Пастырь Добрый - Фомин Сергей Владимирович - Страница 110

   На исповеди у Батюшки говорю: «Батюшка, есть грех «мшелоимства». Я убила одного мыша в своей жизни, больше никогда не позволю убить, ведь он тоже жить хотел». Батюшка улыбнулся. «Ну, Бог простит, уж больше не убивай». Он сказал это шутя и с улыбкой, но не объяснил мне этого греха. Батюшка всегда очень жалел наши души, чтобы они не страдали, а поэтому, чтобы не причинить страдания, и не налагал никогда епитимий и не давал чувствовать величину твоего греха, избавляя нас от страдания и окаяшки, который мог навести на нас уныние. Батюшка родной, он все брал на себя, и за нас молился и страдал.

   У о. Сергия были свои духовные дети, и почему–то, идя от него с исповеди, они очень плакали, а мне их жалко было. Тихонечко пройду к исповедальному столику и скажу Батюшке на ушко: «Батюшка дорогой, И., К., П. все очень плачут, идя с исповеди о. Сергия. Мне их очень жалко». — «Ну скорее позови их ко мне». Подойду к одной, другой, третьей и скажу им: «Батюшка зовет, скорее, скорее идите», — и сама убегу от них. «Ну вот спасибо, Манюшка, что сказала, а то бы окаяшка нагнал на них уныние», — иногда скажет Батюшка.

   В московских храмах в течение Св. Великой Четыредесятницы стала вводиться пассия [223]. Батюшка был не сторонник этого богослужения: «Вся полнота Страстной седмицы теряется», — говорил он. Тот или иной праздник не есть воспоминание, а есть жизнь, а Страстная седмица это великая жизнь и наше сопереживание всякого события. Зачастую слышишь, что с амвона священники говорят, что вот наступает такой–то праздник, будем молиться и вспоминать. Нет, а нам постоянно говорили, что в Церкви Христовой нет воспоминаний, но жизнь! Крещение Господне — разве это воспоминание, нет, жизнь, потому что просим в молитве, чтобы Господь освятил воду сию Духом Святым. И к Крестителю обращаемся: «Прииди, стани с нами запечатаяй пение и предначинаяй торжество». Или к Анне Пророчице на Сретение обращаемся: «Прииди, стани с нами и благодари Христа Спаса Сына Божия». Так что всякий праздник и событие в Церкви есть жизнь. А поэтому пассия, несвоевременное воспоминание страданий Христовых, вырванное, как сказал в свое время Батюшка, из богослужебного круга, отнимает полноту Страстной Седмицы.

   Батюшку однажды пригласили на пассию о. Александр от Николы–в–Звонарях [224]. Батюшка хотел уйти тихонько, чтобы мы никто не знали об его уходе и не пошли за ним. А я узнала и ну бежать за Батюшкой. В Варсануфьевском переулке Батюшка оглянулся и строго велел тут же идти домой. Я заупрямилась и никак не хотела возвращаться. Батюшка еще раз обернулся и, видя, что я не послушалась, подошел ко мне и ласково сказал: «Манюшка, ну что же мы с тобой оставили сиротой наш храм, — ни меня ни тебя нет». Я расплакалась и говорю: «Батюшка, а мне хочется быть за пассией, видеть как вы будете служить и посмотреть, что это за служба». — «Манюшка, я бы сам не пошел, но неудобно отказать о. Александру, он прислал за мной. А ты иди проведи вечерню и утреню и сюда успеешь. Ну, скорее беги и замести меня, ведь без тебя там будет плохо». Я вернулась, успела отправить свою службу и мы, несколько человек, помчались в Николу–Звонари. Пришли, а конечно, пассия уже кончилась. Батюшка стоит у аналоя и благословляет народ. И мы тут как тут. «Ну вот и успели», — улыбнулся Батюшка.

   Батюшка не любил, чтобы мы бегали по другим церквям, берег нас от рассеяния, любил, чтобы мы всегда были дома и выполняли свое богослужение в строгой полноте. Батюшка также не любил никаких наград и понимал, какую ответственность они налагают. Как–то в храме Адриана и Наталии [225] на Первой Мещанской (проспект Мира) служил Святейший Патриарх Тихон. Был приглашен и наш Батюшка для награждения митрой. Пришел момент награждения, Святейший читает молитву. Побежали за митрой: туда–сюда, а митры и нет. Поискали–поискали, да так и не нашли. А после богослужения начали снова искать, оказалось, что митра была запихнута в щель за гардероб с утварью (в алтаре). Такое великое смирение проявил наш Батюшка: он сам запрятал митру, не любя никакой награды [226].

   Батюшка также не любил и архиерейских богослужений. Он говорил, что самая служба, чин ее, прекрасен, торжественен, но отнимает молитву, так как много суеты. А мы немощны, слабы и при спокойном не можем молиться, а уж где же нам при архиерейском–то богослужении молиться, только глазеем.

   Не любил также Батюшка, когда его приглашали служить в других храмах, но говорил, что «неудобно отказываться. Мне всегда жаль оставить свое богослужение и свой храм: оставляешь его сиротствующим и безпокоишь людей своим отсутствием. Они, узнав о том, что меня не будет дома, бегут за мной». И вот как–то, помнится, приглашают Батюшку служить в Каретном ряду. «Девчонки, — говорит Батюшка, — если меня от всенощной возьмут ночевать, выручайте меня, я должен быть дома. Но они не захотят меня отпустить и просто утащат к себе, и вы, говорю вам, тогда выручайте меня». Это и было так! После всенощной ведут Батюшку под руки, народ за Батюшкой, а он, дорогой, увидал нас и потихоньку шепнул: «Выручайте, я весь мокрый, простужусь». А мы и рады стараться! «Напоили бы меня чаем, — сказал нам Батюшка, — да и в холодную комнату всего мокрого заперли бы меня отдыхать до утра, чтобы я служил у них обедню. Спасибо вам, что меня выручили, а то бы мне не сдобровать, простудился бы, заболел». А нам большого труда стоило отстоять Батюшку, даже пригрозили им. Извозчик был уже готов, Батюшку отпустили, а мы все облепили извозчика: кто с Батюшкой, кто на задке примостился, и так вернули его домой. Не один раз и потом Батюшка благодарил нас: «Если бы не вы, девчонки, меня бы не отпустили и мне бы не сдобровать, я бы заболел, так как весь мокрый был, а сменить было нечего».

   Как я уже говорила, Батюшка был назначен Святейшим Патриархом Тихоном возглавлять объединение Московского духовенства. Батюшка был председателем. Его слово было последним, заключительным («законом», как сказал нам о. Илия Гумилевский [227]). А мы целой группой обычно провожали Батюшку и ожидали его до конца заседания. Когда заседание кончилось и вышло много духовенства, Батюшка не возгнушался (не постеснялся нас) нами грешными, а сказал: «Это мои духовные дети», — и велел принять благословение у батюшек, которые стояли около него (о. Гумилевский и некоторые другие), но нам казалось, что нет благословения выше, чем благословение Батюшки.

   Батюшка категорически запрещал судить и обсуждать поступки духовного отца. Он говорил: «Духовный отец является посредником между твоей душой и Богом. Обсуждать поступки и действия духовного отца никто не имеет права, а тем более осуждать его, гневаться и обижаться на духовного отца. Нам неизвестны побудительные причины его действий, которые происходят по Божьему промышлению, а поэтому с верой, любовью и страхом подходи к нему и отнюдь не рассуждай — почему он так или иначе с тобой поступил. Он отвечает Богу за твою душу и что хочет, то и делает с ней, и ты с верой и любовью все принимай от него. И никогда не смей обижаться». Так говорил он мне на мою страсть самолюбия и обидчивости. Св. Димитрий Ростовский [228]сказал: «Дети не учите духовного отца, предоставьте ему суд над вашей душой». Господи, прости меня грешную, много согрешила пред Тобой!

   «Манюшка, ты очень горячая у меня, и я постоянно безпокоюсь за тебя. Молись Богу и Матери Божией, чтобы Она, Пречистая не оставила тебя и твое горение духа сохранилось до последнего конца! Постоянно безпокоюсь о тебе, не утащили бы тебя волки!» — «Батюшка, дорогой, я ведь вам вправду говорю, что в Москве волков нет, а вот у нас в деревне есть местечко, называемое Климово, там есть волки и люди со станции боятся ходить, а этот путь самый близкий до их деревень». Батюшка смеялся, поглаживая мою голову и потрепывая по щекам. «Да нет, Манюшка, я не этих волков боюсь, они не так страшны». — «Правда, Батюшка, они ведь в деревне». — «Да нет, в Москве есть страшные волки, боюсь как бы тебя не утащили». — «Батюшка, да нет, не утащат. Я ведь за ворота–то без Вашего благословения теперь не хожу!» — «Ну, вот то–то, никуда–никуда не ходи. А то как не вижу тебя долго в течение дня, ну и безпокоиться начинаю, куда моя Манюшка делась, и Симку посылаю узнать, где ты. Вот видишь, Манюшка, какая ответственность лежит на духовном отце за ваши души». — «Батюшка дорогой, скажите мне, пожалуйста, а где это такие страшные волки–то водятся в Москве, мне можно знать?» — «Да нет, лучше их не знать!» Батюшка родной благословил меня, я побежала. «Да потише, потише, — слышу голос его ласковый, — а то разобьешься». А тихо ходить я никогда не умела, с детства все бегала.