Поиск предназначения, или Двадцать седьмая теорема этики - Стругацкие Аркадий и Борис - Страница 51

– Понятно. Но вот имя академика Хухрина вам, конечно, известно хорошо?

– Конечно. Он был мой Большой Шеф. Он умер, между прочим. Буквально несколько дней назад. Отпевали в Никольском.

– Да, я слышал… Довольно странное завещание для члена партии с «надцатого» года…

– Н-ну, это как сказать…

– Ладно, господь с ним. Значит, с академиком вы общались регулярно, правильно я вас понял?

– Ну, это как сказать, – повторил Станислав. – Он был там… в заоблачных академических высях. Но я докладывал ему пару раз по работе. Он ко мне, говорят, хорошо относился, ПРОДВИГАЛ. Зарплату повысил без всякого сопротивления… Он, говорят, был вполне приличный начальник – свое дело знал и в чужие не лез…

Вениамин Иванович покивал, тоже как бы отдавая должное ушедшему от нас вполне приличному начальнику. Потом сказал:

– А вот разрешите у вас спросить, Станислав Зиновьевич… В вашем романе… Как бы это выразится… Насколько велика там доля вымысла?

Станислав посмотрел на него. Майор приветливо и, по-прежнему искательно улыбался. Он ждал ответа. Зачем-то нужен был ему ответ на этот абсолютно здесь неуместный вопрос.

– Да как вам сказать… Какие-то мелочи, детали, психологические, знаете ли, изыски – да, это все вымысел. Но если брать сами факты… Ну, я исключаю, естественно, историю с ребенком Марии… с ребенком – это, конечно, чистая фантазия…

– Разумеется, – поддакнул Вениамин Иванович, – я так и понял.

– Да… А в остальном… А что, собственно, вызывает там у вас сомнения?

– Ну, это не сомнения… Это, как бы вам сказать… Скажем, случай с газиком, который чуть не свалился…

– Полная правда. Пятеро свидетелей.

– А случай с осколком, который упал рядом с вами? В блокаду.

– Тоже полная правда.

– А эта история с людоедом?..

– Во дворе? Тоже. Клянусь! Я иногда во сне его вижу: стальные круглые очки, седая щетина и – топор, прямо у меня перед носом…

– И так – все двадцать случаев?

– Строго говоря – двадцать четыре. Да. Ничего не выдумал.

– Но ведь это странно.

– Еще бы. Иначе бы я и романа писать не стал.

– И вы никогда не пытались как-то объяснить все это? Ну, хоть как-то?

– Конечно, пытался… – Станислав насторожился. Вопросы были слишком уж невинны. И праздные даже. Тут что-то было не так. Кажется, майор готовился нанести свой главный удар.

– И что же?

– А – ничего.

– Совсем ничего? – напирал майор.

– Совсем.

– Но ведь не может же все это быть чистой случайностью!

– Наверное. Но мне надоело ломать над этим голову.

– Вы же ученый.

– Ну и что?

– Это ваша работа – ломать голову.

Станислав усмехнулся.

– Моя работа – ломать голову над системными задачами. Мне за это деньги плОтят.

И тут, весь подавшись вперед и совершенно перестав улыбаться, Вениамин Иванович сказал севшим голосом:

– Однако же, вам придется поломать голову и бесплатно тоже. Все люди, про которых я сейчас с вами говорил, – умерли. И все они умерли очень похоже – примерно так же, как ваш людоед с топором: их убил осколок, которого не было. И все они, так или иначе, связаны с вами, Станислав Зиновьевич. Все, без исключения. Понимаете, что получается? Есть десяток людей, умерших странной смертью, какой обычно не умирают, сама причина смерти их – загадка, собственно, они не умерли, они погибли , и все они, в большей или меньшей степени, – ВСЕ! – связаны с вами.

– Что значит связаны? – спросил Станислав растерянно. Такого он не ожидал.

– Значит: либо они – ваши знакомые, личные, либо – знакомые ваших хороших знакомых. Все без исключения.

– И всех убило осколком?

– Вы сами же пишете: НЕ БЫЛО НИКАКОГО ОСКОЛКА!

– Ну, мало ли что мне там почудилось. Был, наверное, а я…

– Не было никакого осколка, Станислав Зиновьевич. В том-то вся и штука. НЕ БЫЛО!

Последние слова Вениамин Иванович сказал почти шепотом. Лицо его снова остановилось. Он откинулся на спинку стула и принялся вдруг совершать нервные манипуляции: сцепил пальцы и громко захрустел ими, потом сильно потер ладонями щеки, нос, словно бы вдруг зачесавшийся, шею – по обе стороны, и снова сцепил пальцы. У него вдруг сделался вид человека, глубоко во всем разочарованного и даже отчаявшегося. Станислав смотрел на него молча. Они оба молчали, и довольно долго. Потом магнитофон тихонько щелкнул, и красный огонек погас. Вениамин Иванович торопливо и жадно схватил его, извлек кассету, перевернул, сунул обратно. Красный огонек загорелся снова.

– Вы что же это – хотите меня обвинить в убийстве? – спросил наконец Станислав. На всякий случай. Он знал, что это не так.

Вениамин Иванович только косо ухмыльнулся в ответ. Ухмылка эта означала: не много же стоит твоя хваленая ученая голова.

– Я уверен, что вы ни в чем не виноваты, – сказал он. – Человек не может быть виноват в том, что он существует, верно ведь?

– Я не понимаю вас, – сказал Станислав. Предчувствие унижения и срама стремительно превращалась в нем в предчувствие какой-то беды. Холодный ком внутри пошел вдруг наматываться сам на себя, расти, леденя кишки.

– Если вы спрашиваете моего мнения, – проговорил Вениамин Иванович, тщательно подбирая слова, – то я скажу: вы ни в чем не виноваты, но, с другой стороны, если бы вас не было на свете, все эти люди были бы сейчас живы… Во всяком случае, они не умерли бы такой странной смертью.

– Но это же чушь какая-то, – сказал Станислав беспомощно. – Причем тут я?

– Не знаю. Не понимаю сам. Но хочу понять. Иначе бы я здесь с вами не сидел.

Некоторое время Станислав молчал. Конечно, известная логика в рассуждениях майора была. Но это была логика шизофренического мышления, когда из десяти возможных выводов выбирается самый неожиданный.

– Вы можете мне ясно сказать, чего вы от меня хотите? – спросил он наконец.

– Да. Я хочу, чтобы вы помогли мне разобраться в этой истории. Чтобы вы сами разобрались, и мне бы разобраться помогли.

– Но я же ничего не понимаю, вы что, не видите? – сказал Станислав. – Как я могу вам помочь? И вообще… простите, конечно, но почему я вообще должен вам верить?..

– Да ничего вы мне не должны, – сказал Вениамин Иванович с досадой. – Не верите – не надо. А только я советую вам – поверить. И разобраться я вам советую. Потому что если не вы разберетесь, так разберется кто-нибудь другой, и тогда вам хорошо не будет, это вы понимаете?