетизма и проникнута книга «Сборник кратких благоговейных чтений». Тот же тон слышится и в стихотворениях, помещенных в Сборнике, как, например, в следующем, наиболее совершенном:

День склонился, вечереет; Быстро тени гор растут, Неба синий свод темнеет; Тише мимо нас бегут Жизни волны чредовые; Тише говор сердца стал; Все желания земные Он твердить нам перестал. Тише стал печалей ропот, Тише мира шумный крик, И надежд немолчный шепот, И мятежной воли клик. Нами пройден путь печальный, Путь всех слабых чад земли. В час вечерний, в час прощальный, Ты, Господь, мольбе внемли! Плачь услышь души смятенной! Все долги ей отпусти, И грехами помраченный Ум наш свыше просвети!

Ближайшими следствиями понимания Валуевым сущности религиозного процесса как личного, индивидуалистического переживания является, во-первых, то обстоятельство, что Валуев не обратил внимания и не принял участия в теоретической разработке и практической организации русского «церковного прихода», достаточно ярко поставленного правительственному вниманию уже в эпоху 60–70-х годов славянофилами, как, например, князь Черкасский, Д. Самарин, И. С. Аксаков и др. Но Валуев не был расположен к славянофилам; свое нерасположение к славянофильству он подчеркивал в «Дневнике» неоднократно[138].

Валуев был западник; и в качестве умеренного западника он удержал религию, но как личное достояние, а не как общественную силу… А потому в качестве министра внутренних дел и ограничился только активным содействием устройству земской, хозяйственной волости. Между тем, с точки зрения религиозно-церковных целей и идеалов, между той и другой организацией замечается существенное различие. Чтобы понять сходство и различие между этими историческими проявлениями общинной жизни, т. е. между приходом и земской волостью, достаточно познакомиться с обликом последней, как он обрисовывался и сфотографировался за последнее время в русской литературе…

Задачи и круг дел всесословной волости и объединенного ею сельского населения рисуются так. Они могли бы заботиться об установлении врачебно-санитарного надзора: а) медицинской помощи; б) о школьном и внешкольном образовании народа; в) об открытии сельских богаделен; г) об открытии общественных лавок; д) об организации мелкого кредита; е) об опытных и образцовых полях, фермах, о складах сельскохозяйственных орудий, семенах и корнеплодах; ж) о разведении улучшенной породы скота; з) о поощрении садоводства и т. п.; и) о принятии мер к осушению оврагов; к) о борьбе с общественными недугами и т. п.

Все, кажется, сказано и исчислено! Но все это не одухотворено, не связано высшей идеей — не согрето светом церковно-христианского настроения… Все перечислено — не забыты и меры об улучшении скота и корнеплодов — но не указано, что администрация должна заботиться об улучшении души человеческой, об улучшении нравов, о созидании корней жизни: веры и благочестия. Таким образом, христианизация отставлена от первой ступени государственной жизни.

Устранивши Церковь и религиозный интерес из общественной и государственной среды, Валуев, в противоречие с самим собой, в противоречие высказанным в записке 1855 г. «Думы русского»[139], не вошел в серьезное рассмотрение быта и жизни духовенства, не способствовал своим влиянием улучшению экономической независимости духовенства. Интересы духовенства как сословия были чужды ему… Это второе следствие индивидуалистического понимания Валуевым религии. Наконец, третье следствие: устранивши социологический момент в религиозном процессе, Валуев просмотрел подлинное лицо того боевого социализма, который во дни его жизни вышел из подземелья и глубоко потряс русское общество кровавой катастрофой 1 марта… Чем воодушевлялись, хотя и ложно, чем оправдывали себя, хотя казуистически, некоторые из злополучных виновников кровавого дела?! Увы! Они замаскировались христианскими словами!

В эти-то годы на русской почве зародилась та религия социализма, которая впоследствии, в 90-е годы, вновь возродилась в форме марксизма по чужому образцу… Что же ответил Валуев этим фанатически-исступленным чаяниям русских социалистов? Валуев ответил уже известными словами: «Христианские начала… заключают в себе единственный на земле осуществимый идеал равенства…; но они не вводятся в жизнь ни законами, ни административными распоряжениями… Они могут быть только проповедуемы: силой слова и силой примера».

Но насколько непоследователен был Валуев — видно из того, что уже статьей «Воспитание и Образование» он сам доказал, что государство может влиять на нравы общества и законодательным путем, например, путем школьной организации…

Если бы вспомнил граф Валуев нечто другое, недавнее из его административного наблюдения, то он усмотрел бы и другие пути для разрешения социальных вопросов, а именно программные слова апрельского доклада графа Лорис-Меликова Государю-императору Александру II. В числе мер для прекращения внутренней смуты, наряду с возвышением «нравственного уровня духовенства» и др., упомянуто и «установление отношений нанимателей к рабочим»[140].

Но Валуев и эту меру устранил из государственно-социальной программы, как позабыл про реформу Церкви…