Без вести пропавшая - Декстер Колин - Страница 28

Он чувствовал, что сильно устал, проведя накануне за рулем пять с половиной часов, и программа сегодняшнего утра, проходившая в благородной атмосфере расслабленной интеллектуальности, едва способствовала поддержанию какого-либо esprit de corps[19]. Говоря о «Сборнике текстов для шестого класса» старший преподаватель голосом тихим и серьезным вещал о деликатных ритмах Расина, и Эйкам начал задаваться вопросом, не отдалялись ли ведущие университеты все дальше и дальше от контакта с его собственной конкретной общеобразовательной школой. Его главной проблемой в шестом было набрать несколько учеников, которые бы соответствовали минимальным требованиям уровня знаний по французскому, и которые в результате их ограниченных достижений, не растеряли бы полученных знаний за два долгих месяца беззаботной летней свободы. Он задавался вопросом, или остальные школы были другими; или он сам, в некотором роде, был виноват.

К счастью, после обеда обсуждение по существу французского эксперимента в Наффилд-колледже проходило бесконечно легче и ярче, и Эйкам почувствовал себя немного уютнее в обществе остальных делегатов. Старший преподаватель, ритмы Расина которого до сих пор рябили в его голове, разглагольствовал евангельски кротко о первостепенной необходимости формальной грамматической дисциплины в преподавании любых, в том числе современных языков. И если Расин и Мольер не заслуживают чтения, чтения с предельной точностью, во избежание отдаленных недоразумений, возникающих из-за неточного чтения – тогда мы точно можем забыть о настоящей литературе. Это звучало великолепно. А потом, дородный, жизнерадостный парень из Брэдфорда опустил академический спор на землю с великолепным глухим стуком: поручите смышленному отроку или девахе заказать фунт моркови в овощном магазине Франции, и будьте любезны! конференция взорвалась славным шумом. Хитрый, достойный старик предположил, что не единожды англичанин, даже тот, кто имел счастье выучить свой родной язык в Йоркшире, сталкивался с непреодолимым языковым барьером в поисках пути к писсуару в Париже.

Теперь все шло хорошо. Конференция приняла постановление большинством голосов благодаря дородному брэдфордцу с его фунтом моркови. Даже Эйкам чуть не сказал что-то; и каждый второй член молчаливого большинства тоже чуть не сказал что-то. Их просто было там слишком много. Нелепо, на самом деле. Никто не заметит, были вы там или нет. Во всяком случае, он собирался сбежать сегодня вечером. Никто не обратит внимания, если он ускользнет из конференц-зала. Он сделает это задолго до того, как пивные заведения закроются в одиннадцать часов вечера.

Школьный звонок прозвенел в 4.00 вечера, и последний урок дня закончился. Потоки детей хлынули из классных комнат и, как муравьи из кучи, изумительно пересекаясь и гомоня, побежали к гардеробным, к велосипедным навесам, к друзьям, к играм и всяким разным занятиям. Более неторопливые преподаватели прокладывали дорогу, протискиваясь через толпу, в учительскую; и там некоторые курили, некоторые разговаривали, некоторые проверяли тетради. И очень скоро большинство из них, учителей и учеников, отправятся по домам. Миновал еще один день.

Бэйнс вернулся с урока математики и бросил стопку из тридцати тетрадей на свой стол. Двадцать секунд на каждую – не больше; всего десять минут на все. Он даже мог бы выставить отметки сразу. Слава Богу, что не требовалась проверка, как по английскому или истории, там всегда нужно было прочитать текст. Его опытный глаз научился охватывать всю страницу в мгновение ока. Да, он проверит их прямо сейчас.

– Мистер Филлипсон хотел поговорить с тобой, – сказала миссис Уэбб.

– Ох. Прямо теперь?

– Он сказал, как только ты придешь.

Бэйнс постучал и небрежно вошел в кабинет.

– Присядьте на минуту, Бэйнс.

Опасливо заместитель директора сел. Ему послышалась некая серьезная нота в голосе Филлипсона – словно у врача, который собирается сообщить, что вам осталось жить всего несколько месяцев, не больше.

– Инспектор Морс придет сюда завтра во второй половине дня. Вы об этом знаете, не так ли? – Бэйнс кивнул. – Он хочет поговорить с нами обоими – вместе.

– Он не упоминал, что со мной тоже.

– Ну, именно это он собирается сделать. – Бэйнс ничего не сказал. – Вы знаете, что это означает?

– Он умный человек.

– Без сомнений. Но он не узнает больше, чем должен, или узнает? – Тон голоса Филлипсона стал строгим, так говорит мастер с подмастерьем. – Вы понимаете, о чем я говорю, Бэйнс? Держите рот на замке!

– Да вы хотите мне рот заткнуть, так что ли?

– Я предупреждаю вас!

Скрытая ненависть вдруг сверкнула в глазах Филлипсона. Не притворная; такая страшная, голая ненависть к своему заму.

Бэйнс встал, смакуя в этот момент высшую степень своей власти.

– Не давите на меня слишком сильно, Филлипсон! И следите за своим языком.

– Убирайся! – прошипел Филлипсон.

Кровь колотилось в его ушах, и хотя он никогда не курил, ему захотелось зажечь сигарету. Он неподвижно сидел за столом в течение долгих минут и задавался вопросом, сколько времени этот кошмар может еще продолжаться. Каким облегчением было бы покончить со всем этим – так или иначе...

Постепенно он успокоился, мысленно он вернулся в прошлое. Как давно это было? Три с половиной года назад! А память о той ночи все время возвращалась и преследовала его, как призрак. Та ночь... Он до сих пор так живо все помнил.

Он был доволен собой. Со стороны, конечно, это трудно заметить; но, да, на самом деле, он был очень доволен собой. В мельчайших подробностях он мысленно вспомнил события прошедшего дня: вопросы членов комитета на собеседовании – мудрые и глупые; и его собственные ответы – тщательно взвешенные...

Глава восемнадцатая

В понедельник ночью или, чтобы быть более точным, во вторник утром, Морс не ложился в постель до 2.00 ночи, он переутомился и пал духом. Эйфория первой части дня теперь полностью испарилась, отчасти в результате скептического пренебрежения Льюиса, но в большей степени из-за его собственной неспособности обманывать себя слишком долго. Он по-прежнему считал, что некоторые из частей мозаики встали на свои места, но он также знал, что многие не подходили вовсе; и некоторые из них даже не были похожи на куски этой самой головоломки. Он вспомнил, как в армии он проходил испытание на дальтонизм. Лист бумаги, на котором было напечатано хаотически спутанное нагромождение цветных фрагментов, были волшебным образом метаморфизованы, когда он смотрел на них через по-разному окрашенные фильтры слайдов; красный фильтр, и появляется слон; синий фильтр, и выскочил лев; зеленый фильтр, и вот вам осел! Осел... Он что-то читал об осле всего несколько дней назад. Где он читал? Морс не был систематическим читателем, он почитывал изредка. Он посмотрел на маленькую стопку книг на прикроватном столике с будильником. «Дорога в Ксанаду», подборка коротких рассказов Киплинга, «Жизнь Рихарда Вагнера» и избранная проза Хаусмана. Это было у Хаусмана[20], конечно же, что-то про осла, который не мог выбрать своим ослиным умом с какой охапки сена начать в первую очередь. Глупое животное, наконец, умерло от голода? Вскоре он нашел этот абзац:

«Редактор, размышляя, постоянно возвращался к паре рукописей, и выбирая между ними, не мог не чувствовать всеми фибрами своего существа, что он осел между двумя охапками сена».

Две рукописи, и нет суда! Это резюме было прекрасно. Одна из рукописей говорила ему, что Вэлери Тэйлор была жива, а другая твердила, что она умерла. И он до сих пор не знал, какой рукописью размышляющий человек должен довольствоваться. О Господи! Какая из несчастных рукописей имела правильное значение? Если имела?