Библиотека душ (ЛП) - Pyatak Kaban - Страница 82

— Ну… ладно, — произнес я. — Только если они от этого не забудут, как разговаривать по-английски.

— Я буду очень аккуратной, — отозвалась мисс Сапсан.

— Что это за разговоры про стирание мозгов? — спросил полицейский. — Кто вы?

— Альма Сапсан, — ответила мисс Сапсан, бросаясь к нему и тряся его за руку. — Альма Сапсан. Альма ЛеФэй Сапсан.

Полицейский уронил голову и внезапно заинтересовался пятном на полу.

— У меня есть на примете пара тварей, с которыми вы бы могли проделать такое, — заметила Эмма.

— К сожалению это работает только с податливыми умами нормальных, — откликнулась мисс Сапсан. — И кстати о них.

Она подняла перо.

— Погодите, — остановил я ее. — Перед тем как вы это сделаете, — я протянул ей руку. — Спасибо за все. Я буду сильно скучать по вам, мисс Сапсан.

Она проигнорировала мою руку и обняла меня:

— Взаимно, мистер Портман. И это я должна благодарить вас. Если бы не ваш с мисс Блум героизм…

— Ну, — произнес я, — если бы вы не спасли моего дедушку много лет тому назад…

Она улыбнулась:

— Будем считать, что мы квиты.

Осталось еще одно прощание. Самое тяжелое. Я обвил руками Эмму, а она яростно стиснула меня в ответ.

— Можно мы будем писать друг другу? — спросила она.

— Уверена, что тебе этого хочется?

— Конечно. Друзья поддерживают связь друг с другом.

— Хорошо, — я почувствовал облегчение, по крайней мере, мы могли бы…

И тут она поцеловала меня. Настоящим, прямо-в-губы поцелуем, от которого у меня закружилась голова.

— Я думал, мы просто друзья! — воскликнул я, отшатываясь от удивления.

— Э-эм, да, — произнесла она смущенно. — Теперь да. Мне просто нужен был еще один, на память о нас.

Мы оба засмеялись, наши сердца и парили и разбивались одновременно.

— Дети, прекратите это сейчас же! — зашипела на нас мисс Сапсан.

— Фрэнк, — бесцветным голосом спросила моя мама, — кто эта девушка, которую целует Джейк?

— Не имею ни малейшего представления, — промямлил папа. — Джейкоб, кто эта девушка, и почему ты ее целуешь?

У меня запылали щеки.

— Э-э, это моя… подруга. Эмма. Мы просто прощались.

Эмма застенчиво помахала им.

— Вы не запомните меня, но все же… Привет!

— Что ж, перестань целовать незнакомых девушек и пойдем, — велела мама.

— Ладно, — обратился я к мисс Сапсан. — Кажется, вам лучше закончить с этим.

— Не думайте, что мы расстаемся навсегда, — ответила мисс Сапсан. — Вы теперь один из нас. Вы не избавитесь от нас так просто.

— Сильно надеюсь, что нет, — я расплылся в улыбке, несмотря на то, что у меня было тяжело на душе.

— Я напишу тебе, — пообещала Эмма, пытаясь улыбаться, ее голос срывался. — Удачи с… что там обычно делают нормальные люди.

— Прощай, Эмма. Я буду скучать по тебе, — этого было недостаточно, но в такие моменты, сами слова кажутся недостаточными.

Мисс Сапсан развернулась, чтобы закончить свою работу. Она подняла соколиное перо и пощекотала моих родителей под носами.

— Извините! — воскликнула моя мама. — Что это вы такое вытворя-а-АААА-ПЧХИ!!!

И затем на них с папой напал приступ чиха, и пока они чихали, мисс Сапсан пощекотала полицейского, и у него тоже случился приступ чихания. К тому времени, как все они закончили, и их носы текли, а лица раскраснелись, мисс Сапсан и Эмма уже юркнули за дверь и исчезли.

— Как я уже говорил, — произнес мой отец, словно последних нескольких минут не было вовсе. — Погодите… а что я говорил?

— Что мы можем просто пойти домой и поговорить обо всем этом позже? — предложил я с надеждой.

— Не раньше, чем вы ответите на некоторые вопросы, — возразил полицейский.

Мы провели несколько минут, разговаривая с ним. Я отвечал расплывчато, заканчивая каждое предложение извинениями, и клялся, что меня не похитили, не надругались и не пичкали наркотиками. (Из-за стирания мисс Сапсан, полицейский забыл о том, что хотел заставить меня сдать тест на наркотики). Когда мои родители рассказали ему о смерти дедушки и о «проблемах», случившихся со мной из-за нее, полицейский, похоже, удовлетворился мыслью, что я просто сбежавший домашний мальчик, забывший принять свои пилюли. Нас заставили подписать несколько бланков и отпустили восвояси.

— Да, да, давайте уже поедем домой, — взмолилась моя мама. — Но мы еще поговорим об этом, молодой человек. Очень подробно.

Дом. Это слово стало чужеродным для меня. Какая-то далекая земля, которую я едва мог вообразить.

— Если мы поторопимся, — откликнулся папа, — то, возможно, еще успеем на вечерний рейс.

Он положил руку мне на плечо и держал так крепко, словно боялся, что я убегу, как только он отпустит. Моя мама не могла перестать смотреть на меня, ее глаза были огромными и признательными, и блестели от слез.

— Я в порядке, — заверил я. — Обещаю.

Я знал, что они не поверили мне, и не поверят еще очень долго.

Мы вышли на улицу, чтобы поймать такси. Пока одно из них тормозило рядом с нами, я увидел два знакомых лица в парке на другой стороне улицы. В пестрой тени дуба стояли Эмма и мисс Сапсан. Я поднял руку, чтобы помахать им на прощанье, и у меня заныло в груди.

— Джейк? — мой отец держал для меня открытой дверь кэба. — В чем дело?

Я превратил взмах в почесывание головы.

— Ни в чем, пап.

Я залез в кэб. Отец повернулся и посмотрел на парк. Когда я выглянул в окно, все что я увидел под дубом, были птица и кружащиеся на ветру листья.

Мое возвращение домой не было ни триумфальным, ни легким. Я пошатнул доверие родителей, и восстановление его было медленной кропотливой работой. Из-за опасений, что я снова сбегу, я был под постоянным наблюдением. Я не мог никуда выйти без сопровождения, даже прогуляться по кварталу. В доме была установлена сложная охранная система, не столько для того, чтобы не залезли воры, сколько для того, чтобы не вылез я. Я снова был отправлен на терапию, подвергнут бесконечным психологическим тестам, и мне прописали новые, более сильные лекарства (которые я прятал под язык и позже выплевывал). Но мне пришлось перенести и большие лишения этим летом, и если временная потеря свободы была ценой, которую я заплатил за людей, с которыми подружился, опыт, который приобрел, и ту экстраординарную жизнь, которая, я знал, теперь была моей, то это была честная сделка. Это стоило каждого неловкого разговора с родителями, каждой одинокой ночи, проведенной в мечтах об Эмме и моих странных друзьях, каждого визита к моему новому психотерапевту.

Это была невозмутимая пожилая дама, которую звали доктор Спэнджер, и я проводил четыре утра в неделю в сиянии ее подтянутой перманентной улыбки. Она бесконечно расспрашивала меня о том, почему я сбежал с острова и как я провел последующие дни, и эта улыбка никогда не сходила с ее лица. (Ее глаза, так на всякий случай, были мутно-карие, словно вода из-под мытья посуды, с нормальными зрачками, никаких контактных линз). История, которую я сочинил, состояла в заявлении о временном помешательстве, приправленном периодическими провалами в памяти, и ее невозможно было проверить. Она звучала примерно так: напуганный тем, что, по-видимому, было убивавшим овец маньяком, шатающимся по Кэрнхолму, я сорвался, спрятался на судне, идущем в Уэльс, на время забыл, кто я такой, и автостопом добрался до Лондона. Я спал в парках, ни с кем не разговаривал, не заводил никаких знакомств, не принимал никаких воздействующих на настроение или на сознание препаратов, и бродил по городу несколько дней в дезориентированном состоянии фуги. Что же касается звонка моему отцу, в котором я признавался, что я «странный»… Хмм, какого звонка? Я не помню никакого звонка…

В конечном итоге, доктор Спэнджер списала все произошедшее на маниакальный эпизод, характеризуемый бредом, вызванный стрессом, горем и неразрешенными вопросами, связанными с моим дедушкой. Другими словами: я чуток спятил, но это вероятно был единичный случай, и теперь я чувствую себя намного лучше, благодарю. Тем не менее, мои родители все еще были как на иголках. Они все ждали, что я сорвусь, сделаю что-нибудь безумное, или снова убегу, но я был настоящим паинькой. Я играл роль хорошего мальчика и раскаивающегося сына так, словно собирался получить Оскара. Я предлагал свою помощь в работе по дому. Я вставал задолго до полудня и все время торчал на виду у моих бдительных родителей. Я смотрел с ними телевизор и ездил за покупками, и задерживался за столом, чтобы поучаствовать в бессодержательных беседах, которые они обычно любили затевать: о перепланировке ванной, о политике ассоциации домовладельцев, о новомодных диетах, о птицах. (И в которых лишь изредка проскальзывали отдельные намеки на моего дедушку, остров, или мой «эпизод»). Я был вежливым, добрым, терпеливым, и еще ста разными способами не совсем тем сыном, которого они помнили. Они, должно быть, думали, что меня похитили пришельцы и заменили клоном или еще кем-нибудь, но они не жаловались. И через пару недель посчиталось безопасным приглашать в гости членов семьи, и тот или иной дядя или какая-нибудь тетя заглядывали к нам на чашечку кофе и натянутую беседу, и тем самым я мог лично продемонстрировать, насколько я вменяем.