Выбор оружия - Левицкий Андрей Юрьевич - Страница 40

— Может быть. — Пригоршня выбросил в пролом на месте дверцы справа от меня обертку рыбного брикета и добавил: — Это турист-охотник был.

— Кто-кто?

Он улыбнулся с чувством превосходства.

— А ты не слышал про них, а? Ты как этот… моллюск в раковине, Химик. Улитка. Забился туда и сидишь, артефакты только свои перебираешь, когда добудем, копаешься в них, света белого не видишь. Про потерянный взвод не знал, про Картографа тоже и про туристов, оказывается.

— Ну так что, я просто внимание не распыляю на всякую фигню. Зато по артефактам я специалист.

— Да не фигня это, раз они нам помогают, сведения эти. Короче, в последнее время стали у нас появляться такие вроде как туристы. Видно, на Кордоне где-то дырка возникла основательная, с военными из какого-то лагеря удалось столковаться… Теперь вот впускают в Зону охотников на мутантов. То есть не таких, как мы, которые тут живут, ну и денежку потихоньку зарабатывают, а именно туристов: прилетели, псов с кабанами постреляли и назад с трофеями. А то и на контролеров иногда охотятся или на кровососов, представляешь? И я слышал, что недавно эти люди, которые такой вот туристический бизнес здесь открыли, стали новую услугу предоставлять: охота с вертолетов. Так вот это, может, такой вертолет, а? То ли с охотником, то ли с инструктором, испытательный еще.

— Может быть, — согласился я. — Главное, что вертолет этот нам достался. Как там топливо?

— Пока хватает.

Мы замолчали, переваривая содержимое пайка. Под приборной доской между креслами висел обрамленный пластиковой рамочкой портретик мужчины в хорошем костюме. Имиджмейкеры заставили его сделать лицо человека, который собрал волю в кулак, приготовившись одной силой мысли решить все проблемы государства; мне, впрочем, оно больше напоминало лицо того, кто, только что ограбил киоск, увидел выруливающий из-за угла ментовский патруль и теперь напряженно размышляет, сдаваться или все же попробовать убежать.

— Экий он у вас кривоватенький, — жалостливо сказал Никита, тыча в портрет носком ботинка. — Наш красавец… того… представительнее будет.

— Так после вашего прошлого гоблина любой Василисой Прекрасной покажется.

— Не, ну все же…

— Пригоршня, они оба — одинаковые восторженные обезьяны, — сказал я. — Ради своих интересов нас друг с другом стравили и конопатят нам мозги через телек, газеты и прочее радио.

— Да мы ж сами их таких и выбрали.

— Выбрали, потому что нам таких подсунули. Все равно не из кого выбирать, там все моральные уроды.

Он возразил:

— Ну, это ты преувеличиваешь.

— Не-а. Там все так выстроено, что приличный, хороший человек на самую вершину залезть не может. То есть система такая образовалась со временем сама собой: чтобы сделать в политике карьеру и стать по-настоящему крутым, надо иногда совершать неблагоприятные поступки, а иначе не продвинешься. Политика — это среда такая, которая нормальных людей из себя выталкивает, как вода пенопласт. Так что порядочный человек просто не попадет в то, что называется «высшим эшелоном». Это теоретически невозможно, понимаешь, ну все равно как ты под водой дышать без акваланга не сможешь.

Мы, нахмурившись, глубокомысленно размышляли о судьбах государств и всего мира. Я сказал:

— Вообще настоящим мужчинам после сытной еды положено, конечно, о политике поговорить, но давай не будем о грустном. Смотри, как здесь тихо, покойно, так расслабься и получай удовольствие.

Крепко держась за край проема на месте выломанной дверцы, я высунулся и поглядел вниз.

— Ну что? — спросил Никита.

— Слушай, теперь вообще ни черта не видно. Где это мы находимся?

Теплый ветер бил в лицо, трепал волосы. Под вертолетом была только желтая муть, песочная дымка — больше ничего. Приоткрыв дверцу со своей стороны, Пригоршня тоже посмотрел вниз, затем по сторонам.

— Вроде раньше склон был виден, — произнес он растерянно. — Еще ж недавно совсем, когда мы только жратву нашли и поесть собрались. Куда оно все подевалось?

Мы крутили головами, высовывались и приникали лбами к колпаку: нет, вертолет купался в сплошной желтизне, и, кроме нее, вокруг больше не было ничего.

— Но мы все еще поднимаемся, точно! — заверил меня напарник. — Вот же я по приборам вижу…

Я возразил:

— Так, может, не надо дальше? А то будем так лететь и лететь сквозь эту мочу, пока топливо не кончится.

— Да не может туман этот вечно длиться! Как так? Не верю я в это, чепуха какая-то, не верю! Должен он скоро закончиться, что-нибудь увидим и тогда решим…

— Ты не Станиславский, чтоб верить или не верить, — перебил я. — Пусть не вечно, но ты ж видишь: со всех сторон одно и то же, и если это еще какое-то время будет продолжаться…

В это мгновение мир перевернулся вверх тормашками.

Мы рухнули в небо; мгновение я видел землю над головой, деревья, холмы и озеро, вода из которого не выливалась, но невероятным образом оставалась в подвешенном состоянии. А после все перевернулось на сто восемьдесят градусов.

Меня сначала подбросило, потом вжало в кресло. Двигатель надрывно загудел, застонал, дробно лязгая. Желтая муть плеснулась, заклубилась — и разошлась, показав, совсем близко, поверхность земли.

— Тормози!!! - заорал я, от неожиданности позабыв, что мы не в автомобиле. Вцепившись в подлокотники, рефлекторно зажмурил глаза и тут же открыл их. Никита пытался управлять, вертолет мотало из стороны в сторону, а потом хвост задрало кверху — но падать мы перестали.

Напарник откинулся в кресле. Холм, в который мы почти врезались, провалился вниз; машина пронеслась над вершиной, зацепив полозьями траву, накренилась, замедляя скорость, — перед нами открылось небольшое болото.

Вертолет пролетел еще немного и начал опускаться. Пригоршня грязным рукавом вытер пот со лба.

— Чуть не навернулись! Что это было, Химик?

— Если пространство тут такое… закругленное, то мы вроде как вдоль поверхности шара изнутри пролетели и обратно вниз возвратились. Ты что, садишься?

— Как это — вдоль поверхности шара? Да, сажусь, ты против? Передохнуть мне надо. Тут как раз…

— Тут как раз ржавые волосы вокруг. Толчок — лыжи коснулись земли.

— А, ладно, — сказал я, выглядывая. — Все равно сели уже.

Над болотом висела мертвая тишина — в ней, казалось, вязли даже те звуки, которые могли бы долетать до наших ушей из окружающего мира. Раскрыв дверцу, напарник осторожно опустил ноги, придерживаясь за край проема, готовый в любой миг вскочить, чтобы поднять вертолет.

— Где это мы? — спросил он.

— По-моему, где-то в северной части Долины. — Я выглянул со своей стороны. — Недалеко от поселка. Я вроде это место сверху видел, когда мы на телеге еще ехали.

— И как ты его запомнил? — скептически осведомился он.

— Головой, Никита, головой. Вон, видишь, три осины? — Я показал влево, где на краю болота росли высокие прямые деревья. — Они мне в глаза и бросились. Только тогда я не разглядел, конечно, что еще на этом болотце любопытного есть…

Собственно, любопытными были два факта: поверхность покрывали ржавые водоросли, а ближе к осинам тускло искрила не слишком мощная карусель. В сухую погоду аномалию заметить очень сложно, поэтому-то многие и попадаются, но чем — больше в атмосфере влаги, тем лучше она видна. А здесь влаги было столько, что над каруселью воздух будто пенился, завиваясь белесыми колесами, воронками смерчей, которые, посверкивая, с тихим гудением беспрерывно катились от ее центра к краям и, бледнея, растворялись.

У карусели нет четких границ, но мне показалось, что она висит примерно в метре над болотом, по которому стелились ржавые волосы.

— Как-то оно тут непривычно, — заметил напарник, оглядываясь на меня, и я кивнул. Ржавые волосы иногда напоминают лианы, а иногда — вьюнок или виноград. В любом случае это мутантное растение-паразит либо, как мохнатые веревки, свешивается с ветвей деревьев, либо облепляет камни или стены развалин клочковатой бородой… Но я еще никогда не видел, чтобы волосы стелились по земле или, как в данном случае, по болоту.