Пастырь Добрый - Фомин Сергей Владимирович - Страница 108

   — «Ну, я же тебе сказал: ничего из этого не получится». Ну я и успокоилась, но не успокоилась от мысли, что я на Батюшкином иждивении, мне это казалось очень неудобным, стеснительным и иногда эти мысли приводили меня в уныние. Просила Батюшку: «Благословите меня устроиться на работу». — «А зачем она тебе, Манюшка? Ты работаешь Матери Божией, Свт. Николаю и мне грешному. Достоин бо есть делатель мзды своея (награды своей)». — «Батюшка, дорогой, — плачу, — не могу я отнимать кусок хлеба у вашей семьи». — «Кусок хлеба не мой, а Божий, и ты ни у кого не отнимаешь. Поняла?» — «Нет, Батюшка, благословите работать». — «Ну что же, с Богом, если уж тебе так хочется, но мне жаль тебя».

   Стали предлагать то ту, то другую работу, а Батюшка все не благословляет. В то время была карточная система, пайки были маленькие и даже соль давали по ордерам в учреждениях. Одна говорит: «Батюшка, благословите Манюшку поступить к нам в министерство, требуются машинистки, и у нас дают хорошие пайки». — «Ну что, Таисия, у вас возами и санями вывозят, и все равно бегут, а нам с Манюшкой что надо? Кусок хлеба, да стакан воды».

   Наконец устроилась я на работу рядом, в нашем переулке машинисткой и личным секретарем главного начальника Центральной химической лаборатории имени Баха. Начальник очень полюбил меня, многое доверял и даже приблизил к своей семье. Батюшка радовался моим успехам, но заскорбел, что душа начала по долгу службы удаляться от храма. «Манюшка, ведь я очень скучаю о тебе. Вот Литургия идет, а управлять и петь некому, нет моей Манюшки. Боюсь как бы волк тебя не утащил». Не понимая этих слов, говорю: «Батюшка, а ведь в Москве нет волков–то». — «Нет, Манюшка, вот именно в Москве–то их и очень много: утащат тебя, и я от скорби умру». — «А что же мне делать–то?» — «Слушайся меня и никуда от меня не уходи». — «Батюшка дорогой, а я ведь очень безпокоюсь о своем материальном положении и мне надо приобретать себе кусок хлеба». — «Я же тебе говорю, что Матерь Божия, Свт. Николай и я грешный тебя не оставим ни в сей жизни, ни в будущей, если ты послужишь грешному о. Алексею». — «Батюшка родной, не скорбите, скоро моя служба раскассируется. Будет, говорят, Институтом и его отсюда куда–то переведут, а я снова к вам». И правда, в очень скором времени Института не стало. Мне предложили ехать с ними, но Батюшка не благословил. — «Вот твоя служба: Матерь Божия и Свт. Николай. Сколько раз я тебе говорил, а ты меня не хочешь слушать», — со скорбью сказал Батюшка. — «Нет, нет, дорогой Батюшка, я больше никуда не пойду!» — «Ну, вот то–то! — воскликнул Батюшка, — а я теперь спокоен за тебя. О насущном хлебе не безспокойся, будешь сыта. А если что тебе нужно, скажи мне, я тебе куплю и сделаю, только не унывай. Слышишь?»

   Я в молодости была очень доверчива и, как говорили, наивна. Я очень любила монашествующих. Однажды наши сестры захотели надо мною подшутить и вот в конце всенощной приходят за мной и говорят (а день был просфорный): «Манюшка, скорее, скорее иди к Лидии Александровне. К ней из Петрограда приехала схимница из обители о. Иоанна Кронштадского. Она очень хочет тебя видеть и поговорить с тобой». Кончилась служба, и я стрелой помчалась к Лидии Александровне и прямо с ходу бросилась перед схимницей на колени, чтобы принять от нее благословение. Она сидела на Зининой постели, одетая в монашескую одежду — мантию и клобук. У Зины постель была высокая (сундук) и схимница не сразу показалась высокой, но ноги у нее почему–то до полу не доставали. И вдруг она, к моему удивлению, меня почему–то не благословляет, руки–то с места не двигает, а стала быстро валиться на бок. Как быстро я к ней подбежала под благословение, так я, вскрикнула от испуга «ой!», быстро попятилась задом и прямо уселась в кадку с тестом, провалилась и ноги вверх. Что тут было смеху! Схимница моя валялась на подушке у Зины, заливалась смехом, а меня со смехом никак не могли вытащить из кадки. Наконец вытащили и долго не могли перестать смеяться.

   Кто же была эта мнимая схимница? Это была одна из просфорниц — Евдокия Васильевна Бумагина, которую одели в одежду о. Саввы [218] и посадили в передний угол на Зинину постель. А мне и в голову не пришло, как же эта схимница сидит в полном монашеском облачении и с дороги села в передний угол. Утром после Литургии пришла и все рассказала Батюшке. Он смеялся, точно Ангел, и сказал: «Ну, уж я их побраню. Ишь какие озорницы! Ну, а тесто–то от тебя очистили?» — «Да нет, Батюшка, оно было покрыто и еле–еле подходило». Батюшка заливался смехом и я с ним. «Ну уж ты на них не сердись», — с улыбкой сказал Батюшка. — «Да нет, Батюшка, мне самой–то потом смешно было. Я вначале испугалась не кадки, а этой мнимой схимницы». Батюшка похлопал меня по щекам и сказал: «Ну, беги, моя баловница, пеки просфоры. Ты ведь у меня главный пекарь. Только потихоньку беги, в кадку опять не упади». — «Нет, нет, Батюшка, я потихоньку». А сама снова помчалась со всех ног. Слышу сзади голос Батюшки: «Тихо, тихо, Манюшка, а то упадешь». И этот голос нежный, точно материнский, голос матери, которая предупреждает младенца, чтобы не упал. Вот сколько любви и нежности было в нашем старце, Батюшке о. Алексее.

   Спросила я раз Батюшку: «Объясните мне, пожалуйста, в Евангелии сказано: где труп, там соберутся и орлы». — «Орлы — это Ангелы. Наступит такое время, что люди не смогут совершить таинство отпевания и трупы будут лежать, а Ангелы приступят и совершат все». — «А кто же такая царица южская, которая восстанет на суд с родом сим и осудит?» — «Я с ней не знаком, Манюшка».

   «Батюшка, молитва Иисусова у меня что–то плохо идет». — «Ну, а ты пойди в Ивановский монастырь к матери Марии, скажи, что я тебя прислал, чтобы она научила тебя молитве Иисусовой». А мать Мария была Батюшкина духовная дочь. Монахини из Ивановского монастыря [219] ходили к Батюшке и были его духовными дочерьми. И сама игумения часто бывала у Батюшки со своими скорбями и назидалась у него. Однажды она при мне говорит Батюшке: «Батюшка, вот этого бы ангела (указывает на меня) я с удовольствием взяла бы к себе и всему обучила бы». Батюшка улыбнулся и сказал: «Ангела–то возьми, а Манюшку я тебе не дам. И самой–то тебя там скоро не будет, куда ж Манюшку–то денешь? Боюсь только испортишь мне ее, а она у меня еще маленькая». — «Да, дорогой Батюшка, — ответила смиренно старица, — очень трудно управлять монастырем». — «А еще труднее — душами», — прибавил Батюшка. — «А ведь за всех вверенных тебе будешь отвечать Богу. Вот возьми ее (указывая на меня), приходит со слезами и говорит: надоело молиться, надоело каяться, хочу в кино, ну что ты тут с ней будешь? А Богу–то ведь будешь отвечать, вот и понянчайся с такой душой. А ведь прекрасная душа, Божие создание! Ну что ты с ней тут будешь делать в таком случае?» — спросил Батюшка. — «Конечно, Батюшка, если бы стала настаивать, отпустила бы!» — «Вот вы все такие игумении! Отпустила бы, а куда? В омут? И погибла бы душа. А ведь Господь эту душу вручил тебе, и она не сама пришла в монастырь, ее Господь, Матерь Божия, Иоанн Креститель призвал, а вы, игумении, отпустили бы, не поняв, что это сильное искушение и не помогли, а отпустить бы легче всего. Ишь как вы легко смотрите на спасение душ человеческих, которых вручает вам Господь». Я со страхом слушала этот строгий и внушительный разговор Батюшки с матушкой игуменией и громко воскликнула: «Нет–нет, Батюшка дорогой, я уж теперь давно вас послушалась и ни к кому не пойду и вас не оставлю!» — «Но ведь ты у меня умница», — похлопал меня по щекам Батюшка. — «Ну, а к матушке Марии поди, и скажи ей, что я тебя послал». И я убежала, а игумения осталась у Батюшки.

   Прихожу в монастырь к матушке и говорю: «Матушка, меня послал к вам Батюшка, чтобы вы научили меня молитве Иисусовой». Матушка выслушала меня, ничего не ответила и начала поить меня чаем. И разговор завела совсем отвлеченный, и все приговаривает и приголубливает меня: «Милый ребенок, хорошая моя девочка, как хорошо ты поешь, как хорошо ты управляешь своим хором, не как наша регентша мать Минодора. И она–то, и я, и другие ходим специально на тебя посмотреть и поучиться. Ведь мы все Ивановские ходим к Батюшке и умиляемся тобой. Ведь ты Батюшкина дочка, мы–то чужие, но все равно он нас любит и мы у него исповедуемся». — «Ну, а что же, раз исповедуетесь, то и Батюшкины». — «Это–то верно, но у нас матушка игумения, она очень строгая и не всегда к нему нас отпускает, а я потихоньку убегаю, и достается же мне!»