Строки, добытые в боях - Окуджава Булат Шалвович - Страница 34

34

1942

Немецкий тыл

Лето

И лето. И птицы. И мята. И зной. Клубника рассыпана жаром в траве. У сосен от пряной настойки земной, от пьяного ветра шумит в голове! Но немец с фургоном обходит леса, шагает, распаренный, у колеса, глядит, как на пенную кружку в пивной, на мой закипающий полдень хмельной. И кажется, пахнет и мята, как труп, береза — в бинтах, и в ожогах — сосна, клубнику ребята не рвут поутру — клубника ребячею кровью красна. Так будь вездесущим, закон наш лесной: ложись за березой и стань за сосной — клубника и мята тебя, земляка, упрячут. Лишь целься наверняка!

1942

Немецкий тыл

Мать

Жен вспоминали    на привале, друзей — в бою.    И только мать не то и вправду забывали, не то стеснялись вспоминать. Но было, что пред смертью самой видавший не один поход седой рубака крикнет: — Мама! …И под копыта упадет.

1942

Немецкий тыл

Второе письмо ровеснику

Ты дошел до Берлина — есть правда над нашей судьбой. Где ты был, как ты выжил в проклятом году невоспетом? В партизанских болотах? В лесах, окруженных пальбой? В отступающих армиях?.. Впрочем, не стоит об этом. Вспомним снова о детстве: за домом скулила пила, топоры говорили в бору, что спокойствие — небыль. Даже тополь был воткнут в осеннюю синь, как стрела, а упрямая радуга луком натянута в небе! Мы со свистом и с гиком врубались в кусты у реки. И клинки находили, в крапиве бродя по колени. И за мудрой махоркой в беседах своих старики от рожденья военным считали мое поколенье. Сорок первый войдет еще в наши тревожные сны. Боль и горечь узнал ты в далеком году    невоспетом. Но, рожденные в битвах, мы были для битв рождены. Ты в Берлине! И, значит, судьба поколения в этом!

Май, 1945

Михаил Львов

Михаил Давыдович Львов родился в 1917 году в селе Наисбаш, в Башкирии, в семье сельского учителя. Писать стихи начал во время учебы в Миасском педагогическом техникуме. После окончания техникума работал в школе, многотиражке, радиокомитете. Начал заочно учиться в Литературном институте имени Горького, в 1939 году перешел на очное отделение. В начале войны Львов работает на военных стройках Урала. В 1944–1945 годах — солдат Уральского добровольческого танкового корпуса. Награжден орденом Отечественной войны II степени. В автобиографии поэт пишет: «Угроза войны была ясна всем, кто… читал газеты или просто дышал воздухом эпохи. Этому было посвящено все, и многое этим было объяснено — для себя и для всех, многие наши трудности. Нас тогда жизнь не могла баловать. Не имела возможности, не имела права. Мы были дисциплинированны — внутренне и внешне — всем ходом строгой эпохи, нас вырастившей… Отечественная война… Ни одного дрогнувшего голоса… Поэзия стояла на страже великих ценностей, как часовой несменяемый, и всё — и в жизни, и в стихах поколения — было освещено высоким пламенем времени трагического и героического. Это время определило и жизнь, и путь в жизни и в поэзии моих друзей — поэтов. И мой путь».

«Опять отъезд на фронт, и снова…»

Опять отъезд на фронт, и снова Я рву бумаги и дела. И снова в роскоши пуховой Метель над городом бела. Опять в окно гляди устало И слушай вечную гармонь. Опять горящие вокзалы, И снова снег летит в огонь. Еще не выписан нам отдых, Бессмертным именем любви Благослови меня на подвиг, На мужество благослови.

1944

Степь

Березок тоненькая цепь Вдали растаяла и стерлась. Подкатывает к горлу степь, — Попробуй убери от горла. Летит машина в море, в хлеб. Боец раскрыл в кабине дверцу, И подступает к сердцу степь, — Попробуй оторви от сердца.

1941

Волга

Набросив на плечи шинели, Скрипучие качая нары, В теплушке вечером мы пели — Грузины, русские, татары. И песни были долги, долги… А в песнях девушки красивы, И за окном открылась Волга, Широкая, как путь России.

1941

У входа в Скалат

А. Б. Лозовскому

Полковник, помните Скалат, Где «тигр» с обугленною кожей И танк уральский, в пепле тоже, Лоб в лоб уткнулись и стоят? Полковник, помните, по трактам Тогда и нас водил сквозь смерть Такой же танковый характер — Или прорваться, иль сгореть.

1944

Звездочету

Еще придут такие ночи — Травой окопы зарастут, — И, разбирая звездный почерк, Забудут все, что было тут. Поймет ли это, кто здесь не был, А нам, встававшим в полный рост, Земля была дороже неба И сухари нужнее звезд.