Волшебная ночь - Бэлоу Мэри - Страница 4

Рядом с многоопытным управляющим Алекс чувствовал себя младенцем. В первый же день, когда они с Барнсом отправились осматривать заводы, молодой граф понял, насколько он невежествен в вопросах бизнеса и производства. Увиденное поразило и озадачило его. Ему, аристократу, который за свои двадцать девять лет выезжал из Лондона только в загородное поместье, все здесь было в диковинку. И потому он с большим вниманием слушал Барнса, стараясь понять и запомнить хоть что-нибудь из его объяснений.

Алекс не решился заговорить с кем-либо из рабочих. Они говорили между собой на валлийском наречии, и хотя он знал, что они должны понимать английскую речь, ограничился приветливыми кивками и улыбками.

Однако он поймал себя на мысли, что рабочие занимают его гораздо больше, чем слова Барнса. Он внимательно всматривался в их лица, надеясь увидеть уже знакомые. Но это ему показалось бессмысленным занятием. Хотя Алекс был почти уверен в том, что одного из рабочих, крепкого, обнаженного по пояс мужчину с блестящими от пота крупными бицепсами и мощным торсом, всем своим видом напоминавшего боксера, он уже видел — он председательствовал ночью на собрании, — однако утверждать этого наверняка Алекс не мог.

С особым вниманием он всматривался в лица женщин, но ни одна из них не походила на ту, что встретилась ему ночью в горах. Ее он узнал бы с первого взгляда. Ему бы доставило удовольствие увидеть ее — и ее реакцию на его появление здесь.

— Это все очень любопытно, — сказал он, когда они вышли из цехов, и тут же сообразил, насколько неудачна его оценка. Пожалуй, она могла бы и оскорбить Барнса, положившего немало сил на то, чтобы наладить производство и сделать его прибыльным. — На шахты мы сходим завтра, если не возражаете. Да, и мне хотелось бы побольше узнать о рабочих. Сколько их здесь, какова продолжительность рабочего дня, какое жалованье они получают, ну и так далее.

— Я завтра же представлю вам все бухгалтерские книги, милорд, — сказал Барнс.

— Кроме того, я хотел бы знать о рабочих организациях, — осторожно добавил Алекс, — если, конечно, они существуют.

— Есть касса взаимопомощи, — ответил управляющий. — Ее члены регулярно платят взносы и в случае болезни могут рассчитывать на пособие. Других объединений ни на заводе, ни на шахте нет, милорд. Каждый работник знает, что это влечет за собой немедленное увольнение.

— А что же чартизм — неужели он не проник в эти края? Насколько я знаю, идеи чартистов довольно популярны среди рабочих промышленных районов.

— Как вам сказать, милорд. Разъезжают тут всякие агитаторы, пытаются настроить людей против правительства. Но рабочие знают, чем грозит им участие в подобного рода собраниях. Нет, милорд, в этом отношении здесь все спокойно.

Алекс отпустил Барнса и поспешил домой. Он тревожился за дочь, ему было не по себе от мысли, что на целый день оставил ее одну пока еще в чужом для нее доме. Бедняжка Верити. Наверное, ужасно скучает в компании пожилой няни. Ему уже давно следовало бы жениться — хотя бы потому, что девочке нужна мать. Нужно было жениться на Лоррейн сразу после помолвки, а он все раздумывал и колебался, пока она в конце концов не предложила ему расторгнуть помолвку.

Шагая к дому, Алекс спрашивал себя, почему он не рассказал Барнсу о ночном собрании, но, так и не найдя никакого вразумительного объяснения своей скрытности, постарался забыть об этом. В конце концов, пока он здесь чужак и совсем не собирается поднимать шум из-за ерунды.

Несколькими прыжками он преодолел лестницу, ведущую на второй этаж, распахнул дверь детской, и Верити с радостным криком бросилась ему навстречу. Он поймал ее и со смехом закружил по комнате.

— Ну, как поживает моя дочурка? Соскучилась по папе?

После ужина Шерон, невзирая на протесты бабушки, взялась мыть посуду. Конечно, она устала, конечно, она ног под собой не чувствует после дневной смены: весь день она таскала тележки с углем, весь день в буквальном смысле тянула лямку, и оттого у нее ноют плечи. Иногда, особенно в нижних туннелях, приходилось передвигаться даже на четвереньках — в кромешной темноте, духоте, задыхаясь от угольной пыли.

И все-таки она решила сама помыть посуду. Ведь бабушка тоже не бездельничала днем. В доме был порядок, все сияло чистотой, одежда была выстирана, выглажена и сложена аккуратными стопками, и это при том, что воду приходилось носить в ведрах издалека и ставить на огонь. К тому времени, когда Шерон вернулась домой, поспела уже и горячая вода для купания — для нее и для деда с Эмрисом, когда они вернутся со смены на заводе. И само собой, бабушка приготовила ужин.

Шерон, возможно, последовала бы совету бабушки и отдохнула, но ей нужно было чем-то заняться, чтобы не выдать неожиданно охватившего ее волнения. Потому что родные ее говорили сейчас о графе Крэйле, владельце Кембрана, который неожиданно объявился сегодня на заводе и пробыл там почти целый день.

— Настоящий англичанин, — сказал Эмрис. Он сидел в кресле у огня, вытянув длинные ноги и почти касаясь ими ног отца, расположившегося напротив. — Правда, отец? Видела бы ты его, мама. Важный, как индюк, все ходил кругами да кивал нам, словно ему есть дело до наших забот. На самом-то деле его волнуют только его денежки. Я едва удержался, чтобы не плюнуть ему в спину.

«Он блондин?» — чуть не вырвалось у Шерон. Она прикусила язык и принялась с удвоенной энергией тереть полотенцем уже сухую тарелку. Она могла бы поспорить на свое недельное жалованье, что он блондин. Высокий блондин. Тот самый, которого она встретила в горах и который поцеловал ее.

— Ну-ну, зачем ты так, Эмрис, — примирительно проговорила Гвинет Рис. — Он не сделал нам ничего дурного. Он не виноват, что родился англичанином. Мне кажется, ты должен относиться к своему хозяину с большим почтением.

— Не сделал ничего дурного? — Эмрис от возмущения вытаращил глаза. — Это ты мне говоришь, мать? Мы ведь всю жизнь горбатились на дядю, на его дядю, а теперь будем горбатиться на него. Вот увидишь, он, как и его дядюшка, спрячется за спину Барнса и выжмет из нас все соки. Мы и так работаем от зари до зари за кусок хлеба, за крышу над головой, а нам чуть что грозят увольнением! Нет уж, с меня хватит, я не согласен лизать зад поганому англичанину!

— Эмрис! — Отец грозно сдвинул брови. — Что за выражения? Сейчас же извинись перед матерью и Шерон. Хоть тебе уже тридцать пять, но я еще не так стар, чтобы у меня не хватило сил выпороть тебя.

— Ладно-ладно. Прости, мама. Прости, Шерон, — буркнул Эмрис.

— Может, он добрый человек, — задумчиво продолжал Хьюэлл Рис. — Может, с его появлением что-нибудь переменится к лучшему.

Эмрис фыркнул.

— Ты иногда несешь такую чепуху, отец!

— Ну, знаешь, Эмрис, — вмешалась Гвинет, — это никуда не годится — так разговаривать с отцом!

— Вот что происходит, когда человек перестает ходить в церковь, — заметил Хьюэлл. — Наш Эмрис стал безбожником.

Это случилось десять лет назад, с печалью вспоминала Шерон, в тот самый день, когда его жена и маленький сын умерли от холеры, — за два года до того, как Шерон приехала в Кембран. На панихиде в церкви отец Ллевелин, отпевая усопших, сказал, что такова воля Божья и что овдовевший муж и потерявший сына отец должен воздать хвалу Господу за то, что Он забрал этих двоих к себе на небеса. И тогда, как говорят люди, Эмрис поднялся и на глазах у всех жителей Кембрана громко выругался, а затем, пройдя мимо священника, мимо двух гробов, вышел из церкви, чтобы никогда больше не вернуться туда.

Люди до сих пор смотрели на него как на черта.

— Я устал слушать болванов, — сказал Эмрис. — Вчера ночью, на собрании, я чуть не сдох со скуки, пока отец Ллевелин читал свою молитву.

Гвинет недовольно поджала губы, но промолчала.

Упоминание о собрании заставило Шерон вздрогнуть. Она не могла понять, почему до сих пор ничего не произошло. Ведь сам граф Крэйл был там и все видел. Он хорошо разглядел Оуэна и отца Ллевелина. И он легко может узнать ее.