Улица отчаяния - Бэнкс Иэн М. - Страница 66

66

– Это что, Джимми Хей, который Дэн Уэйр? – астматически засмеялась Белла. Ее осведомленность неприятно меня поразила, я даже не мог понять, шутит она это или издевается.

– Он самый, – подтвердил я, когда хриплый смех в трубке затих.

– Так что, Джимми, тебе небось нужен этот самый мой кавалер, так, что ли?

– А?

– Мой ка-ва-лер. – Белла умудрялась одновременно и смеяться, и одышливо хрипеть. – Ха-х-рр-ха, это тот крокодил, у которого вместо дома черт те что, – сказала она, чуть прикрыв трубку; я закрыл глаза, страстно желая провалиться сквозь землю. – Идет он, идет, – сказала Белла. – Вот он.

– Да? – сказала трубка.

– Макканн? – неуверенно спросил я.

– А, это ты, своей собственной.

– Да, – подтвердил я, не зная, с чего начать. А какого, собственно, черта? – Ты еще со мной разговариваешь?

– А что я сейчас делаю? Разговариваю.

– Понятно, но я спрашиваю, ты еще со мной разговариваешь? Ты понимаешь, о чем я. Как ты там, злишься на меня?

– Конечно, злюсь, но это не значит, что я теперь с тобой не разговариваю.

– Я же ведь не настоящий капиталист, у меня нет никаких акций…

– Да, да. Слушай, сынок, не нужно передо мною извиняться, пустая трата времени, а жизнь и так короткая. Поставь мне лучше стакан, и я тебе расскажу, какой ты есть лживый засранец.

– Верная мысль! – обрадовался я. – Подожди, я сейчас.

– Сейчас не могу, – вздохнул Макканн. – Сейчас мне в больницу на обследование, я же сюда по пути забежал стопку опрокинуть. Когда ты позвонил, я уже пальто надевал.

– А когда ты освободишься?

– Не знаю, они там год могут промурыжить. Вернусь, как только смогу, но вряд ли раньше пяти.

– О'кей, тогда и увидимся.

– Заметано.

– Да, – вспомнил я. – Слушай, Макканн, ты знаешь что-нибудь про Томми? Я подсунул его мамаше записку под дверь, чтобы она поговорила с моим адвокатом.

Уже на половине фразы мне захотелось откусить свой болтливый язык.

– Ну да, конечно, – вздохнул Макканн. – Деньги говорят тихо, но убедительно. Нет, я ничего больше не слышал. Говорят, фараоны к тебе наведывались, это верно?

– Да. Слушай, а ты не знаешь, как еще можно связаться с его мамашей и папашей?

– Они могут быть у его тетки. Я загляну туда, это как раз по пути.

– Что, прямо сейчас?

– Да, если ты отпустишь меня от этого в рот долбаного телефона.

(– Поосторожнее, матерщинник! – крикнула где-то Белла.)

(– Да заткнись ты, – пробормотал Макканн.)

– Это будет здорово, – обрадовался я. – А то я и сам могу позвонить.

– У них нету телефона, – раздраженно сказал Макканн. – Так ты отпустишь меня или нет? Я уже опаздываю, придется бегом бежать. Пока.

– Возьми такси! – заорал я. – Я запла…

– Бип-бип-бип…

Я постоял немного, не вешая трубку и пытаясь разобраться насчет имен… (Первый раз, когда я увидел Томми в «Грифоне», я наклонился к Макканну и прошептал: «Чего его называют Крошкой, он же чуть не с меня ростом?» – на что Макканн прошептал: «Его папашу тоже звать Томми». – «Так называли бы его Тэмом,[81] и дело с концом», – удивился я; Макканн бросил на меня недоуменный взгляд.)

Имена. Крошка Томми… Матерь божья, да он же небось все время знал!

Полицейские знали, как меня звать. «Дэниел Уэйр?» – вот так они прямо и спросили. И они не знали, что я какая-то там знаменитость, иначе бы я заметил. Но имя-то они знали, а с кем они успели до того поговорить? Только с Томми, с его дружком из супермаркета и с его мамашей. Так что получается, это Томми им сказал. Он знал, кто я такой, знал или догадывался.

Я повесил трубку и прошелся, идиотски улыбаясь, по вокзальному вестибюлю. Я не знал, чем занять себя на ближайшее время.

На большом черном табло замельтешили и замерли ярко-желтые буквы и цифры. Отправление ближайших поездов. Прямые на Лондон и Бристоль, со всеми остановками до Эдинбурга (я даже и не знал о таком, я думал, что все эдинбургские отправляются с Куин-стрит), поезда на Странрар, на Эр, на Ларгс, на Уэмис-Бей, на Гурок… через Пейсли.

Ближайший поезд на Пейсли отправлялся с тринадцатой платформы. Через пять минут, если верить вокзальным часам. Теперь в ходу так называемая «система свободного доступа», у входа ничего не проверяют, а если появился контролер и у тебя нет билета – платишь ему.

Через пятнадцать минут я сошел с поезда и направился прямо на Эспедер-стрит.

Пейсли и изменился, и нет. Побольше машин, чуть поменьше людей. Кое-где появились новые магазины, а старые стали как-то почище, поярче. Несколько высоких зданий. Шагая по освещенной косыми лучами низкого декабрьского солнца мостовой, я ощущал подъем, но вместе с тем и… не знаю уж, как это лучше назвать… возбужденную горечь, так будет ближе всего. В моей голове звучали песни, песни, которые я слышал этой ночью, сквозь стену и сквозь годы, я вспоминал Кристину, ее голос и вкус ее губ, то, как она двигалась по сцене, и ее тело в моих руках.

Я шел, вспоминал, и вдруг оказалось, что я напеваю в такт своим шагам совершенно новый мотив, а потом пришли и слова к этому мотиву, именно пришли, я их не придумал, а услышал.

Я думал, что это конец,Что мы разошлись и не встретимся.Забыл я, что есть такаяЭспедер-стрит.Она в Запустелом поселкеЗа улицей Одиночества.Тупичок в квартале Отчаяния,Эспедер-стрит.[82]

А вот и она, подумал я, выходя на Эспедер-стрит.

Должен признаться, она меня сильно разочаровала. Какие-то куски ее посносили, хотя я и не был совсем уверен, какие именно. Она стала какая-то разномастная, путаная, неуверенная в себе. У выхода на Косисайд-стрит появилась новая пиццерия; мне казалось, что она там абсолютно неуместна – нечто яркое и пластиковое, из другого века, с другой планеты. На противоположной стороне Косисайд-стрит я увидел бар «Ватерлоо», тот самый, куда я затащил тогда Джин Уэбб. Вот на нем эти двенадцать лет вроде и не сказались. Я хотел было зайти туда по старой памяти, но воздержался. Вместо этого я пошел по Эспедер-стрит, силясь вспомнить, где тут жили Уэббы. Улица себе и улица, невысокие доходные дома, часть из них поновее (я не мог даже припомнить, были они тут раньше или нет, так тут все переменилось), домики отдельные и сдвоенные, ободранная, запущенная школа, новый бильярдный клуб и старое здание фабрики. Дойдя до конца улицы, я развернулся и побрел назад со странным ощущением, что кто-то меня обманул.

Я пытался наново пережить бьющую через край радость того дня, когда я встретил тут Джин, или отрешенное блаженство, испытанное мною семь лет спустя, после визита к ее матери, когда я шел по этой самой улице под фантастически ярким закатным небом. Само собой, во мне не прозвучало ни малейшего отзвука ни той, ни другой эмоции.

Я шел, мыча себе под нос новый, только что появившийся мотив, а в голове все появлялись и появлялись слова:

Ты думал, что этому нет конца,Что пустой стакан всегда можно долить.Ты думал, что будешь всегда наверху,А теперь ты катишься вниз.

На пересечении с Кэнал-стрит я остановился на красный и вдруг поймал на себе заинтересованный взгляд мужчины, шедшего навстречу и остановившегося на другой стороне улицы. Плащ, костюм, портфель, – мои почитатели выглядят совершенно иначе. За последние годы я успел уже отвыкнуть от такого непрошеного внимания, а потому почувствовал себя довольно неуютно.

Было похоже, что этот человек хочет со мною поговорить. Я совсем было решил свернуть на Кэнал-стрит, чтобы не столкнуться с ним, но затем подумал, да чего я, собственно, дергаюсь. На светофоре вспыхнул зеленый. Когда мы сошлись на середине улицы, незнакомый человек вытянул руку, словно желая меня остановить, затем прищурил левый глаз и спросил:

вернуться

81

Тэм – шотландский дериват от имени Томас, прославленный поэмой Р. Бернса «Тэм О'Шентер»

вернуться

82

EspedairStreet, название которой представляет очевидную анаграмму слова «despair» (отчаяние), пополняет собой ряд иных увековеченных в классике топонимов и тоскливо-транспортных артерий: улица Одиночества – этоLonelyStreet из элвисовского «HeartbreakHotel», а квартал Отчаяния (DesperationRow) неизбежно отсылает к дилановскому «DesolationRow»