Увязнуть в паутине (ЛП) - Марченко Владимир Борисович - Страница 62

— Это блеф.

— В таком случае, пан может меня проверить.

— Следующий блеф.

Мужчина вздохнул и отодвинул от себя пустую тарелку. Соус был таким вкусным, что хотелось вытереть остатки пальцами. Поэзия. Он подумал, а не пора ли продемонстрировать силу. Подошел официант, у которого он заказал маленький черный и порцию тирамису. Шацкий десерта не желал. Очередная ошибка: этим он показал, что боится. То есть, нужно его еще чуточку прижать, и дело сделано.

Мужчина осмотрелся по залу. Несмотря на обеденное время, в ресторации было довольно пусто, большинство клиентов занимало столики на улице, отсюда они были почти не видны. В их части зала было только двое бизнесменов в дорогих, хотя и уродливых костюмах, беседующих о чем-то, что видели на экране ноутбука. Парочка лет тридцати с пиццей, похоже, иностранцы, когда заговаривали громче, мужчина различал английские выражения. И одинокий тип в льняной рубашке, полностью поглощенный чтением газеты.

Официант принес кофе. Мужчина добавил в микроскопическую чашечку две ложки тростникового сахара и тщательно перемешал. Получилось нечто, похожее на ириску, оставленную в машине в жаркий день. Сделал глоточек.

— Так пан говорит: блеф. Тогда послушайте. Прямо сейчас я мог бы вынуть оружие, которое имеется со мной, и пристрелить пана. Вот так, запросто. Понятное дело, пришлось бы потрудиться, сделалось бы замешательство, пресса, громкое следствие. Говорили бы, что это мафия, расчеты между бандитами, что пан наступил кому-то на мозоль. И тут оказалось бы, что пан вовсе не был таким белым и пушистым, как все перед тем считали. Появилась бы некая странная запись. В конце концов, наверху пришли бы к выводу, что, возможно, во всем этом лучше и не копаться. Понятное дело, что лично я никогда бы ничего такого не сделал — то была бы крайняя глупость. Но теоретически я бы и мог…

Шацкий одним глотком выпил кофе, снял салфетку с коленей, сложил ее и положил на краю стола.

— Это самый дурацкий блеф, который я слышал во всей своей жизни, — устало сказал он. — Мне весьма жаль, что у пана поехала крыша, если что, то я с охотой я помогу пану найти специалиста, в последнее время я часто разговариваю с психологами. В любом случае, мне пора бежать. Благодарю за обед, надеюсь, что больше мы уже не увидимся.

Теодор Шацкий отодвинул стул.

Мужчина вытащил из кобуры под мышкой небольшой пистолет с заводским глушителем и приставил Шацкому к сердцу.

— Садись, — шепнул он.

Шацкий побледнел, но марку держал. Он медленно придвинул стол к столу.

— Не знаю, насколько вы сумасшедший, — спокойно произнес он. — Но, похоже, не настолько, чтобы убирать меня при свидетелях.

— А что, — спросил тот с легкой усмешкой, — если тут никаких свидетелей нет? Если здесь одни только мои люди?

Как по команде парочка иностранцев, тип в льняной рубашке и пара бизнесменов подняли головы и весело помахали Шацкому. Официант помахал точно так же весело, как и остальные.

Мужчина снял пистолет с предохранителя и сильно втиснул дуло в грудь прокурора. Он понимал, что на белой рубашке останется след и запах смазки. Ну и замечательно, пускай помнит.

— Так у пана еще имеются вопросы? Или еще раз пану бы хотелось сказать, будто бы я блефую? Или подчеркнуть, насколько я стукнут?

— Нет, — ответил Шацкий.

— Прекрасно, — произнес мужчина, спрятал пистолет в кобуру и встал из-за стола. — Декларации я не ожидаю, зная, насколько это было ы для вас унизительно. Но я верю, что это была наша последняя беседа.

Он вышел, давая знак мужчине в льняной рубашке, чтобы тот оплатил счет. Когда он шел к автомобилю, подул сильный ветер, а на пыльный город упали крупные капли, обещая ливень. Где-то очень близко ударила молния.

4

Шацкий был мокр от пота и дождя, когда, стоя на коленках, блевал в туалете Районной прокуратуры Варшава-Центр, не в силах сдержать рвоту. Уже вышли кофе, каннеллони и жареные на решетке артишоки, за ними пошел завтрак, из горла лилась едкая желчь, а Теодор не мог сдержать ее. У него крутилось в голове, перед глазами мелькали черные точки. Наконец-то ему удалось сделать глубокий вдох, спустить воду и усесться прямо на полу туалета. Шацкий уткнулся лбом в холодную глазурь плитки и пытался медленно дышать. Началась чудовищная икота, но содержимое желудка удержать удалось. Он снял заблеванный галстук и выбросил его в ведро рядом с унитазом. Еще несколько вздохов. Он поднялся на ноги, с подгибающимися коленями вернулся в кабинет и запер двери на ключ. Нужно было подумать.

Он поднял трубку, чтобы позвонить Олегу, но положил ее на место, не набирая номера. Во-первых: никому он не сможет этого рассказать. Никому. Никогда не было беседы в итальянском ресторанчике, никогда не было «ОДЕСБЫ», никто и никогда не вытирал пистолетного ствола о его рубашку, на которой все еще был виден бледный бурый след. Он еще придумает, как схватить этих сволочей за задницу, когда-нибудь он разотрет их в мелкую пыль, но вот сейчас — никому ни слова. Всякий, кто с ним контактировал, сейчас находился в опасности. С тем, кто что-нибудь узнает, может произойти несчастный случай. Одно лишнее слово может означать, что его близким может грозить опасность всякий раз, когда они тронутся на зеленый свет светофора. Вероника, малышка Хеля, а еще Моника. Ну да, Моника, необходимо как можно скорее покончить с этим стеснительным романом, чтобы отобрать из их рук орудие шантажа.

Шацкий позвонил ей. Сказал, что хотел бы ненадолго встретиться. Сообщил он это самым официальным тоном. Та смеялась, говоря, что чувствует себя обвиненной в человекоубийстве. Он же этой темы не развил. Оказалось, что в гнрорд выскочить она не может, сидит дома, пишет текст и никуда не двинется, пока нее закончит.

— Так сожет я заскочу на кофе, — предложил Теодор, не веря в то, что делает. Из всех возможных способов прекращения данного знакомства этот — заскочить на чашечку кофе — был, вне всякого сомнения, наихудшим.

Понятное дело, что Моника была восхищена. Он спросил адрес и не мог сдержать смешок, когда девушка сказала.

— Ты над чем смеешься?

— Андерсена? Сразу видно, что ты не из Варшавы.

— Почему же?

— Ты же говорила, что живешь на Жолибоже.

— Ну ладно, пускай будет, что на Белянах.[137]

— Белянах? Девушка, ведь Андерсена — это провинция, крупноблочная Хомичувка.

— Административно — это еще гмина Беляны. И должна тебе сказать: ты не слишком мил.

— А если привезу пончиков к кофе?

— Тогда, возможно, и прощу. Надо подумать.

Близился шестой час. Шацкий стоял в пробке на Банковой площади и слушал радио. Дворники работали на всю катушку, молнии били в самый центр города, ему же казалось, что каждая вторая метит прямо в антенну ситроена. На пассажирском сидении лежал сверток с пирожными. Вроде как он недавно рвал, теперь же казалось, что мог бы слопать их все и закусить приличным куском мяса. Рядом со свертком лежала купленная по дороге мятная жидкость для устранения запаха изо рта. Ею он воспользовался только раз на стоянке, чтобы избавиться от привкуса рвоты во рту. Пшикнул в рот еще раз, приоткрыл двери и выплюнул на мокрый асфальт. Стоящие на остановке люди удивленно глянули на него.

Шесть часов. Шацкий сделал звук погромче и переключился с «Атирадио» на «Зет», чтобы послушать новости.

— Начинаем с трагедии в Варшаве, — радостно сообщил ведущий, т Шацкий подумал, платит ли станция «Зет» меньшие налоги, раз принимает на работу людей с ограниченными умственными способностями и имеет ли статус защищенного работодателя. — В центре города, в окружении высоких деревьев и высотных жилых домов, молния убила женщину, которая шла забрать из садика семилетнюю дочурку. Наш репортер находится в районе Прага-Север.

Теодор Шацкий почувствовал, что прекращает существовать. Он был только органом слуха, отчаянием и надеждой, что то не она. Заехал в «автобусный карман» и выключил двигатель.

137

Беляны (польск. Bielany) — дзельница (район) Варшавы, самая северная из расположенных левом берегу Вислы. До введения нового административного деления Варшавы (1994) входила в состав дзельницы Жолибож. Так что Беляны нельзя назвать гминой. Гми?на (польск. gmina — волость) — наименьшая административная единица Польши.